Вчера вечером шестичасовой автобус переехал мисс Боббит. Сам не знаю, как мне рассказывать об этом: ведь что там ни говори, мисс Боббит было всего десять лет, и все же я уверен — в нашем городе ее никто не забудет. Начать с того, что она всегда поступала необычно, с той самой минуты, когда мы впервые ее увидели, а было это около года тому назад. Мисс Боббит и ее мать, они приехали этим же самым шестичасовым автобусом — он прибывает из Мобила и идет дальше. В тот день было рождение моего двоюродного брата Билли Боба, так что почти все ребята из нашего городка собрались у нас. Мы как раз угощались на веранде пломбиром «тутти-фрутти» и обливным шоколадным тортом, когда из-за Гиблого поворота с грохотом вылетел автобус. В то лето не выпало ни одного дождя; все было присыпано ржавой сушью, и, когда по дороге проходила машина, пыль иной раз висела в недвижном воздухе по часу, а то и больше. Тетя Эл говорила — если в ближайшее время дорогу не замостят, она переедет на побережье; впрочем, она говорила это уже давным-давно.
В общем, сидели мы на веранде, и «тутти-фрутти» таяло у нас на тарелочках, и только нам всем подумалось — а хорошо бы, сейчас произошло что-нибудь необычайное, — как оно и произошло: из красной дорожной пыли возникла мисс Боббит — тоненькая девочка в нарядном подкрахмаленном платье лимонного цвета; она важно выступала с этаким взрослым видом: одну руку уперла в бок, на другой висел большой зонт, какие носят старые девы. За нею плелась ее мать растрепанная, изможденная женщина, с голодной улыбкой и тихим взглядом, тащившая два картонных чемодана и заводную виктролу.
Все ребята на веранде до того обомлели, что, даже когда на нас с жужжанием налетел осиный рой, девчонки забыли поднять свой обычный визг. Все их внимание было поглощено мисс Боббит и ее матерью — они как раз подошли к калитке.
— Прошу прощения, — обратилась к нам мисс Боббит (голос у нее был шелковистый, как красивая лента, и в то же время совсем еще детский, а дикция безупречная, словно у кинозвезды или учительницы), — но нельзя ли нам побеседовать с кем-нибудь из взрослых представителей семьи?
Относилось это, конечно, к тете Эл и до некоторой степени ко мне. Но Билли Боб и остальные мальчишки, хотя всем им было не больше тринадцати, потянулись к калитке вслед за нами. Поглядеть на них, так они в жизни девчонки не видели. Такой, как мисс Боббит, — определенно. Как говорила потом тетя Эл — где это слыхано, чтобы ребенок мазался? Губы у нее были ярко-оранжевые, волосы, напоминавшие театральный парик, все в локонах, подрисованные глаза придавали ей бывалый вид И все же была в ней какая-то сухощавая величавость, в ней чувствовалась леди, и, что самое главное, она по-мужски прямо смотрела людям в глаза.
— Я мисс Лили Джейн Боббит, мисс Боббит из Мемфиса, штат Теннесси, торжественно изрекла она.
Мальчишки уставились себе под ноги, а девчонки на веранде во главе с Корой Маккол, за которой в то время бегал Билли Боб, разразились пронзительным, как звуки фанфар, смехом.
— Деревенские ребятишки, — проговорила мисс Боббит с понимающей улыбкой и решительно крутанула зонтиком. — Мы с матерью, — тут стоявшая позади нее простоватая женщина отрывисто кивнула, словно подтверждая, что речь идет именно о ней, — мы с матерью сняли здесь комнаты. Не будете ли вы так любезны указать нам этот дом? Его хозяйка — некая миссис Сойер.
Ну конечно, сказала тетя Эл, вон он, дом миссис Сойер, прямо через дорогу. Это единственный пансион у нас в городе, старый, высокий, мрачный дом, и вся крыша утыкана громоотводами, — миссис Сойер до смерти боится грозы.
Зарумянившись, словно яблоко, Билли Боб вдруг сказал — простите, мэм, сегодня такая жарища и вообще, так не угодно ли отдохнуть и попробовать «тутти-фрутти»; и тетя Эл тоже сказала — да, да, милости просим, но мисс Боббит только качнула головой.
— От «тутти-фрутти» очень полнеют, но все равно merci вам от души.
И они стали переходить улицу, и мамаша Боббит поволокла чемоданы по дорожной пыли. Вдруг мисс Боббит повернула обратно; лицо у нее было озабоченное, золотистые, как подсолнух, глаза потемнели, она чуть скосила их, словно припоминая стих.
— У моей матери расстройство речи, так что я вынуждена говорить за нее, торопливо сказала она и тяжело вздохнула. — Моя мать — превосходная портниха; она шила дамам из лучшего общества во многих городах, больших и маленьких, включая Мемфис и Таллахасси. Вы, разумеется, обратили внимание на мое платье и пришли от него в восторг Это работа моей матери, каждый стежок сделан вручную. Моя мать может скопировать любой фасон, а совсем недавно она получила приз от журнала «Спутник хозяйки дома» — двадцать пять долларов. Моя мать знает также любую вязку — крючком и на спицах — и делает всевозможные вышивки. Если вам понадобится что-нибудь сшить, обращайтесь, пожалуйста, к моей матери. Пожалуйста, порекомендуйте ее своим друзьям и родственникам. Спасибо.
И она удалилась, шурша накрахмаленным платьем.
Кора Маккол и остальные девчонки, озадаченные, настороженные, нервно дергали ленты у себя в волосах; они что-то скисли, лица у всех вытянулись. Я мисс Боббит, передразнила Кора и состроила злобную гримасу, а я принцесса Елизавета, вот я кто, ха-ха-ха! А платье-то, сказала Кора, самое что ни на есть муровое. И вообще, я лично выписываю все свои платья из Атланты, а еще есть у меня пара туфель из Нью-Йорка, я уж не говорю о том, что серебряное кольцо с бирюзой мне прислали из Мехико-сити, из самой Мексики.
Тетя Эл сказала — зря они так обошлись с приезжей, ведь она такая же девочка, как они, да к тому же нездешняя; но девчонки бесновались, как фурии, а кое-кто из мальчишек — те, что поглупей и любят водиться с девчонками, взяли их сторону и понесли такое, что тетя Эл залилась краской и сказала — она сейчас же отправит их по домам и все-все расскажет ихним папашам, чтобы взгрели их хорошенько. Но исполнить свою угрозу тетя Эл не успела, и причиной тому была мисс Боббит собственной персоной — она появилась на веранде сойеровского дома в новом и совсем уже странном одеянии.
источник
Вчера вечером шестичасовой автобус переехал мисс Боббит. Сам не знаю, как мне рассказывать об этом: ведь что там ни говори, мисс Боббит было всего десять лет, и все же я уверен — в нашем городе ее никто не забудет. Начать с того, что она всегда поступала необычно, с той самой минуты, когда мы впервые ее увидели, а было это около года тому назад. Мисс Боббит и ее мать, они приехали этим же самым шестичасовым автобусом — он прибывает из Мобила и идет дальше. В тот день было рождение моего двоюродного брата Билли Боба, так что почти все ребята из нашего городка собрались у нас. Мы как раз угощались на веранде пломбиром «тутти-фрутти» и обливным шоколадным тортом, когда из-за Гиблого поворота с грохотом вылетел автобус. В то лето не выпало ни одного дождя; все было присыпано ржавой сушью, и, когда по дороге проходила машина, пыль иной раз висела в недвижном воздухе по часу, а то и больше. Тетя Эл говорила — если в ближайшее время дорогу не замостят, она переедет на побережье; впрочем, она говорила это уже давным-давно.
В общем, сидели мы на веранде, и «тутти-фрутти» таяло у нас на тарелочках, и только нам всем подумалось — а хорошо бы, сейчас произошло что-нибудь необычайное, — как оно и произошло: из красной дорожной пыли возникла мисс Боббит — тоненькая девочка в нарядном подкрахмаленном платье лимонного цвета; она важно выступала с этаким взрослым видом: одну руку уперла в бок, на другой висел большой зонт, какие носят старые девы. За нею плелась ее мать растрепанная, изможденная женщина, с голодной улыбкой и тихим взглядом, тащившая два картонных чемодана и заводную виктролу.
Все ребята на веранде до того обомлели, что, даже когда на нас с жужжанием налетел осиный рой, девчонки забыли поднять свой обычный визг. Все их внимание было поглощено мисс Боббит и ее матерью — они как раз подошли к калитке.
— Прошу прощения, — обратилась к нам мисс Боббит (голос у нее был шелковистый, как красивая лента, и в то же время совсем еще детский, а дикция безупречная, словно у кинозвезды или учительницы), — но нельзя ли нам побеседовать с кем-нибудь из взрослых представителей семьи?
Относилось это, конечно, к тете Эл и до некоторой степени ко мне. Но Билли Боб и остальные мальчишки, хотя всем им было не больше тринадцати, потянулись к калитке вслед за нами. Поглядеть на них, так они в жизни девчонки не видели. Такой, как мисс Боббит, — определенно. Как говорила потом тетя Эл — где это слыхано, чтобы ребенок мазался? Губы у нее были ярко-оранжевые, волосы, напоминавшие театральный парик, все в локонах, подрисованные глаза придавали ей бывалый вид И все же была в ней какая-то сухощавая величавость, в ней чувствовалась леди, и, что самое главное, она по-мужски прямо смотрела людям в глаза.
— Я мисс Лили Джейн Боббит, мисс Боббит из Мемфиса, штат Теннесси, торжественно изрекла она.
Мальчишки уставились себе под ноги, а девчонки на веранде во главе с Корой Маккол, за которой в то время бегал Билли Боб, разразились пронзительным, как звуки фанфар, смехом.
— Деревенские ребятишки, — проговорила мисс Боббит с понимающей улыбкой и решительно крутанула зонтиком. — Мы с матерью, — тут стоявшая позади нее простоватая женщина отрывисто кивнула, словно подтверждая, что речь идет именно о ней, — мы с матерью сняли здесь комнаты. Не будете ли вы так любезны указать нам этот дом? Его хозяйка — некая миссис Сойер.
Ну конечно, сказала тетя Эл, вон он, дом миссис Сойер, прямо через дорогу. Это единственный пансион у нас в городе, старый, высокий, мрачный дом, и вся крыша утыкана громоотводами, — миссис Сойер до смерти боится грозы.
Зарумянившись, словно яблоко, Билли Боб вдруг сказал — простите, мэм, сегодня такая жарища и вообще, так не угодно ли отдохнуть и попробовать «тутти-фрутти»; и тетя Эл тоже сказала — да, да, милости просим, но мисс Боббит только качнула головой.
— От «тутти-фрутти» очень полнеют, но все равно merci вам от души.
И они стали переходить улицу, и мамаша Боббит поволокла чемоданы по дорожной пыли. Вдруг мисс Боббит повернула обратно; лицо у нее было озабоченное, золотистые, как подсолнух, глаза потемнели, она чуть скосила их, словно припоминая стих.
— У моей матери расстройство речи, так что я вынуждена говорить за нее, торопливо сказала она и тяжело вздохнула. — Моя мать — превосходная портниха; она шила дамам из лучшего общества во многих городах, больших и маленьких, включая Мемфис и Таллахасси. Вы, разумеется, обратили внимание на мое платье и пришли от него в восторг Это работа моей матери, каждый стежок сделан вручную. Моя мать может скопировать любой фасон, а совсем недавно она получила приз от журнала «Спутник хозяйки дома» — двадцать пять долларов. Моя мать знает также любую вязку — крючком и на спицах — и делает всевозможные вышивки. Если вам понадобится что-нибудь сшить, обращайтесь, пожалуйста, к моей матери. Пожалуйста, порекомендуйте ее своим друзьям и родственникам. Спасибо.
И она удалилась, шурша накрахмаленным платьем.
Кора Маккол и остальные девчонки, озадаченные, настороженные, нервно дергали ленты у себя в волосах; они что-то скисли, лица у всех вытянулись. Я мисс Боббит, передразнила Кора и состроила злобную гримасу, а я принцесса Елизавета, вот я кто, ха-ха-ха! А платье-то, сказала Кора, самое что ни на есть муровое. И вообще, я лично выписываю все свои платья из Атланты, а еще есть у меня пара туфель из Нью-Йорка, я уж не говорю о том, что серебряное кольцо с бирюзой мне прислали из Мехико-сити, из самой Мексики.
Тетя Эл сказала — зря они так обошлись с приезжей, ведь она такая же девочка, как они, да к тому же нездешняя; но девчонки бесновались, как фурии, а кое-кто из мальчишек — те, что поглупей и любят водиться с девчонками, взяли их сторону и понесли такое, что тетя Эл залилась краской и сказала — она сейчас же отправит их по домам и все-все расскажет ихним папашам, чтобы взгрели их хорошенько. Но исполнить свою угрозу тетя Эл не успела, и причиной тому была мисс Боббит собственной персоной — она появилась на веранде сойеровского дома в новом и совсем уже странном одеянии.
Ребята постарше, как, скажем, Билли Боб и Причер Стар, которые упорно отмалчивались, покуда девчонки язвили по адресу мисс Боббит, и только мечтательно поглядывали затуманенными глазами на дом, где она скрылась, разом повскакали и пошли к садовой калитке. Кора Маккол фыркнула и презрительно выпятила губу, но мы, остальные, тоже поднялись с мест и расселись на ступеньках веранды. Мисс Боббит не обращала на нас ни малейшего внимания. В сойеровском саду темно от тутовых деревьев, он весь зарос шиповником и бурьяном. Иной раз после дождя шиповник пахнет так сильно, что даже у нас в доме слышно. Посреди двора стоят солнечные часы — миссис Сойер воздвигла их еще в тысяча девятьсот двенадцатом году над могилкой бостонского бульдога по кличке Солнышко, который издох, умудрившись вылакать ведро краски. Мисс Боббит величественной походкой спустилась с веранды, держа в руках виктролу, поставила ее на солнечные часы, завела и пустила пластинку — вальс из «Графа Люксембурга». Уже почти стемнело; наступил час летающих светлячков, когда воздух становится голубоватым, как матовое стекло, и птицы, поспешно слетаясь в стайки, рассеиваются затем в складках листвы. Перед грозою цветы и листья словно бы излучают свой собственный свет, их окраска становится ярче; так и мисс Боббит в пышной, похожей на пуховку белой юбочке и со сверкающей повязкой из золотой канители в волосах, казалось, вся светится в сгущающихся сумерках. Выгнув над головою руки с поникшими, словно головки лилий, кистями, она встала на пуанты и простояла так довольно долго; и тетя Эл сказала — вот молодчина какая. Потом она принялась кружиться под музыку, кружилась, кружилась, кружилась; тетя Эл даже сказала, — ой, у меня уже все перед глазами плывет. Останавливалась она лишь для того, чтобы завести виктролу. Уже и луна скатилась за гребень горки, и отзвонили колокольчики, сзывавшие семьи к ужину, и все ребята разошлись по домам, и стал раскрывать свои лепестки ночной ирис, а мисс Боббит все еще была там, в темноте, и кружилась без устали, словно волчок.
источник
Здесь есть возможность читать онлайн «Трумен Капоте: Дети в день рождения» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В некоторых случаях присутствует краткое содержание. категория: Современная проза / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Дети в день рождения»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Кто написал Дети в день рождения? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Возможность размещать книги на на нашем сайте есть у любого зарегистрированного пользователя. Если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система автоматического сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Дети в день рождения», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Не бойтесь закрыть страницу, как только Вы зайдёте на неё снова — увидите то же место, на котором закончили чтение.
Трумен Капоте
ДЕТИ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Вчера вечером шестичасовой автобус переехал мисс Боббит. Сам не знаю, как мне рассказывать об этом: ведь что там ни говори, мисс Боббит было всего десять лет, и все же я уверен — в нашем городе ее никто не забудет. Начать с того, что она всегда поступала необычно, с той самой минуты, когда мы впервые ее увидели, а было это около года тому назад. Мисс Боббит и ее мать, они приехали этим же самым шестичасовым автобусом — он прибывает из Мобила и идет дальше. В тот день было рождение моего двоюродного брата Билли Боба, так что почти все ребята из нашего городка собрались у нас. Мы как раз угощались на веранде пломбиром «тутти-фрутти» и обливным шоколадным тортом, когда из-за Гиблого поворота с грохотом вылетел автобус. В то лето не выпало ни одного дождя; все было присыпано ржавой сушью, и, когда по дороге проходила машина, пыль иной раз висела в недвижном воздухе по часу, а то и больше. Тетя Эл говорила — если в ближайшее время дорогу не замостят, она переедет на побережье; впрочем, она говорила это уже давным-давно.
В общем, сидели мы на веранде, и «тутти-фрутти» таяло у нас на тарелочках, и только нам всем подумалось — а хорошо бы, сейчас произошло что-нибудь необычайное, — как оно и произошло: из красной дорожной пыли возникла мисс Боббит — тоненькая девочка в нарядном подкрахмаленном платье лимонного цвета; она важно выступала с этаким взрослым видом: одну руку уперла в бок, на другой висел большой зонт, какие носят старые девы. За нею плелась ее мать растрепанная, изможденная женщина, с голодной улыбкой и тихим взглядом, тащившая два картонных чемодана и заводную виктролу.
Все ребята на веранде до того обомлели, что, даже когда на нас с жужжанием налетел осиный рой, девчонки забыли поднять свой обычный визг. Все их внимание было поглощено мисс Боббит и ее матерью — они как раз подошли к калитке.
— Прошу прощения, — обратилась к нам мисс Боббит (голос у нее был шелковистый, как красивая лента, и в то же время совсем еще детский, а дикция безупречная, словно у кинозвезды или учительницы), — но нельзя ли нам побеседовать с кем-нибудь из взрослых представителей семьи?
Относилось это, конечно, к тете Эл и до некоторой степени ко мне. Но Билли Боб и остальные мальчишки, хотя всем им было не больше тринадцати, потянулись к калитке вслед за нами. Поглядеть на них, так они в жизни девчонки не видели. Такой, как мисс Боббит, — определенно. Как говорила потом тетя Эл — где это слыхано, чтобы ребенок мазался? Губы у нее были ярко-оранжевые, волосы, напоминавшие театральный парик, все в локонах, подрисованные глаза придавали ей бывалый вид И все же была в ней какая-то сухощавая величавость, в ней чувствовалась леди, и, что самое главное, она по-мужски прямо смотрела людям в глаза.
— Я мисс Лили Джейн Боббит, мисс Боббит из Мемфиса, штат Теннесси, торжественно изрекла она.
Мальчишки уставились себе под ноги, а девчонки на веранде во главе с Корой Маккол, за которой в то время бегал Билли Боб, разразились пронзительным, как звуки фанфар, смехом.
— Деревенские ребятишки, — проговорила мисс Боббит с понимающей улыбкой и решительно крутанула зонтиком. — Мы с матерью, — тут стоявшая позади нее простоватая женщина отрывисто кивнула, словно подтверждая, что речь идет именно о ней, — мы с матерью сняли здесь комнаты. Не будете ли вы так любезны указать нам этот дом? Его хозяйка — некая миссис Сойер.
Ну конечно, сказала тетя Эл, вон он, дом миссис Сойер, прямо через дорогу. Это единственный пансион у нас в городе, старый, высокий, мрачный дом, и вся крыша утыкана громоотводами, — миссис Сойер до смерти боится грозы.
Зарумянившись, словно яблоко, Билли Боб вдруг сказал — простите, мэм, сегодня такая жарища и вообще, так не угодно ли отдохнуть и попробовать «тутти-фрутти»; и тетя Эл тоже сказала — да, да, милости просим, но мисс Боббит только качнула головой.
— От «тутти-фрутти» очень полнеют, но все равно merci вам от души.
И они стали переходить улицу, и мамаша Боббит поволокла чемоданы по дорожной пыли. Вдруг мисс Боббит повернула обратно; лицо у нее было озабоченное, золотистые, как подсолнух, глаза потемнели, она чуть скосила их, словно припоминая стих.
— У моей матери расстройство речи, так что я вынуждена говорить за нее, торопливо сказала она и тяжело вздохнула. — Моя мать — превосходная портниха; она шила дамам из лучшего общества во многих городах, больших и маленьких, включая Мемфис и Таллахасси. Вы, разумеется, обратили внимание на мое платье и пришли от него в восторг Это работа моей матери, каждый стежок сделан вручную. Моя мать может скопировать любой фасон, а совсем недавно она получила приз от журнала «Спутник хозяйки дома» — двадцать пять долларов. Моя мать знает также любую вязку — крючком и на спицах — и делает всевозможные вышивки. Если вам понадобится что-нибудь сшить, обращайтесь, пожалуйста, к моей матери. Пожалуйста, порекомендуйте ее своим друзьям и родственникам. Спасибо.
источник
Тут можно читать онлайн книгу Капоте Трумен — Дети в день рождения — бесплатно полную версию (целиком). Жанр книги: —. Вы можете прочесть полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и смс на сайте Lib-King.Ru (Либ-Кинг) или прочитать краткое содержание, аннотацию (предисловие), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Дети в день рождения — описание и краткое содержание, автор Капоте Трумен, читать бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки Lib-King.Ru.
Дети в день рождения — читать книгу онлайн бесплатно, автор Капоте Трумен
Вчера вечером шестичасовой автобус переехал мисс Боббит. Сам не знаю, как мне рассказывать об этом: ведь что там ни говори, мисс Боббит было всего десять лет, и все же я уверен — в нашем городе ее никто не забудет. Начать с того, что она всегда поступала необычно, с той самой минуты, когда мы впервые ее увидели, а было это около года тому назад. Мисс Боббит и ее мать, они приехали этим же самым шестичасовым автобусом — он прибывает из Мобила и идет дальше. В тот день было рождение моего двоюродного брата Билли Боба, так что почти все ребята из нашего городка собрались у нас. Мы как раз угощались на веранде пломбиром «тутти-фрутти» и обливным шоколадным тортом, когда из-за Гиблого поворота с грохотом вылетел автобус. В то лето не выпало ни одного дождя; все было присыпано ржавой сушью, и, когда по дороге проходила машина, пыль иной раз висела в недвижном воздухе по часу, а то и больше. Тетя Эл говорила — если в ближайшее время дорогу не замостят, она переедет на побережье; впрочем, она говорила это уже давным-давно.
В общем, сидели мы на веранде, и «тутти-фрутти» таяло у нас на тарелочках, и только нам всем подумалось — а хорошо бы, сейчас произошло что-нибудь необычайное, — как оно и произошло: из красной дорожной пыли возникла мисс Боббит — тоненькая девочка в нарядном подкрахмаленном платье лимонного цвета; она важно выступала с этаким взрослым видом: одну руку уперла в бок, на другой висел большой зонт, какие носят старые девы. За нею плелась ее мать растрепанная, изможденная женщина, с голодной улыбкой и тихим взглядом, тащившая два картонных чемодана и заводную виктролу.
Все ребята на веранде до того обомлели, что, даже когда на нас с жужжанием налетел осиный рой, девчонки забыли поднять свой обычный визг. Все их внимание было поглощено мисс Боббит и ее матерью — они как раз подошли к калитке.
— Прошу прощения, — обратилась к нам мисс Боббит (голос у нее был шелковистый, как красивая лента, и в то же время совсем еще детский, а дикция безупречная, словно у кинозвезды или учительницы), — но нельзя ли нам побеседовать с кем-нибудь из взрослых представителей семьи?
Относилось это, конечно, к тете Эл и до некоторой степени ко мне. Но Билли Боб и остальные мальчишки, хотя всем им было не больше тринадцати, потянулись к калитке вслед за нами. Поглядеть на них, так они в жизни девчонки не видели. Такой, как мисс Боббит, — определенно. Как говорила потом тетя Эл — где это слыхано, чтобы ребенок мазался? Губы у нее были ярко-оранжевые, волосы, напоминавшие театральный парик, все в локонах, подрисованные глаза придавали ей бывалый вид И все же была в ней какая-то сухощавая величавость, в ней чувствовалась леди, и, что самое главное, она по-мужски прямо смотрела людям в глаза.
— Я мисс Лили Джейн Боббит, мисс Боббит из Мемфиса, штат Теннесси, торжественно изрекла она.
Мальчишки уставились себе под ноги, а девчонки на веранде во главе с Корой Маккол, за которой в то время бегал Билли Боб, разразились пронзительным, как звуки фанфар, смехом.
— Деревенские ребятишки, — проговорила мисс Боббит с понимающей улыбкой и решительно крутанула зонтиком. — Мы с матерью, — тут стоявшая позади нее простоватая женщина отрывисто кивнула, словно подтверждая, что речь идет именно о ней, — мы с матерью сняли здесь комнаты. Не будете ли вы так любезны указать нам этот дом? Его хозяйка — некая миссис Сойер.
Ну конечно, сказала тетя Эл, вон он, дом миссис Сойер, прямо через дорогу. Это единственный пансион у нас в городе, старый, высокий, мрачный дом, и вся крыша утыкана громоотводами, — миссис Сойер до смерти боится грозы.
Зарумянившись, словно яблоко, Билли Боб вдруг сказал — простите, мэм, сегодня такая жарища и вообще, так не угодно ли отдохнуть и попробовать «тутти-фрутти»; и тетя Эл тоже сказала — да, да, милости просим, но мисс Боббит только качнула головой.
— От «тутти-фрутти» очень полнеют, но все равно merci вам от души.
И они стали переходить улицу, и мамаша Боббит поволокла чемоданы по дорожной пыли. Вдруг мисс Боббит повернула обратно; лицо у нее было озабоченное, золотистые, как подсолнух, глаза потемнели, она чуть скосила их, словно припоминая стих.
— У моей матери расстройство речи, так что я вынуждена говорить за нее, торопливо сказала она и тяжело вздохнула. — Моя мать — превосходная портниха; она шила дамам из лучшего общества во многих городах, больших и маленьких, включая Мемфис и Таллахасси. Вы, разумеется, обратили внимание на мое платье и пришли от него в восторг Это работа моей матери, каждый стежок сделан вручную. Моя мать может скопировать любой фасон, а совсем недавно она получила приз от журнала «Спутник хозяйки дома» — двадцать пять долларов. Моя мать знает также любую вязку — крючком и на спицах — и делает всевозможные вышивки. Если вам понадобится что-нибудь сшить, обращайтесь, пожалуйста, к моей матери. Пожалуйста, порекомендуйте ее своим друзьям и родственникам. Спасибо.
И она удалилась, шурша накрахмаленным платьем.
Кора Маккол и остальные девчонки, озадаченные, настороженные, нервно дергали ленты у себя в волосах; они что-то скисли, лица у всех вытянулись. Я мисс Боббит, передразнила Кора и состроила злобную гримасу, а я принцесса Елизавета, вот я кто, ха-ха-ха! А платье-то, сказала Кора, самое что ни на есть муровое. И вообще, я лично выписываю все свои платья из Атланты, а еще есть у меня пара туфель из Нью-Йорка, я уж не говорю о том, что серебряное кольцо с бирюзой мне прислали из Мехико-сити, из самой Мексики.
Тетя Эл сказала — зря они так обошлись с приезжей, ведь она такая же девочка, как они, да к тому же нездешняя; но девчонки бесновались, как фурии, а кое-кто из мальчишек — те, что поглупей и любят водиться с девчонками, взяли их сторону и понесли такое, что тетя Эл залилась краской и сказала — она сейчас же отправит их по домам и все-все расскажет ихним папашам, чтобы взгрели их хорошенько. Но исполнить свою угрозу тетя Эл не успела, и причиной тому была мисс Боббит собственной персоной — она появилась на веранде сойеровского дома в новом и совсем уже странном одеянии.
источник
Поделиться ссылкой на книгу!
Легко ли темному властелину совладать со светлой магией? Особенно, когда заговорщики плетут вокруг сети, а куратор, кажется, решил сжить со свету? Но когда Эринальда Третьего останавливали возможные неприятности? Правильно, никогда. Не остановят и теперь.
Леций Индендра не злодей, он просто хочет помочь своему больному, вымирающему народу и неразборчив в средствах. Ему нужны земляне — белые тигры, и он заманивает их на свою планету одного за другим.
Это уже вторая попытка скивра Грэфа захватить Пьеллу. Она ему удалась. И на обреченной Пьелле не осталось бы ни одного Прыгуна, если бы юный принц Аггерцед не напился и не проспал эксперимент.
Я являюсь своего рода заклинателем. Да, да вы все правильно поняли. Настоящий маг — местного розлива. Только вот, не хожу в длинном балахоне и колпаке расшитым звездами. Во всем остальном самый настоящий маг. Вернее маг — воин. А еще точнее — серый маг. Серая магия — это магическое действо, направленное на совершение добра или блага, себе или окружающим. Если вашей целью является добро то вам подходит белая или серая магия, если не зло, то это серая или черная магия, ну а если ваша цель исключительно зло, то это будет черная магия или сатанизм.
Ладно, не буду вас утомлять. Я ведь даже не представился. Денвер Блэк. Полное имя довольно длинное и, на мой взгляд, в чем-то забавное — Денвер Армиро Тогиус Блэк, а для друзей просто — Дэв. В нормальной жизни — Дмитрий Гаврош — простой цирковой фокусник иллюзионист, перебивавшийся так сказать от зарплаты до зарплаты, потому то платили мне не очень, чтобы много, но после совершенно случайной встречи с обаятельной черной колдуньей и одним рассеянным некромантом, жизнь перевернулась с ног на голову. Меня и мою спутницу — черную. волшебницу Наталью Троицыну, выбрали для великой миссии. Дальнейшие события, рассказываю по порядку, стараясь не разрывать цепь повествования.
Если убийца — Прыгун, то найти его почти невозможно. Но он убивает своих, и круг всё сужается.
Знаменитый международный террорист Илья Караваев возвращается в Русский каганат, чтобы исчезнуть из поля зрения преследователей. Для прикрытия он нанимает мать-одиночку Зою, чтобы они с дочерью Вероникой изображали его семью. Однако проблемы Зои оказываются гораздо серьезнее, чем у него. Пытаясь защитить ее, сам Караваев против своей воли оказывается втянут в водоворот смертельно опасных интриг, связанных с научными разработками, способными породить оружие нового поколения.
Книга выпущена Издательским домом ЭКСМО в 2011 году
Несколько лет я мечтала о том, что вернусь домой и призову к ответу тех, кто украл мое счастье. В шаге от исполнения заветного желания пришлось ввязаться в авантюру. Спасение наследного принца, загадка приворотного зелья, предательство нанимателя и погоня… Настоящее веселье началось, когда судьба столкнула меня с Эриком Вебрандом. Холеный, заносчивый аристократ недолюбливает девушек, выбравших стезю боевого мага. Но самое страшное – он из проклятых воинов ордена Кромешной Тьмы, и мне придется доверить ему свою жизнь.
На что может рассчитывать разведенная женщина с ребенком? Я вам отвечу — на целый ворох неприятностей и приключений, которые ко мне занесло с появлением двух иномирных граждан. Кто бы мог подумать, что вампиры являются стражами правопорядка, а в напарниках у них падшие ангелы. Мир точно сошел ума! Но и на этой мрачной картине, я вижу яркие краски, говорю вам, как искусствовед и хозяйка картинной галереи.
Придется научить гостей правилам проживания в моем мире, не без поддержи смышленого сынишки. Я покажу кровопийце где раки зимуют! Не на ту напали!
Мог ли простой манаукец мечтать о встрече с принцессой, а с двумя, да ещё и землянками? Конечно же нет, и что ему делать с непоседами, которые не желают оставаться на одном месте и норовят попасть в неприятности? Однозначно спасать. А чтобы не упускать их из вида, позвать на помощь друга, такого же отъявленного оптимиста, как и он сам. Что скрывают красотки, кто преследует их? Всё это два друга обязательно узнают, ведь они манаукцы, а это о многом говорит.
Двенадцать девушек, и среди них я, оказались заперты в стенах старого особняка. Всех нас продали таинственному графу, который никогда не показывает своего лица. Все мы узницы в этой клетке, не знающие, зачем нас здесь собрали.
Но выбор есть всегда, и нам решать — томиться в неведении, ожидая своей участи, или же пытаться найти ответы.
Бояться трудностей не в моих правилах, и я выбираю второе.
Вся жизнь под откос… Долги, кредиты душат, и кажется — всей жизни не хватит, чтобы оплатить по счетам ростовщику. Решение одно — выйти замуж, чтобы спастись от всех проблем. Сжимая букет невесты в руке, уговаривать себя не струсить и сказать «да». Но неожиданно для всех в храм врывается красноглазый незнакомец и заявляет на тебя права. И твоя жизнь перестаёт тебе принадлежать.
источник
Они оба так неразумно чистосердечны, так раздражающе серьезны в своих наивных затеях, так старательны в маленьких ритуалах. Они свободны от гордости и самолюбия, непрактичны, бескорыстны и уязвимы. Они целый год по грошу копят деньги — серьезная и строгая родня не склонна попустительствовать нелепым фантазиям. Деньги нужны для рождественских пирогов, которые отправятся к далеким друзьям, пусть даже те и не догадываются, что они — друзья. Из этих пирогов и ветхой детской коляски, самодельных елочных игрушек и змеев, рвущихся с бечевок в декабрьское небо, — из всех этих глупых милых мелочей получается волшебство. Самое дорогое, то, что труднее всего раздобыть: не виски для праздничного пирога, не роскошные японские игрушки у Вулворта, не велосипед, а ощущение счастья, которое дает мальчику его задушевная Подружка. Каждый день, что они проживут вместе.
«На чердаке в одном из сундуков хранятся: коробка из-под обуви с горностаевыми хвостиками (они срезаны с меховой накидки одной весьма странной дамы, снимавшей когда-то комнату у нас в доме), растрепанные мотки порыжевшей от времени канители, серебряная звезда, коротенькая гирлянда допотопных, явно небезопасных в пожарном отношении лампочек, смахивающих на разноцветные леденцы. Украшения расчудесные, но их маловато. Подружке моей хочется, чтобы елка наша сияла, словно окно из цветных стекол в баптистской церкви, чтобы ветви ее клонились под тяжестью украшений, как от толстого слоя снега. Но роскошные японские игрушки, которые продаются у Вулворта, нам не по карману. Поэтому мы, как обычно под рождество, целыми днями сидим за кухонным столом и мастерим украшения сами с помощью ножниц, цветных карандашей и кипы цветной бумаги. Я рисую, подружка моя вырезает. Больше всего у нас кошек и рыбок (их проще всего рисовать), потом яблоки, арбузы, есть и несколько ангелов с крыльями — мы делаем их из серебряной обертки от шоколадок. С помощью английских булавок мы прикрепляем свои изделия к елке и в довершение всего усыпаем ветки комочками хлопка, собранного для этой цели еще в конце лета. Оглядев елку, подружка моя радостно всплескивает руками:
— Нет, честно, Дружок. Ведь ее так и хочется съесть, верно?
Королек и вправду пытается съесть ангела.
Потом мы плетем из остролиста гирлянды для окон, обвязываем зелень лентами. Когда с этим покончено, начинаем готовить подарки для всех наших родственников. Дамам — самодельные шарфики, мужчинам — собственного приготовления снадобье из лимонного сока, лакрицы и аспирина («Принимать при первых симптомах простуды и после охоты»). Но пора мастерить подарки друг для друга. Тут мы начинаем работать порознь, втихомолку. Мне бы хотелось купить в подарок моей подружке перламутровый перочинный нож, приемник и целый фунт вишни в шоколаде (мы один раз попробовали эти конфеты, и с тех пор она постоянно твердит: «Знаешь, Дружок, я могла бы ими одними питаться всю жизнь; вот как Бог свят, могла бы, а ведь я никогда не поминаю его имени всуе»). Вместо этого я мастерю ей бумажного змея. А ей хотелось бы подарить мне велосипед. (Она мне миллион раз говорила: «Если б я только могла, Дружок… Достаточно скверно, что сама не имеешь того, чего хочешь, но когда и другим не можешь подарить то, что им хочется, от этого уже совсем тошно. И все-таки я как-нибудь изловчусь, раздобуду тебе велосипед. Только не спрашивай как. Может быть, украду».) Но я совершенно уверен, что она мастерит мне змея — так же, как в прошлом году и в позапрошлом; а в позапозапрошлом мы подарили друг другу рогатки.
В сочельник нам кое-как удается наскрести пятачок, и мы отправляемся к мяснику за обычным подарком для Королька. Покупаем ему хорошую мозговую кость, заворачиваем ее в комикс и подвешиваем на верхушке елки, рядом с серебряной звездой. Королек знает, что она там. Он усаживается под елкой и, словно завороженный, не отрываясь, жадно смотрит вверх.»
В возрасте четырех лет Трумен Стрекфус Персонс был отправлен в дом родственников по матери в городок Монровилль. Его юная мать увлеченно занималась личной жизнью, переложив заботу о мальчике на весьма своеобразную компанию: трех пожилых старых дев и безнадежного холостяка. Двоюродная бабушка Нэнни Рамбли Фок, которую весь город знал под прозвищем «Sook» — Мышка, сразу и навсегда стала для него самым дорогим человеком.
«При встрече с чужими мисс Сук съеживалась, как мимоза, и жила затворницей — она никогда не выезжала за пределы нашего округа и ничем не походила на своего брата и сестер, очень земных, несколько мужеподобных дам, которым принадлежал галантерейный магазин и еще несколько торговых заведений в городе. Она сама была ребенком (а многие считали — и того хуже, и за спиной говорили о ней так, будто она второй Лестер Таккер — бедолага этот, славный малый, бродил по улицам нашего городка в тумане сладких грез) и потому понимала детей вообще, а уж меня понимала полностью.»
В 10 лет Трумен Персонс сменит фамилию на Капоте и покинет Монровилль. Еще через 15 лет он прославит новое имя и старый город своей первой повестью «Другие голоса, другие комнаты». Монровилль предстанет в ней в полном соответствии с «южной готикой» — душным городком, за пыльными фасадами которого таятся шкафы со скелетами, безумие и неумолимое одиночество, а хрупкий умненький мальчик Джоул чувствует, что зло грядет. И только отъявленная малолетняя хулиганка Айдабелла Томпкинс с гиканьем проносится по улицам, не убоясь зла.
Джоул и Айдабелла — это подросшие Дилл и Глазастик.
Удивительно, но захолустный Монровилль дал американской литературе двух ярких авторов, выросших буквально по соседству: всего лишь невысокая каменная изгородь отделяла дом, в котором прошло детство Трумена Капоте от дома, где проживала Нелл Харпер Ли, известная всему городку как «этот сорванец Нелл».
«Внезапно дверь распахнулась. Дерзкой походкой вошла та тощая, рыжая, с обкромсанными волосами и встала подбоченясь. Лицо у нее было плоское и довольно нахальное, нос обсыпан некрасивыми крупными веснушками. Прищуренные зеленые глаза перебегали с лица на лицо, но как бы никого не узнавали; равнодушно задержавшись на Джоуле, взгляд ее тут же скользнул дальше.
Рыжая прислонилась к стене, скрестив тонкие, как щепки, ноги с острыми коленями. Левая была обмотана размахрившимся бинтом в красных протеках меркурохрома. Девчонка вытащила тяжелую голубую катушку на бечевке и отпустила: раскручиваясь, катушка медленно дошла до полу и стала подниматься, наматывая бечевку на себя.»
Дружба с Харпер Ли продлится долгие годы, пока ее не не заглушит растущая социопатия Капоте. Но до того он еще раз упомянет подругу детства в рассказе «Гость на празднике» — как забияку Энн Финчберг, низенькую, но крепко сбитую девчонку с мальчишескими ухватками, которая дралась как черт. Но этот рассказ не о Нелл Ли, а, как и «Воспоминания об одном рождестве», — о Ненни Фок, любимой и незабвенной Мышке.
Подружка его не прочтет — она тихо угаснет в своей комнате в Монровилле, за два года до выхода в свет «Других голосов».
Капоте сделает Нэнни Фок прообразом персонажей еще одного рассказа, «Одно рождество», и повести «Голоса травы». У их героинь разные имена, но схожий облик и общая кроткая мудрость, позволяющая во всяком положении и состоянии сохранять мир души. Такой человек не заметен или смешон для окружающих, но, когда он уходит, их правильный упорядоченный мир лишается чего-то очень ценного, без чего невозможно жить.
«Она погладила меня по голове. «Конечно, Санта Клаус есть. Но один человек не может выполнить всю его работу. Вот почему Господь распределил его обязанности между всеми. Вот почему каждый из нас — Санта Клаус. И я. И ты. Даже твой кузен Билли Боб. А теперь спи. Сосчитай звезды. Подумай о чем-нибудь спокойном. Подумай о снеге. Жаль, что ты его так и не видел. Но сейчас снег идет среди звезд…»
«Она была лучше всех». Всю жизнь Капоте будет бережно хранить старенькое вязанное одеяло, подаренное ему Нэнни. Умирая в чужом доме скандальной смертью, он проговорит: «Это я, Дружок. Мне холодно. «
В посте использованы иллюстрации Бет Пек к рассказам Т.Капоте «Воспоминания об одном рождестве» и «Гость на празднике».
источник
«В ожидании второй казни репортер заговорил с охранниками. Репортер спросил:
– Вы впервые присутствуете при повешении?
– Я видел, как умер Ли Эндрюс.
– А я впервые.
– Да, ну и как вам это нравится?
Репортер сжал губы.
– Никто из нашей редакции не хотел идти. Я тоже. Но это было не так плохо, как я ожидал. Примерно как прыжок с трамплина. Только с веревкой на шее».
Во время чтения книги Трумена Капоте (1924-1984) я постоянно вспоминала советский документальный фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» (1965). Ключевое слово – обыкновенный. Удивлялась, почему в названии книги нет этого слова (перевод М.Гальпериной), но, может быть, в других переводах на русский оно есть или будет.
Из издательской аннотации: «В книгу вошел самый значительный роман выдающегося американского писателя Трумена Капоте, автора знаменитого «Завтрака у Тиффани». «Хладнокровное убийство» основано на истории реального преступления, совершенного в 1959 г. в Канзасе, и раскрывает природу насилия как сложного социального и психологического феномена. Книга Капоте, мгновенно ставшая бестселлером, породила особый жанр «романа-репортажа» и проторила путь прозе Нормана Мейлера и Тома Вулфа. Повествование строго фактологичное и жёстко аналитичное. Взвешенность и непредубежденность авторской позиции, блестящая выверенность стиля, полифоничность изображения сделали роман Капоте образцом документально-художественной литературы».
Внешняя композиция книги Капоте складывается из предисловия с благодарностями, эпиграфа и четырех повествовательных частей. В эпиграфе четверостишие из «Эпитафии, написанной Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы» Франсуа Вийона (перевод Ильи Эренбурга):
Мы жили, как и ты. Нас больше нет.
Не вздумай осуждать – безумны люди.
Мы ничего не возразим в ответ.
Взглянул и помолись, а бог рассудит.
«Не вздумай осуждать»? «Бог рассудит»? Эти слова, видимо, являются писательским и человеческим кредо Капоте.
В начале романа речь идёт о жизни семьи Клаттеров, в финале – могилы членов семьи Клаттеров на кладбище в Гарден-Сити. Их помнят друзья и родные. Первая часть романа называется «Последние, кто видел их живыми», вторая – «Неизвестные лица», третья – «Ответ», четвёртая – «Перекладина».
Семью богатого фермера Герберта Клаттера любили в посёлке Холкомб. Работящий и порядочный муж, больная добрая жена, четверо замечательных детей. Их почти всех убили 15 ноября 1959 года два простых американца. Семью небогатого фермера Хикока уважали соседи. Их сын Дик организовал убийство четверых Клаттеров. Семью Смитов вряд ли любили и уважали окружающие. Их сын Перри убил Клаттеров, отца, мать, дочь, сына.
Дик и Перри не испытывали чувства вины, они не раскаивались в содеянном. 14 апреля 1965 года убийцы были повешены.
Роман читать тяжело, особенно первую часть. Ощущение ужаса создаётся, как мне кажется, композиционным приёмом монтажа последнего дня жизни жертв и этого же дня жизни убийц, а также приёмами ретроспекции (возвращение к прошлому) и проспекции (перспектива высказывания). Как в фильмах Хичкока мы в напряжении ждём кошмара, так и в произведении американского писателя ждём убийства.
Кошмар книги Капоте в обыкновенности преступления и преступников. Дик и Перри ничем не отличаются от других американцев, но они спокойно идут на массовое убийство. Они даже не скрывают, что хладнокровно убили бы некоторых своих родственников. Автор досконально изучил прошлое этих людей, точнее, нелюдей. Характер Перри, наверное, сложнее и интереснее, судьба его гораздо тяжелее, чем судьба подельника. Не зря же автор вводит, например, эпизод с прирученным бельчонком. Дик выглядит обычной пустышкой, хотя уровень его интеллекта выше среднего. После убийства они смеются и рассказывают анекдоты. После вынесения приговора они тоже смеются.
Таких обыкновенных убийц, приговорённых к «перекладине» (высшей мере), немало в тюрьме округа Финней. Один милый юноша расстрелял всю свою семью. Другие убивали просто так. Неужели они все психически больные?
Кстати, меня ужасно раздражала добрая жена заместителя шерифа, которая готовила пищу для заключённых. Она так сочувствовала убийцам, приготовила им горячий ужин в день прибытия, интересовалась, какую еду любит Перри… О других тюремных насельниках она заботилась так же? Да-да, помню, «не вздумай осуждать».
Заголовок романа «Хладнокровное убийство» удачен и точен: речь идёт не только об убийстве семьи фермера, но и о законном убийстве с разрешения государства.
Наверно, тривиально скажу: жизнь продолжается. «И я был рад тебя видеть, Сью. Удачи, – крикнул он ей вдогонку, когда она поспешно скрылась на тропинке, хорошенькая девушка с гладкими русыми волосами, развевавшимися на бегу, – точно такой же молодой женщиной могла бы быть Нэнси».
Можно почитать
1.Франсуа Вийон «Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы». Перевод с французского Ильи Эренбурга http://favorite-verses.livejournal.com/251781.html
Ты жив, прохожий. Погляди на нас.
Тебя мы ждем не первую неделю.
Гляди – мы выставлены напоказ.
Нас было пятеро. Мы жить хотели.
И нас повесили. Мы почернели.
Мы жили, как и ты. Нас больше нет.
Не вздумай осуждать – безумны люди.
Мы ничего не возразим в ответ.
Взглянул и помолись, а бог рассудит.
Дожди нас били, ветер тряс и тряс,
Нас солнце жгло, белили нас метели.
Летали вороны – у нас нет глаз.
Мы не посмотрим. Мы бы посмотрели.
Ты посмотри – от глаз остались щели.
Развеет ветер нас. Исчезнет след.
Ты осторожней нас живи. Пусть будет
Твой путь другим. Но помни наш совет:
Взглянул и помолись, а бог рассудит.
Господь простит – мы знали много бед.
А ты запомни – слишком много судей.
Ты можешь жить – перед тобою свет,
Взглянул и помолись, а бог рассудит.
2. Трумен Капоте «Хладнокровное убийство» http://www.rulit.me/books/hladnokrovnoe-ubijstvo-sovershenno-hladnokrovno-read-146138-1.html
3. Есин А.Б. Принципы и приёмы анализа литературного произведения http://www.bsu.ru/content/page/1415/hecadem/esin/esin.pdf
4. Горшков А.И. Русская стилистика http://www.e-reading.club/djvureader.php/131606/1/Gorshkov_-_Russkaya_ stilistika .html
5. Николина Н.А. Филологический анализ текста http://www.rulit.me/books/filologicheskij-analiz-teksta-uchebnoe-posobie-read-24887-1.html 
источник
Это история о маленькой жизни, которая не только перевернула нашу жизнь с ног на голову, но и наполнила ее смыслом и открыла совершенно другой мир, на которого мы, взрослые, к большому моему сожалению, привыкли не обращать внимания. Мир, в котором не существуют такие понятия, как зависть, корысть, зло, нетерпение, это мир, где люди дарят свое душевное тепло и безусловную любовь.
Поверьте, одна лишь встреча с таким особенным человечком, способна изменить мир вокруг нас, жизнь после такой встречи однозначно прежней уже не будет. Особенные дети способны дарить свою любовь по-особенному. С одной стороны, они такие обычные, с обыкновенными потребностями, привычками, а с другой – отличаются они необычайной внутренней красотой, нежностью и невероятным желанием жить.
Оглядываясь назад, иногда ловлю себя на мысли, что за всю свою осознанную жизнь, мой внутренний голос всегда подсказывал мне, что в моей жизни произойдет что-то необычное, и что это связано с материнством, о котором я мечтала всегда. Детей я просто обожала, даже представить боялась, как сильно я могу и буду любить, когда у меня появится свой собственный ребенок. Но даже предположить не могла, что тем самым необычным в моей жизни будет именно появление на свет моего сына. С момента появления двух полосок на тесте, мы с мужем мечтали поскорее увидеть наше чадо, гадали, как он будет похож на меня или на мужа, готовились к этой встрече с большим трепетом и любовью.
За это время у нас сыночком установилась такая крепкая связь, что даже мы могли общаться мысленно, а в ответ он мог мне посылать приветы своими нежными толчками. Время, когда я носила сына под сердцем, было самым спокойным и умиротворенным периодом в моей жизни. Ничто не могло предвещать что-то неладное. Мой малыш так сильно торопился увидеть этот мир, что он появился на свет на месяц раньше, в 36 недель. Это тот самый день, с которого начинается наша новая жизнь.
День, который перевернул нашу с мужем жизнь вверх тормашками. День, когда человек мог испытать все возможные чувства на этой Земле, начиная от неописуемой радости и слез счастья до состояния крайней безнадежности и глубокого разочарования. Только потом я поняла, что Всевышний подавал мне несколько знаков в тот самый же день, когда на родильном столе я спросила, после осмотра неонатологом малыша, который заявил, что надо сдать генетический анализ, на что я тут же спросила: «Почему генетический? Дауна, да?», совершенно не осознавая, что я тогда несу в полуобморочном состоянии. Для меня почему-то тогда слово «генетический» ассоциировалось со словом «Даун». Больше ни о чем я не могла тогда и подумать. Второй знак Всевышний мне подал в тот же день, когда мой долгожданный сыночек впервые открыл глаза и бросил взгляд в мою сторону. И тогда за долю каких-то мимолетных секунд в моей голове промелькнула ужасная, как казалось мне тогда, мысль: «У моего сына синдром Дауна». Хотя я даже понятия не имела, что это такое, что из себя представляет это словосочетание. Знаю, что во время беременности сдаешь анализ с таким названием и проходишь скрининг на выявление подобных отклонений.
На тот момент я имела только общее представление о таком диагнозе, так как работа моей мамы была связана именно с особыми детками, среди которых были и дети с синдромом Дауна. Как быстро это слово появилось в голове, так быстро я старалась стереть его из памяти. С наступлением ночи, я понимаю, что что-то не так с моим ребенком: резкое повышение температуры после прививки, проблемы с дыханием, бесконечная вялость. Немного успокоилась после слов дежурного врача, что у новорожденных такое часто встречается, что нет повода для беспокойства. Думала только о том, что скоро наступит утро и все пройдет, и мы начнем потихоньку готовиться к выписке. Но к утру ситуация становится хуже, и мой ребенок начинает задыхаться в буквальном смысле этого слова. От нехватки кислорода, ребенок начинает синеть, бледнеть и даже чернеть, после нескольких таких приступов, я с криком зову неонатолога, которая была на родах, и та начинает судорожно надевать на него маску для подачи кислорода и одновременно ругать медсестру за то, что она вовремя не сообщила о состоянии малыша.
После чего быстрыми шагами направляется к другим врачам, которые тоже в смятении окружили моего ребенка и что-то шептали между собой. После бесконечного разглядывания, увели моего сына в детскую реанимацию, где мне и сказали, что у нас куча осложнений, связанных с дыханием и сердцем, но после произнесения врачами одного слова «синдром Дауна», все остальные диагнозы уже не имели никакого смысла. На тот момент казалось, что жизнь на том самом месте закончилась, что вся надежда, связанная со счастливой семейной жизнью, в один миг рухнула, как карточный домик. Я смутно помню, как я позвонила мужу и сказала ему, что «надо поговорить», как я дошла до первого этажа и встретилась с ним и сообщила ему, что мне только что сказали врачи. С того самого дня начались бесконечные слезы, обида на всех и все, глубокое разочарование и постигла горькая печаль. Нам казалось, что мы с мужем со своим горем остались одни на белом свете.
Было ли страшно? Сказать, что было страшно — ничего не сказать. Были дни, когда утром не хотела открывать глаза, не хотела видеть наступление нового дня. Потому что до безумия боялись реальности. Боялись, что не справимся с такой реальностью. Овладел безжалостный страх перед неизвестностью. Одно лишь заставляло нас двигаться и поднять голову, тот факт, что там, в кювете, лежит наша частичка души, что наша кровинушка нуждается в нашем внимании и любви больше, чем мы с мужем нуждались в утешении.
Сейчас, прокручивая ленту памяти назад, понимаю, что только время помогло победить этот ужасный страх.
Знали бы мы тогда, как такой «сюрприз», принесет столько радостей и счастья, не убивались бы так сильно. Знали бы мы тогда, что это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Знали бы мы тогда, что это нам дар от Аллаха, а не наказание за что-то. Знали бы мы тогда, что он выбрал именно нас своими родителями, что теперь у нас другая миссия в этой жизни. Всего этого, возможно, не было бы в нашей жизни. Нам суждено было испытать все те чувства, которые, как казалось, убивали нас, делая нас только слабее. Только потом мы осознали, что это и есть проверка на прочность наших отношений, проверка нашей с мужем любви.
Но, несмотря на весь этот ад, мы не переставали любить наше чадо, мы могли разговаривать с ним бесконечно, молиться днем и ночью за его здоровье. Думаю и верю, что именно наша любовь к нему и помогла ему вернуться к нам. Каждое его движение вызывало у нас столько радости и умиления, невозможно описать словами. Все эти дни жили с надеждой на чудо, хотя в глубине души с мужем уже начинали верить в то, что мы видели каждый день, с каждым днем признаки синдрома становились все четче: короткие пухленькие пальчики, сандалевидная щель между большим и указательным пальцами ног, носовая перегородка, большой язык. Очнулись мы, когда нам вручили бумажку, где наши самые страшные опасения подтвердились. Что делать дальше? Как с этим дальше жить? Мы тогда понятия не имели.
«Нет! Не может такого быть, чтобы у меня родился такой ребенок? Вы шутите? Вы что, издеваетесь над о мной? Как я могла родить такого ребенка?». Это первое чувство, с которым большинство мам особенных деток, сталкиваются. Чувства гордости и высокомерия, которые говорят, что такое может произойти у кого угодно, только не у меня.
На просторах Интернета начала собирать информацию, читая статью за статьей, охватывал меня тихий ужас. И начала я искать таких, как я. Друзей по «несчастью». Таких оказалось очень много. Вот так и я попала в группу, созданную мамами солнечных деток. Именно так называют детей с синдромом Дауна — «солнечными». Знакомство с мамами таких деток было для меня глотком свежего воздуха, началом нового этапа, связанного с принятием диагноза. Группа оказала мне огромную моральную, психологическую помощь и поддержку, и показала этот диагноз с совершенно иного ракурса.
Мамы делились фотографиями, видео своих деток, рассказывали, кто как занимается, и я начала понимать, что не все так плохо, как кажется. С каждым днем, приобретая новые знания, новые взгляды, новые знакомства, я становилась все уверенней. Такая мощная поддержка со стороны сильных мам сподвигла нас принять участие в 4 месяца в фотовыставке, посвященной Месяцу осведомленности о Синдроме Дауна. С помощью группы, узнала, что существует множество методик реабилитации, что нужно только приложить усилия и не переставать любить. Именно любовь является необходимой энергией для наших деток. Залог их развития и успеха. Без любви они начинают чахнуть. Становятся безжизненными. Каждый раз, обнимая и лаская сына, я поневоле представляю брошенных детей, каково же им без любви и ласки?! Сердце сжимается и кровью обливается за таких детей.
Вот уже 10 месяцев, как я стала мамой особенного Жанторе. Спросите, наверное, каково это — быть «особенной» мамой? А я отвечу, «ничего особенного». У нас самая обычная жизнь, обычный распорядок дня, самые обычные привычки, читаем вместе книжки, строим пирамидки и стучим молоточком, как и все. Как и все, иногда заболеваем. Возможно, развиваемся мы медленнее, чем наши сверстники, но это не повод унывать, главное, есть движение. А движение вперед, это и есть развитие. Ведь каждый ребенок — индивид, каждый, даже обычный ребенок, развивается согласно своей индивидуальной программе.
Солнечный ребенок появляется в нашей жизни неслучайно, убедилась на своем опыте многократно. Они несут послание людям: быть чуточку добрее. Если эту историю читают мои друзья или знакомые, то они, надеюсь поймут, что здесь нет повода для жалости и сострадания. Надеюсь, что придет осознание того, что это не Жанторе с диагнозом синдром Дауна, а обычный мальчик Жанторе, который живет обычной жизнью. Вот такая история одного дня — дня рождения «особенного» мальчика.
источник
Мало кто в разное время не испытывал на себе обаяние этого блестящего эстета. Одним Оскар Уайльд запомнился как автор бесчисленных афоризмов на все случаи жизни — от полемических диспутов до любовного объяснения, другим — как сочинитель изысканных сказок и притч, третьим — как создатель “легкомысленных светских комедий с далеко не легкомысленной моралью”.
“Настоящий художник” (Брюсов), “прирожденный писатель” (Олдингтон) — так отзывались об Оскаре Уайльде литераторы разных стран и разных поколений, русский и англичанин, оба наделенные обостренным эстетическим чувством. Они не ошиблись в своем мнении: творчество Уайльда навеки вошло в историю литературы и театра.
Уайльду и его произведениям было посвящено множество статей, монографий и книг. В то же время творчество Уайльда подвергалось жестокой критике в самой своей эстетической основе. Уайльда обвиняли в декадентстве, моральном разложении, проповеди жестокости, цинизма и аморализма, вследствие чего так трагически рано оборвалось его творчество, а потом и жизнь. Мнения об Уайльде были самые разные. Так, журналист Фрэнк Харрис, современник Уайльда, описывал, как испытывал к нему непобедимое отвращение при виде его холеных щек и манерных поз и подпадал под неотразимое обаяние при звуках его голоса [45, p. 93].
Французский писатель Жан Жозеф Рено (Renaud) писал о встрече с ним так: “Он опьянил нас высоким лиризмом… Этот англичанин, сперва показавшийся нам таким манерным позером, теперь создавал перед нами – и притом так задушевно и просто – одну из самых восхитительных од человечеству”.
“В истории всего человечества, — свидетельствовал его друг Роберт Шерард, — не было такого собеседника. Он говорил, и все, кто внимали ему, изумлялись, почему весь мир не внимает ему!” [55, p. 12].
О таланте Оскара Уайльда как собеседника в хвалебных тонах писали многие: Х. Пирсон, биограф Уайльда [58, p. 207-208]; известный поэт Уилфрид Скоэн Блант в своем дневнике [58, p. 191-192] и др. Большинству же современным критикам Уайльда казалось, что Уайльд – лишь эпигон и имитатор, подражающий иным авторам и стилям, который займет самое скромное место в будущих анналах литература.
В книге Жака де Ланглада приведены многочисленные примеры различного рода оскорбительных выпадов против Уайльда и прямой клеветы на него, которую пытались закамуфлировать сомнительным остроумием [23]. Откровенное недоброжелательство к Уайльду чувствуется даже у Альбера Камю, который в эссе, посвященном английскому писателю, в прокурорском стиле написал, что “ничто не извиняет мимолетно прославившегося фланера, модника и себялюбца, который наивно верил, будто, дразня мещан подчеркнутой странностью своего поведения, можно всерьез поколебать пошлые понятия и окаменевшие устои” [19, c. 6].
Но история распорядилась иначе.
Когда под воздействием новых веяний и особенно потрясений первой мировой войны косный дух викторианства постепенно отошел в прошлое, имя Уайльда оказалось вычеркнутым из проскрипционных списков британского общественного мнения. В Англии его творчество узнали и оценили гораздо позже, чем в других странах. Популярность Уайльда, пожалуй, даже увеличилась с годами, но и поныне признанными фаворитами критики и читателей остаются его комедии.
Тем не менее ХХ век принес не меньший разброс мнений в оценке творчества английского неоромантика. Большинство критиков приняло переоценку его творчества, и, как пишет К. Чуковский, “тот, в чьих произведениях современники видели всего лишь эхо чужих вдохновений и стилей, был вскоре после своей смерти воспринят всемирным читателем как один из самых оригинальных умов, пришедший в литературу со своим собственным словом, сохранивший под всеми личинами, под шелухой легковесных софизмов свою резко выраженную, неповторимую личность. Личины давно уже спали с него, и оказалось, что под ними скрывался не только мастер острого и хлесткого слова, не только человек разнообразных талантов, но и создатель больших поэтических ценностей, остающийся вполне самобытным даже в самых явных своих подражаниях, накладывающий даже на них печать своей выразительной личности” [36. C. 632]. Однако остались и противники.
В России Уайльд и его художественная система сразу привлекли внимание литераторов. Критик декадентского направления Ю. Айхенвальд, создатель теории “интуитивной критики”, в своей трактовке категорий эстетического опирался на эстетику О. Уайльда. В 1910 г. он издал книгу “Этюды о западных писателях”, в которой посвятил Уайльду главу [1]. Об Уайльде пишут монографии А. Волынский (1895) [10], Г. Лангаард (1908) [22], З. А. Венгерова (1913) [9], Л. И. Аксельрод (1923) [2], ряд писем посвящает анализу его эстетических позиций М. Горький. Затем на долгое время наступает молчание, объясняемое идеологическими причинами. Исследование его творчества возобновляется лишь с конца 50-х годов, с выходом ряда его произведений на русском языке. Статьи об Уайльде в книгах, учебниках и энциклопедиях в то и более позднее время пишут А. А. Аникст (1956, 1960, 1972), И. Г. Неупокоева (1958), З. Т. Гражданская (1979, 1989), Г. В. Аникин, Н. П. Михальская (1985). Интересную главу Уайльду посвящает К. Чуковский в книге “Люди и книги” (1960).
В то же время собственно научных исследований его творчества немного. Непосредственно сказкам Уайльда посвящены: статья О. Поддубного и Б. Колесникова в книге Уайльда (1990), серьезная монография М. Г. Соколянского, посвященная всему творчеству Оскара Уайльда (1990). Небезынтересны сопоставления и анализ, проведенный в обзорных статьях А. М. Горбунова (1978), С. И. Бэлза (1987), А. Зверева (1986).
Гораздо большая литературоведческая литература об Уайльде существует за рубежом, особенно в английском литературоведении второй половины ХХ века. В начале века свои работы посвятили ему биографы-современники Уайльда Л. Инглэби, 1907 [46] и Ф. Харрис, 1918 [45].
После второй мировой войны, поменявшей систему ценностей, вновь становится модным учение об эстетике, категориях красоты, и Уайльд со своим методом прочно входит в современную литературу. Об Уайльде выходит ряд монографий таких известных литературоведов, как Ст. Эрвин (1951), Р. Шерард (1951), Е. Сан Джуан (1967), А. Скотт (1967), С. Масон (1967), С. Насаар (1974), Р. Шеван (1977), А. Бёрд (1977), Р. Элман (1988), Дж. Каддон (1977), Д. Эрикзен (1977), Р. Гагниер (1986) и др. Высокую оценку творческому методу Уайльда дают практически все английские исследователи. Перу Жака де Ланглада принадлежит солидная биографическая книга об Уайльде (1980).
В то же время мнения по поводу интерпретаций введенных Уайльдом понятий и художественных средств весьма расходятся.
Эта дискуссионность оценок и недостаточность исследований делает анализ сказок Уайльда по-новому актуальным. Актуальность этого исследования обусловлена не только необходимостью верной оценки конфликтов, заложенных в его сказках, в частности, в сказке “День рождения инфанты”, но также и целесообразностью изучения того нового, что практически внес Уайльд в теорию красоты и ее отображения в искусстве.
Оскар Уайльд выпустил два сборника сказок: «Счастливый принц» в 1888 году и три года спустя — «Гранатовый домик», в которых своеобразно воплотил сложные философские мысли. Сам писатель называл свои сказки этюдами в прозе и адресовал их всем читателям.
К сказкам, объединенным в сборник “Счастливый принц и другие сказки” (1888 год) относятся такие сказки, как: “Счастливый принц”, “Соловей и роза”, “Эгоистичный великан”, “Преданный друг” и “Замечательная ракета”. Сказки “Юный король” , “День рождения инфанты”, “Рыбак и его душа” и “Мальчик-звезда” объединены под общим названием “ Гранатовый домик “ (1891).
Сказки Уайльда — не наивные россказни, а серьезные, местами недетские произведения. Оскар Уайльд обличает алчность и корыстность буржуазных нравов, противопоставляя им искренние чувства и привязанности простых людей, не загрязненные холодным расчетом и составляющие подлинную красоту человеческих отношений. В своих сказках он говорит о несправедливом устройстве общества, в котором те, кто трудятся, терпят лишения и нужду, в то время как другие живут припеваючи за счет их труда; показывает, как эгоизм и алчность этого мира убивают вокруг себя все живое; блестяще высмеивает пустоту и чванливость кичащейся своей родовитостью знати, но в сказке “День рождения инфанты” — та же тема приобретает уже трагическое звучание.
Сказки предназначались не детям, а скорее взрослым, «которые не утратили дара радоваться и изумляться». Критика отозвалась об этих книжках прохладно, но теперь они стали бесспорной классикой. Мало кому дано было с такой убедительностью «описать то, чего никогда не было», — так сформулировал свою задачу сам Уайльд. И решал ее очень последовательно, вступая в спор с тогдашней прозой, которая добивалась прямо противоположного эффекта.
Это была принципиальная полемика. Уайльду говорили, что он пишет о пустяках, вместо того чтобы озаботиться серьезными социальными проблемами, что превращает литературу в беспечную забаву. Он возражал: насупленная серьезность — вовсе не ручательство, что писатель создал что-то настоящее. Нужно вернуть ощущение творчества как магии и волшебства. Нужно, чтобы проза стала не просто хроникой или проповедью, а искусством, в котором так много значит выдумка, красочность, гротеск, условность, игра.
Правота в конечном счете была на его стороне. Это подтверждено его реальными свершениями. Сказки Уайльда распахнули перед читателями двери в захватывающий, необычный мир, где красные ибисы подстерегают на отмелях золотых рыбок, а свадебные пиры увенчивает Танец розы. Где чудесные превращения естественны настолько, что их просто не замечают. Где помыслы персонажей всегда несвоекорыстны и у них в помине нет разлада между чувством и поступком.
Хотя бы на мгновенье читатель этих сказок забывал о том, как тягостно, как бесцветно существованье, подчиненное требованиям житейской выгоды, и переносился в совсем другой мир. Здесь истиной признавалось только исключение, а не правило, только искусство, а не реальность, только фантазия, а не факт.
Творческое, артистическое начало провозглашалось высшей ценностью, и самым главным было его высвободить из-под власти косных представлений, из-под гнета внешне разумных, а по существу нелепых общественных порядков.
Вот чему хотел Уайльд посвятить свою жизнь.
С ним и еще несколькими писателями того времени в литературу стала возвращаться романтика. Заговорили даже о целом художественном направлении, которое было названо неоромантизмом. Подошли к концу времена, когда превыше всего ставили способность писателя изображать события и людей так, чтобы получалось «как в жизни». Приблизилось время дерзких экспериментов, и в цене было умение не подражать жизни, а изобретать что-то диковинное, невозможное, но дающее почувствовать тайные связи и соприкосновения вещей как будто совершенно разнородных, хотя художник открывает, что они родственны друг другу.
Уайльд был одним из первых, кто пошел в литературу по этому пути. Было бы натяжкой утверждать, что он создал нечто новое и небывалое, — это не так. Скорее он возвращал, или по-своему переосмыслял, полузабытые художественные ходы, которые были отлично известны еще на заре девятнадцатого столетия, когда романтизм переживал свои звездные часы. Но его усилия приобретали особый смысл, если вспомнить, какие художественные приоритеты признавала эпоха. Она дорожила фактологией, объективностью, правдоподобием. Уайльд возвеличил воображение, интуицию, грезу. И свое творчество определил как «опыт изображения нынешней жизни в формах, далеких от реального».
Обращение Уайльда к “искусству лжи” исследователи его творчества поясняют тем, что оно было следствием «активного неприятия натурализма и не означало безразличия, а тем более отвращения, к реальной жизни. Его сказки имеют глубокое нравственное содержание. Следуя романтическим традициям первой трети 19 в., поэт в иносказательной форме изображает столкновение героев, носителей высоких гуманистических идеалов, таких как дружба, любовь, верность, самоотверженность с миром корысти, сословных и имущественных предрассудков» [29, c. 382].
Сказочная форма позволяет Уайльду особо подчеркнуто, гротексно изобразить сложные философские вопросы, жесткие конфликты, царящие в обществе, которые перестали замечаться в обыденной жизни; обнажить саму суть нравственных понятий и их столкновений. Взгляд слегка наивного сказочника дает тот самый эффект остранения, который позволяет непредвзято, по-новому взглянуть на старые проблемы и привычные штампы.
Главное же, что придает сказкам Уайльда их неповторимое “уайльдовское” своеобразие, это роль, которую играет в них парадоксальная форма выражения мысли, являющаяся отличительной особенностью стиля писателя. Сказки Уайльда (как и вся его проза) насыщены и перенасыщены парадоксами. В критической литературе прочно установилась традиция считать его парадоксы простой игрой словами. Тем не менее, по мнению автора, в основе многих из них лежит скептическое отношение писателя к целому ряду общепринятых этических и эстетических норм буржуазного общества. Задача парадоксов Уайльда, направленных против ханжеской лицемерной морали, состояла в том, чтобы, называя вещи своими именами, тем самым обнаружить это лицемерие.
Ярким тому примером может послужить сказка “Замечательная ракета”. И безграничное высокомерие, и надменность и презрение к окружающим “замечательной ракеты”, и ее самовлюбленность живо контрастируют с тем полнейшим отсутствием в ней какой-либо действительной ценности, которое Уайльд постоянно подчеркивает в своих описаниях аристократии. Настоящий комизм этой сказки возникает как раз из этого несоответствия между сущностью и видимостью явления, достигающего своего апогея в заключительном эпизоде (мечтавшая произвести “огромную сенсацию”, ракета “прошипела и потухла”).
Также в своеобразном стиле сказок Уайльда занимает важное место прием контрастного противопоставления. Иногда этот прием преследует чисто живописную задачу (описание внешности инфанты и карлика), но в большинстве случаев Уайльд пользуется им для выявления основного сюжетного замысла сказки (чередование картин роскоши и нищеты в сказке “Юный король”, в чередовании рассказов ласточки о заморских чудесах с рассказами счастливого принца о жизни бедняков большого города).
Своеобразие стилистики сказок Уайльда проявляется в их лексике и стилистике. Великолепный знаток языка (как и подобало приличному эстету), он был точен не только в выборе нужного ему слова, но и в интонационном построении фразы. Конструкция фразы предельно проста и является одним из классических образцов английской прозы. В то же время влияние декадентской манерности заставляет писателя то и дело уклоняться от лаконичности повествования и насыщать свой рассказ всевозможной экзотикой типа “розовых ибисов, длинной фалангой стоящих вдоль Нильского берега” или “черного, как черное дерево, царя лунных гор, поклоняющегося большому куску хрусталя”, либо, как в “Дне рождения Инфанты”, говорящих цветов в саду Инфанты.
Особенно заметно стремление к излишней декоративности во втором сборнике сказок (“Гранатовый домик”), в котором, как пишет М. Г. Соколянский, «удельный вес экзотических описаний резко возрастает» [39, с. 65]. Сказки полны описаний драгоценностей, цветов, одежд, мебели, фруктов, драпировок и т. п. В “Дне рождения Инфанты” подробно описывается интерьер дворцовых комнат, в которые попадает Карлик, садовые цветы, элементы обстановки. Сколько эстетической радости доставляло ему, например, созерцание пышного убранства дворца: «Стены были обиты позолоченной кордовской кожей, а под черным в белую клетку потолком висела тяжелая золоченая люстра на триста восковых свечей. Под большим золотым балдахином, по которому мелким жемчугом были вышиты львы и башни Кастилии, стоял трон, покрытый черным бархатом, который был усеян серебряными тюльпанами и искусно окаймлен серебром и жемчугами» [33, c. 236].
Оочевидное пристрастие к экзотике не покидает Уайльда и при описании цветов, в перечислении которых он остается верен себе: «высокие полосатые тюльпаны навытяжку стояли на своих стеблях, словно длинные шеренги солдат… Даже бледно-желтые лимоны, а таком изобилии висевшие на расшатанных решетках и в тени аркад, казалось, обрели под чудесным солнечным светом более насыщенный оттенок, а магнолии раскрыли свои большие шарообразные цветы, словно выточенные из слоновой кости, и напоили воздух густым сладостным ароматом» [33, c. 225].
С не меньшим упоением Уайльд писал о человеческой одежде. Он еще не заикнулся о наружности инфанты, а с первых же строчек очень подробно, словно в модном журнале, изобразил ее одеяние: «Платье на ней было в лучшем вкусе, согласно несколько тяжеловесной моде того времени. На ней был серый атласный наряд, юбка и широкие рукава буфами расшиты были серебром, а жесткий корсаж усеян рядами прекрасных жемчужин. При каждом шаге из-под платья выглядывали туфельки с большими розовыми помпонами. Ее веер из розовой кисеи покрывали жемчужины. А в волосах, которые бледно-золотым ореолом обрамляли ее лицо, была прекрасная белая роза» [33, c. 225] и т. д.
Словом, порою забывает изобразить лицо человека, но его костюм опишет всегда. Раньше костюм, а потом лицо. Если книги Достоевского часто были достоянием психиатров, то книги Оскара Уайльда могут быть незаменимы для ювелиров и портных. Уайльда упрекали в том, что, описывая и восхищаясь всем, что сотворил человек для украшения человека, этот комнатный, салонный писатель совершенно отказывается замечать природу. Искусственную красоту он лелеял, а от естественной — отворачивался. Практически невозможно найти на его страницах ни единого пейзажа, ни дуновения свежего ветерка: всюду шикарные дворцы, заморские гобелены и холодный мрамор.
Однако в “Дне рождения Инфанты” он отступает от этого правила. Описание леса и живущих в нем существ, красоты «неистовой осенней пляски в багровых одеждах» [33, c. 234], поданной глазами ее лесного жителя, несчастного Карлика, — романтически приподнято и противопоставлено холодной искусственной красоте дворца.
Но несмотря на всю, подчас нарочитую, наивность в изображении жизни и постоянную подмену реальных конфликтов воображаемыми, критическое отношение писателя ко многим явлениям современной ему действительности, очень явственно звучащее в этих сказках, сразу определило их место в ряду произведений, противостоящих литературе викторианской Англии. Современная Уайльду английская критика встретила сказки холодно. v Вместе с тем, Оскара Уайльда постоянно обвиняют в отсутствии глубины в суждениях об отдельных сторонах современной ему действительности, в “характерной” слабости финалов его сказок, не вытекающих, как правило, из всего развития действия. Интересно отметить уайльдовскую точку зрения по этому вопросу : «. У меня был высокий дар; я сделал искусство философией, а философию — искусством, что бы я ни говорил, что бы ни делал — все повергало людей в изумление, все, к чему бы я ни прикасался, — будь то драма, роман, стихи или стихотворение в прозе, остроумный или фантастический диалог, — все озарялось неведомой дотоле красотой. Я пробудил воображение моего века так, что он и меня окружил мифами и легендами». Воистину, такая самооценка свидетельствует о многом. И если вдуматься, то Уайльд действительно недалек от истины!
Прежде чем рассматривать особенности конфликта в сказке “День рождения Инфанты”, дадим краткое определение понятию конфликта.
Сюжет, как мы знаем, воспроизводит развитие определенной жизненной ситуации, которая вытекает из особенностей жизненных условий, характеров и положений.
Развитие сюжета определяется лежащим в его основе конфликтом (или, по Гегелю, коллизией). Конфликт — это столкновение, борьба персонажей, которая неизбежно вытекает из противопоставления их характеров, жизненных положений и стремлений. С учетом этого Л. Щепилова определяет сюжет как «образно-конфликтную форму воспроизведения жизненного процесса» [38, c. 116]. Именно завершенная конфликтность соединения образов в произведении, по ее мнению, и определяет целостность сюжета.
Развитие конфликта, таким образом, является главной движущей силой развертывания сюжета. Более того, «по своей глубокой сущности сюжет есть движущаяся коллизия» [31, c. 462].
Сказка “День рождения Инфанты” представляет собой исключение в ряду уайльдовских волшебных сказок. Во-первых, в ней ничего фантастического или сверъестественного, как в иных его сказках, однако, как пишет М. Г. Соколянский, “какая-то “аура” таинственности окружает действующих лиц: есть нечто инфернальное в “мрачном великолепии” испанского двора, да и на взгляд Карлика, королевский дворец полон невероятных, загадочных явлений” [39, c. 70-71]. Второе отличие состоит в том, что эта сказка трагична.
При всем при том волшебные детали (вроде говорящих и думающих цветов) либо детали инфернальные (“живая” мертвая Королева), легко уживаются с конкретными реалиями вроде точного указания места действия.
Авторы, изучавшие художественную специфику сказок Уайльда, отмечали близость (в отдельных моментах) данной сказки к Льюису Кэроллу [30, c. 63].
“День рождения Инфанты” воссоздает картины жизни испанского монарха. Строгий регламент двора распространяется на всех, включая детей. Инфанта с дества заключена в жесткий каркас придворного этикета, предписывающей ей каждый шаг. Она не может играть с детьми, которые ей нравятся, не может ходить по улицам города, делать что хочет. Лишь один день в году – ее день рождения – ей дозволяется нарушить этот этикет и наиграться всласть. Именно в этот день и зарождается конфликт. Однако уже в предваряющем главное событие описании чувствуется напряженная обстановка того времени, ее глубокая врожденная конфликтность. Двумя-тремя фразами рассказчик рисует картину борьбы различных придворных партий и группировок. Мы между прочим узнаем, что в награду за услугу по бальзамированию умершей Королевы мавританскому врачу «была дарована жизнь, на которую, как поговаривали, за еретичество и по подозрению в колдовстве уже покушалась Святая Инквизиция» [33, c. 226], а «брат короля сумел даже в Испании прославиться своей жестокостью и которого многие подозревали в том, что это он умертвил Королеву с помозью пары отравленных перчаток, поднесенных ей в честь ее приезда в его замок в Арагоне» [33, c. 227]. Подобные детали погружают нас в атмосферу истинной Испании – страны, задыхающейся от гнета феодальной средневековой церкви, от иезуитов.
Не менее одиозна фигура Короля, который отказывается от нового брака, годами молится перед набальзамированным трупом жены – французской принцессы, заставляя и народ носить траур. Конфликт между жизнью и смертью достигает у него своего предельного абсурдного звучания: он упивается своим горем, упивается трауром, самой мертвой королевой, покоящейся в склепе, руки которой целует в склепе в непроходящем горе:
“Раз в месяц Король, завернувшись в темный плащ и держа в руке потайной фонарь, входил в часовню и опускался на колени рядом с Королевой, взывая: “Mi reina! Mi reina!” – а порой, поправ формальный этикет, который в Испании царит надо всем, что делает человек, и ставит предел даже скорби Короля, он в безумном припадке горя сжимал ее бледные, украшенные перстнями руки и пытался неистовыми поцелуями разбудить холодное раскрашенное лицо” [33, c. 226]. Соединение в одном ряду двух антитез: “неистовые поцелуи” (символ жизненной страсти и энергии) – и “холодное раскрашенное лицо” (символ пустой кукольности, маски, оболочки без содержания), – усиливает ощущение абсурдности ситуации, неразрешимости конфликта жизни-смерти, их диссонанса.
На предложение вновь жениться на Эрцгерцогине Богемской Король отвечает, что “уже обвенчан со Скорбью, и, хотя она не принесет ему потомства, он любит ее сильнее Красоты; этот ответ стоил его короне богатых нидерландских провинций, которые, вняв подстрекательствам Императора, вскоре восстали против Короля, руководимые фанатиками реформистской церкви” [33, c. 227].
Мы видим тут конфликт уже не только Скорби и Красоты, но и конфликт политический: из-за отказа Короля страна лишилась богатых провинций. Личное желание, таким образом, противопоставляется государственной целесообразности и пользе. Да и сама любовь Короля вступала в конфликт с государственными интересами.
И эта же чрезмерная любовь Короля стала невольной причиной смерти Королевы, по сути убив ее: “…с ужасающей слепотой, которой награждает своих служителей страсть, не замечал, что хитроумные церемонии, которыми он хотел порадовать ее, лишь уcиливали ту непонятную болезнь, от которой она страдала” [33, c. 227].
Посмертная же его любовь к мертвой Королеве, его любование мертвым телом, его застывшая Скорбь, вызывающая отвращение к жизни и печаль, составляют резкий контраст с живым чувством Карлика к Инфанте. И если атрибутами королевской любви являются черная часовня, склеп, гобелены, фонарь, неподвижность и неизменяемость («…тело Королевы по-прежнему пребывало на застланном гобеленами ложе в черной мраморной часовне Дворца таким же, каким внесли его туда монахи в тот ветреный мартовский день двенадцать лет назад» [33, c. 226]), то атрибутами любви Карлика выступают соответственно: лес (пространственный план), лесная хижина (онтологический), цветы (символический план), зори (сакральный план), танцы (диалектический план): «А на заре он постучит в ставни и разбудит ее, и они уйдут в лес и будут плясать там до вечера. Ведь в лесу вовсе не пусто!» [33, c. 234]). Этот контраст между застылостью, безжизненностью, бытийной ограниченностью Королевского мира и полного движения, жизни, простора мира Карлика подчеркивается в ходе всей сказки: Король не участвует в празднестве, он стоит у окна, потом исчезает, а Карлик приходит с танцем, движением пронизаны все его мечты: «Знал он и все танцы природы: неистовую осеннюю пляску в багровых одеждах, невесомый танец в голубых сандалиях на ниве…» [33, c. 234]) и т. д., «они уйдут в лес и будут плясать там до вечера” [33, c. 234]). Танцевальная стихия Карлика находится в противоречии со всем торжественным этикетом испанского двора. Он и умирает в движении, “самым фантастическим и абсурдным образом” колотя “по полу сжатыми кулачками» [33, c. 238]), чем вызывает у всех смех вместо долженствующего быть сочувствия.
Одной лишь фразой Уайльд раскрывает его происхождение из семьи бедного угольщика”, радого избавиться «от столь уродливого и бесполезного отпрыска» [33, c. 231]) и продавшего Карлика двору, но и ее достаточно, чтобы увидеть контраст между великолепным богатством испанского двора и беднотой простого люда.
Так на первых же страницах, вводящих в суть дела, перед нами раскрывается целый букет конфликтов различных уровней.
Этими описаниями Уайльд предваряет изложение основной идеи сказки – конфликт между красотой и уродством, добром и злом, состраданием и черствостью.
“Сказке, — пишут О. Поддубный и Б. Колесников, — свойственен несколько наивный тон повествования, которое ведется как будто от лица бедного человека, не совсем понимающего конъюнктуру” [28, c. 227].
Этот тон вполне соответствует и предмету повествования – двум детям-антиподам, поставленным по разные стороны социальной лестницы и наделенных совершенно противоположными духовными и физическими качествами.
Конфликт между Карликом и Инфантой, таким образом, кроется сразу в трех плоскостях: социальном (Инфанта – дочь Короля, наследница престола; Карлик – бедный лесной житель), физическом (Инфанта – красавица, а Карлик – урод, чудовище) и в духовном (Инфанта – черствая, бессердечная особа, склонная к капризам и притворству, а Карлик – добродушное дитя природы). Противопоставляются в сказке также естественный мир чувств и природы – и искусственный мир придворных.
Сюжет сказки развивается на столкновениях перечисленных конфликтов.
День двенадцатилетия Инфанты – особый день радости и счастья, в который Инфанте позволяется веселиться со своими сверстниками. Сентиментальный Король наблюдает сквозь узкое окно-бойницу, как его дочь (единственное дитя, рожденное безвременно умершей супругой) выходит прогуляться по саду в сопровождении детей, чинно построившихся в колонну, «и первыми шли те, кто носил самые длинные имена» [33, c. 228].
Самой потешной частью всего утреннего представления был танец маленького Карлика, жителя лесов.
Последний, впервые попав в общество и увидев великолепие и красоту Инфанты, влюбился в нее и со всей страстью исполнил в честь нее свой танец, приняв громогласный смех присутствующих за дань восхищения своим искусством. Девочке этот танец так понравился, что она попросила уродца через некоторое время повторить его и, отчасти следуя подражанию, “отчасти шутки ради”, а «отчасти чтобы подразнить Камереру, нежно улыбаясь, бросила цветок на арену» [33, c. 231]. Однако Карлик, незнакомый с условными нормами этикета, воспринял это с полной серьезностью. Это несоответствие естественного восприятия и лживости условных манер составляет двигающую пружину конфликта.
Вдохновленный одобрением Инфанты, Карлик проникает во дворец, где его ждет ужасное откровение в виде зеркала, представившего ему всю полноту его уродства. Его мечты, которым он откровенно придается во время блужданий по дворцу и в которых ему видится его жизнь с Инфантой в прекрасном лесу, который не может, по его мнению, ей не понравиться, — разбиваются о безжалостное зеркало, отображающее неприглядную реальность.
Увидев в нем свое отражение, свою уродливую голову, свое жалкое, несообразное туловище, Карлик, не выдержав несоответствия, упал, и сердце его остановилось.
В этой короткой сказке, наполненной множеством символических аллюзий, где правом голоса и рассуждений наделяются цветы, птицы и ящерицы, знаменательны оценки этих двух природных царств: царства животных и царства растений. У Уайльда на сторону Карлика становятся птицы, ценящие его доброту, и ящерицы. Цветы же, являющиеся общепризнанным символом красоты, выражают высшую степень бесчувствия и возмущения радостными прыжками Карлика, воплощая собой идеал холодных придворных манер. Сам цветок, брошенный Инфантой, становится невольной причиной гибели несчастного Карлика.
Уайльд – мастер тонких сопоставлений. Мечтая о том, как отведет Инфанту в лес, Карлик подробно обсуждает свои действия, упоминая о том, что «сделает ей ожерелье из красных ягод брионии – они ничуть не хуже тех белых ягод, что украшают ее платье, а когда ей надоест это ожерелье, пусть выбросит: он отыщет других ягод» [33, c. 235].
Так посредством наивных рассуждений лесного жителя Уайльд раскрывает условную красоту общепризнанных драгоценностей — символов богатства, не могущих в его представлении сравниться с естественной живой и легко заменяемой красотой лесных ягод. В наивных откровениях бедного Карлика и предшествующих описаниях придворных торжеств сокрыт конфликт бедности и богатства, открытости и условности, искренност и и ненавидимой Уайльдом лжи.
Напрасно Инфанта в окружении толпы высокородных детей ждала его танца. Он больше не мог танцевать, ибо у него “разбилось сердце”.
Глубоко симптоматичны последние слова Инфанты, произнесенные на смерть Карлика:
«- Впредь да не будет сердца у тех, кто приходит со мной играть! – воскликнула она и убежала в сад» [33, c. 239].
Правомерен вопрос: какова роль в этой сказке зеркала? Выполняет ли оно функцию восстановления пусть горькой, но истины, либо роль его зловеща, ибо оно грубо срывает покров с человеческой невинности, неведенья, чистоты, не давая ничего взамен. В случае с зеркалом Уайльд апеллирует к своей эстетской теории красоты и лжи в искусстве. Вспомним его слова о том, что «искусство скорее покрывало, чем зеркало» и что подлинное искусство основано на лжи.
В данном случае зеркало как отображение неприкрытой натуралистической действительности, состоит в конфликте с иллюзорным, искусным, полным поэзии миром грез Карлика, миром добра, красоты, справедливости и счастья:
«Он ведал следы всех зверей и узнавал зайца по нежым отпечаткам лапок, а кабана – по истоптанной листве. Знал он и все танцы природы: неистовую осеннюю пляску в багровых одеждах, невесомый танец в голубых сандалиях на ниве, зимний танец в белых венчиках снега, и танец цветения в весенних садах» [33, c. 234].
Cтолкновение этих миров ведет к разрушению искусства и жизни.
Заложенные в сказке конфликты проявляются и стилистически, в контрастном сопоставлении описаний – аристократии и природной жизни, сада и леса, искусственной красоты и красоты природной, внешности Инфанты и Карлика, в сценах веселого празднества, атмосферы карнавальности – и королевской скорби и мрачных ритуалов смерти. Приведем несколько примеров:
«Потом на арену вышли египтянки – так тогда называли цыганок, — сели, скрестив ноги, в кружок и начали тихо наигрывать на цитрах задумчивую мелодию. Когда они приметили дона Педро, то нахмурились, а иные и испугались, потому что не прошло и месяца, как он повесил двух их соплеменниц за колдовство на рыночной площади Севильи…» [33, c. 230]. Так атмосферу празднества нарушают тревожные нотки смерти.
В другом месте внешность Карлика раскрывается ему на фоне изумительной искусственной красоты дворца: «Эта комната была наряднее и красивее других. Стены покрывал шелк из Лукки, весь в розовых уветах, птицах и прелестных серебряных бутонах; мебель литого серебра украшали гирлянды и венки с порхающими купидонами; перед двумя большими каминами стояли экраны, расшитые попугаями и павлинами, а пол из оникса цвета морской волны, казалось, простирается вдаль. Теперь он был не один. Он увидел, что кто-то смотрит на него, стоя в тени приоткрытой двери напротив… То было чудовище, самое гротескное чудовище, какое приходилось ему видеть. Не стройное, как другие люди, но горбатое и кривоногое, с огромной, болтающейся головой в гриве черных волос» [33, c. 237]. Контраст подчеркивается стилистически ударной экспрессией коротких фраз, следующих за плавным длинным описанием красот комнаты с целым рядом перечислений и эпитетов, а также в тональном плане: если цветовая гамма комнаты чрезвычайно богата – Уайльд упоминает розовый, серебряный цвета, цвет морской волны, а также расшитые разноцветные павлины и попугаи, — то при описании Карлика называется лишь черный цвет его волос. Такое сопоставление дополнительно подчеркивает обделенность Карлика. И далее следует экспрессивное описание кофликта схватки между зеркалом и Карликом, не могущим отождествить себя с жутким отображением. Искренние горячие порывы Карлика, его жалость к чудовищу и желание сблизиться с ним противостоят холодности зеркала:
«Маленький Карлик вскрикнул от изумления и побежал к чудовищу, и протянул руку, и коснулся руки чудовища, и была она холодна как лед… Он хотел было шагнуть вперед, но что-то гладкое и твердое преградило ему путь» [33, c. 237].
Это конфликт в переносном значении может быть прочитан как конфликт между смертью-жизнью, холодом-теплом, искусственностью–искренностью, реальностью-искусством, правдой-неведением.
Завершается сказка контрастом между внешней красотой Инфанты и холодом ее внутреннего бессердечия, проявленном в брошенной ею совсем не детской фразе:
«И Инфанта нахмурилась, и ее прелестные губки, подобные розовым лепесткам, покривились в очаровательной презрительной гримаске. — Впредь да не будет сердца у тех, кто приходит со мной играть! – воскликнула она и убежала в сад» [33, c. 239].
Сказки являются наиболее популярным из всего, написанного Оскаром Уайльдом, и лучшие из них, несомненно, выходят за пределы литературы декаданса и декадентской эстетики. К одной из таких сказок принадлежит “День рождения Инфанты”, поднимающий сложные и многогранные философские вопросы.
Основной коллизией, лежащей в основе сюжета этой сказки, является коллизия красоты и уродства в своих двух испостасях: внешнем (физическая красоты Инфанты, противопоставляемая телесному уродству Карлика) и внутреннем (душевная черствость, равнодушие Инфанты, оттеняющая возвышенную красоту внутреннего мира Карлика). Этот основной конфликт дополняется целым рядом сопутствующих конфликтных ситуаций: противоречием искренности и лжи, мечты и жесткой реальности, природной жизни и придворной, жизни и смерти, равнодушия и гуманности, великолепия и жестокости инквизиции, карнавала и обездоленности и т. д.
Главную суть конфликта О. Поддубный и Б. Колесников выражают следующими словами: «Прекрасной была душа маленького уродца, открытая для любви, и жесток, безобразен мир красавицы, не понимающей, что подлинное чувство может таиться и в некрасивом теле. У Безобразного Карлика было большое человеческое сердце, а у блестящей Инфанты оно заморожено эгоизмом» [28, c. 372].
Для Уайльда же неприемлемо общество эгоистов и себялюбцев.
Нравственная проблематика, превалирующая во втором сборнике его сказок, сквозной пафос доброты, милосердия, сострадания, достигает в “Дне рождения Инфанты” своего предельного трагического воплощения: жестокость Инфанты отвратительна и заставляет забыть о ее красоте. Своеобразие этой сказки проявляется также в плане ее поэтики.
В отличие от счастливого конца иных сказок или, по крайней мере, двойственности концовки, последняя фраза Инфанты лишает читателя всякой надежды на ее позитивную трансформацию и победу доброго начала в душе.
1. Айхенвальд Ю. Этюды о западных писателях. – М., 1910.
2. Аксельрод Л. И. (ортодокс), Мораль и красота в произведениях О. Уайльда. – Ивано-Вознесенск, 1923.
3. Аникин Г. В., Михальская Н. П. Эстетизм. Оскар Уайльд // Аникин Г. В., Михальская Н. П. История английской литературы. – М.: Высш. шк., 1985. – С. 278-283.
4. Аникст А. А. История английской литературы. – М., 1956.
5. Аникст А. А. Оскар Уайльд // Уайльд О. Избранные произведения: В 2 т. Т. 1. – М.: Гослитиздат, 1960. – С. 5-26.
6. Аникст А. А. Уайльд // Литературная энциклопедия: В 8 т. Т. 7. – М.: Сов. энциклопедия, 1972. – С. 715-718.
7. абенко В. Паломник в страну прекрасного // Уайльд О. Избранное. – Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1990. – С. 5-18.
8. Бэлза С. И. Послесловие // Уайльд О. Портрет Дориана Грея; Рассказы. Пьесы. – М.: Правда, 1987.
9. Венгерова З. А. Собр. Соч. Т. 1. – СПб., 1913.
10. Волынский А. Оскар Уайльд // Северный вестник. – 1895. — № 12. – С. 311-317.
11. Гегель. Соч., Т. 14. – М., 1958. — С. 367.
12. Гейне Г. Соч.: В 10 т. Т. 6. – М., 1958. – С. 247-248.
13. Герцен А. Полн. собр. соч., Т. 13. — С. 190.
14. Гоголь Н. В. Театральный разъезд // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч., Т. 5. – М., 1949. — С. 169.
15. Горбунов А. М. Оскар Уайльд // Горбунов А. М. Поэтические голоса столетия. 1871-1971. – М.: Книга, 1978. – С. 73-76.
16. Горький М. Собр. соч. В 30 т. Т. 29. – М.: Гослитиздат, 1955.
17. Гражданская З. Оскар Уайльд // История зарубежной литературы ХХ века, 1871-1917 / В. Н. Богословский, З. Т. Гражданская, С. А. Артамонов и др.; Под ред. В. Н. Богословского, З. Т. Гражданской. – М.: Просвещение, 1989. – С. 248-252.
18. Гражданская З. Т. О. Уайльд // Зарубежная литература ХХ века (1871-1917): Учебник для студентов филол. фак. Пед. Ин-тов / Под ред. В. Н. Богословского, З. Т. Гражданской. – М.: Просвещение, 1979. – С. 209-213.
19. Зверев А. Неспасающая красота // Ланглад Ж. Оскар Уайльд. Разнообразные маски. – М.: АО “Молодая гвардия”, 1999. – С. 5-14.
20. Колесников Б. И., Поддубный О. К. Оскар Уайльд // Уайльд О. Избранное. – М.: Просвещение, 1990. – С. 360-377.
21. Корнилова Е. В. Биография Уайльда // O. Wilde. The Picture of Dorian Gray. – Moscow: Foreign Language Publishing House, 1958. – C. 3-13.
22. Лангаард Г. Оскар Уайльд: Его жизнь и литературная деятельность. 2 изд. – М.: Современные проблемы, 1908. – 116 с.
23. Ланглад Ж. Оскар Уайльд. Разнообразные маски. – М.: АО “Молодая гвардия”, 1999.
24. Лэм Ч. Очерки Элии. – Л.: Наука, 1979. – 264 с.
25. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2 изд. – М., Т. 1. — С. 418.
26. Маяковский В. В. Полн. собр. соч., Т. 12. — М., 1959. — С. 31.
27. Неупокоева И. Г. Уайльд // История английской литературы. Т. 3. — М.: Издательство Академии СССР, 1958. – С. 235-255.
28. Поддубный О., Колесников Б. Оскар Уайльд // Уайльд О. Избранное. – М.: Просвещение, 1990. – С. 360-377.
29. Поддубный О., Колесников Б. Примечания // Уайльд О. Избранное. – М.: Просвещение, 1990. – С. 382.
30. Соколянский М. Г. Оскар Уайльд: Очерк творчества. – Киев; Одесса: Лыбидь, 1990. – 199 с.
31. Теория литературы: В 3 кн. Кн. 2. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. — М., “Наука”,
32. Уайльд // Большая советская энциклопедия. Т. 43. – М.: Сов. энцикл., 1962. — С. 580.
33. Уайльд О. День рождения Инфанты (пер. с англ. В. Орла) // // Уайльд О. Избранное. – М.: Просвещение, 1990. – С. 225-239.
34. Урнов М. Вступительная статья // Oscar Wilde. Selections. — М.: ”Прогресс”, 1979.
35. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., Т. 2. – М., 1949. — С. 31.
36. Чуковский К. Оскар Уайльд // Чуковский К. Люди и книги. – М.: Гослитиздат, 1960. – С. 625-670.
37. Щедрин Н. Полн. собр. соч., Т. 20. – М., 1937. — С. 60.
38. Щепилова Л. В. Введение в литературоведение. — М., “Высшая школа”, 1968
39. Соколянский М. Г. Оскар Уайльд: Очерк творчества. – С. 62-75.
40. Cuddon J. A. A Dictionary of Literary Terms. – Harmondsworth, 1977. – 759 р.
41. Ellmann R. Oscar Wilde. — London, 1988.
42. Fowler A. Kinds of Literature: An Introduction to the Theory of Genres and Modes. – Oxford, 1985. – 357 р.
43. Fowler А. (ed.). A Dictionary of Modern Critical Terms. – L., 1973. – 208 р.
44. Gagnier R. Idylls of the Marketplace. Oscar Wilde and the Victorian Public. – Stanford, 1986.
45. Harris F. Oscar Wilde. His Life and Confessions. – N. Y., 1930.
46. Ingleby L. G. O. Wilde. – L., 1907.
47. Meredith G. The Egoist. A Comedy in Narrative. Oxford University Press, 1953.
48. Nasaar C. S. Into the Demon Universe: A Literary Exploration of Oscar Wilde. – New Haven; London, 1974. – 191 р.
49. Oscar Wilde: The Critical Heritage Ed. by Karl Beckson. – N. Y., 1970. – 434 p.
50. Pearson H. Oscar Wilde. His Life and Wit. – N. Y. and London.
51. Ransome A. Oscar Wilde, a critical Study. – L., 1912.
52. San Juan E. The Art of Oscar Wilde. – Princenton, 1967. – 238 p.
53. Scott A. F. Current Literary Terms. – L., 1979. – 324 р.
54. Seidler H., Die Dichtung. Wesen-Form-Dasein, Stuttg., 1959.
55. Sherard R. H. The life of O. Wilde. – L., 1951.
56. Shewan R. Oscar Wilde and Egotism. – London, 1977.
57. The Letters of Oscar Wilde /Ed. by R. Hard-Davis. – L., N. Y., 1968. – 247 p.
58. The Life of Oscar Wilde by Hesketh Pearson. – L., 1949.
59. Wilde O. Plays. – Moscow: Foreign Languages Publishing House, 1961.
60. Wilde О. Intentions. Methuen & Co. Ltd., London, 1913. – P. 1-2.
источник