1 Педагогические взгляды Н.И. Новикова и их отражение в статьях о воспитании…………………………………………………… ……………………7
2 «Детское чтение для сердца и разума», как проводник воспитательных идей Н.И. Новикова………………………………………………………… …………..16
Список использованных источников…………………………………………. . 24
В данной курсовой работе будет затронута деятельность Николая Ивановича Новикова. Он известен как издатель сатирических журналов «Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек», оказавших влияние на мировоззрение таких выдающихся сынов Отечества, как А.Н. Радищев, Д.И. Фонвизин, И.А. Крылов. Н.И. Новиков публиковал произведения западноевропейских просветителей, подчеркивая, что есть насущная необходимость перенимать у них все самое ценное, но ни в коем случае при этом не отрываться от корней собственной многовековой культуры.
Многие его блестяще осуществленные проекты были направлены на ознакомление российских читателей с отечественной культурой и историей, значительная часть книг выпускалась для юношества — учебные пособия, научно-популярная литература по естествознанию, географии. Под его руководством выходили в свет многочисленные уникальные периодические издания, например первый русский детский журнал «Детское чтение для сердца и разума».
Сердце и разум растущего человека. — он неустанно говорил о важности и способах их развития, наполнения светом служения Отечеству, заботы о себе и своих близких, с тем, чтобы появилось как можно больше «счастливых людей и полезных граждан». Вот именно на этих его идеях мы и остановимся.
Тема курсовой работы: «Отражение педагогических взглядов Н.И. Новикова в публицистике».
Актуальность данной темы связана с тем, что взгляды, высказанные Н.И. Новиковым, не только не устарели до нашего времени и не стоят ниже современных идеалов педагогики, но во многом представляют еще до сих пор цель, которую желательно было бы достигнуть[7].
Систематическое изучение Новикова началось приблизительно с середины XIX века. Перед учеными встала трудная задача поисков и разысканий, задача создания фондов, без которых немыслимо никакое серьезное изучение. И многим – Ешевскому, Тихонравову, Лонгинову, Пыпину – прежде всего удалось собрать немало ценных документов, материалов следственных дел, писем, воспоминаний и т.п. Одной из первых работ было исследование реакционера цензора М.Н. Лонгинова. Его книга представляет собой «первую попытку «связного изложения всех фактов», попытку построения концепции о Новикове. Однако, враг революционных демократов Лонгинов, занимаясь историей русской культуры и литературы, тщательно вытравлял из нее все передовое и демократическое, несправедливо зачисляя великого русского просветителя в лагерь охранительной, придворной, «карманной» ее императорского величества литературы. В книге он преподносится, как малообразованный, без знания языков, чтивший прежде всего своего первого учителя – Бога, Новиков выступил бойким журналистом, издателем, развивая в своих журналах идеи придворных кругов, с которыми был связан, подхватывая мнения и указания поощрявшей его императрицы. Эта мысль кажется странной уже только если вспомнить о многочисленных разногласиях и спорах Екатерины с просветителем. В противовес рассмотрим мнение другого исследователя — Г.П. Макогоненко. Труд Лонгинова он прямо называл клеветой и считал, что: «Передовые идеи, высказанные в статьях о воспитании, еще раз свидетельствуют о широкой образованности Новикова, о внимательном изучении им передовой философской и научной мысли его времени и, главное, об антифеодальном, антикрепостническом, подлинно просветительском характере воззрений автора». [10]
Цель работы – рассмотреть с взгляды Н.И.Новикова на воспитание и постараться обобщить их, сделать выводы о влиянии деятельности этого человека на отечественную педагогику и детские СМИ.
Задачи – изучить статьи Новикова о воспитании и его журнал «Детское чтение для сердца и разума».
Объект исследования курсовой работы работы – взгляды Н. Новикова на воспитание молодого россиянина.
Предмет – отражение им этих взглядов в статьях и журнале «Детское чтение для сердца и разума».
Работа состоит из двух глав. В первой мы рассмотрим отдельные педагогические статьи Новикова и сделаем из них некоторые выводы о взглядах и подходах публициста к воспитанию детей.. Во второй – познакомимся с журналом «Детское чтение» и придем к заключению о его влиянии на детскую публицистику.
«Детское чтение для сердца и разума» – одно из первых изданий в России, предназначенных специально для детского чтения. Этот журнал — первая реализованная попытка целенаправленного и систематического воздействия на воспитание и образование подрастающего поколения с помощью специально создаваемой литературы для детского и юношеского чтения. Он обращен к “российскому юношеству”, которое не знало иностранных языков и из-за этого “либо совсем ничего не читало, либо обременяемы были чтением несоразмерным ни их развивающемуся еще понятию, ни памяти их”.
Замечательны и его педагогические статьи. В них затрагиваются все существенные вопросы педагогики, и в совокупности они представляют собой целый педагогический курс.
Признавая тесную связь между воспитанием и образованием, Н. Новиков ставит их целью подготовку хороших граждан и счастливых людей. И в то время, когда в русской жизни вообще, а в воспитании в особенности, практиковались совершенно домостроевские приемы, Новиков проповедовал гуманность в обращении с детьми, отрицал пользу телесных наказаний и требовал уважения к личности ребенка и признания ее самостоятельности[14, с. 168]. Уже за эту новизну и прогрессивность взглядов для того времени он заслуживает внимания.
1 Педагогические взгляды Н.И. Новикова и их отражение в статьях о воспитании.
Н.И. Новиков сыграл значительную роль в развитии педагогики детского чтения и распространении среди населения педагогических знаний путем опубликования в различных изданиях своих сочинений.
Одним из наиболее известных является трактат “О воспитании и наставлении детей для распространения общеполезных знаний и всеобщего благополучия” опубликованный в 1783 г. в журнале «Прибавление к «Московским ведомостям». Это большой педагогический трактат, в котором утверждается огромное значение воспитания. «Дети наши должны образованы быть счастливыми людьми и полезными гражданами» — вот основная задача воспитания. Новиков решительно утверждает, что уже сложилась у нас теория воспитания, что есть уже «довольно материалов для сии науки, которую можно назвать педагогикой». В своем трактате он пишет о всеобщей и «последней» цели воспитания и его частях, рассматривает причины, препятствующие правильному воспитанию, подробно освещает физическое воспитание. Нравственное воспитание является одним из центральных вопросов трактата Новикова[6].
Другая очень известная статья — «Об образовании сердца». Она выдержана в старой и доброй традиции европейской, даже античной педагогики, и в этом смысле отличается значительной глубиной. Мы не всегда обращаем внимание на то, что в основе любых педагогических взглядов лежит некое представление о человеке: мы можем рассматривать человеческую природу как изначально «благую» и самоустраниться от воспитания, либо же, считая ее по сути своей «злой», построить школу как пенитенциарное (исправительное) заведение. Антропологическая концепция, лежащая в основе педагогических взглядов Новикова, может быть, чересчур оптимистична; но у нее прочные и почтенные античные корни.[9]
Тезис о том, что добродетель тождественна знанию и, соответственно, что поступающий несправедливо делает это потому, что его знания о правильном и справедливом недостаточны, восходит к Сократу и становится неотъемлемым достоянием платоновской философии. Из того же источника – представление о том, что настоящему мудрецу никто не в силах причинить какого-либо вреда. Особого внимания заслуживает также имеющая античные корни мысль о роли истории. Современная педагогическая мудрость предпочитает ставить перед преподаванием этого предмета сколь недостижимую, столь же и бесполезную цель: научить детей разбираться в сущности происходящих в обществе процессов. Древность (не знающая истории как отдельного предмета в школе, но использующая исторические знания в комментировании образцовых литературных произведений, а кроме того, создавшая множество исторических книг, которые сами могли использоваться на занятиях в этом качестве) рассматривает историю как набор образцов для подражания, либо же наоборот – ошибок, на которых стоит учиться. Таким образом история обретает не ложно-интеллектуальное, а нравственно-эстетическое измерение, становится предметом подлинно человеческим и человековедческим, одним из самых эффективных зеркал, которыми мы можем воспользоваться в целях самопознания[14, с 134 – 168].
Вопросы воспитания раскрываются и в ряде других специальных статей: «О эстетическом воспитании», «О сократическом способе учения», «О раннем начале ученья детей», «Фамильный разговор», «Письмо о домашних учителях» и др. Кроме того, мысли и рекомендации наставительного, педагогического характера рассыпаны по многим публикациям, которые не являются собственно педагогическими, но в совокупности содержат целостную систему научных взглядов, охватывая большинство основных вопросов педагогики.
Стоит отметить, что даже сам термин «педагогика» первым применил сам Новиков для обозначения науки о воспитании. Он указал на основные ее источники: мысли знаменитых людей прошлого о воспитании; наблюдения за педагогической деятельностью и детьми, «собственные опыты» (т.е. эксперименты). В статье «О сократическом способе учения» им перечисляются выдающиеся авторы, которые высказывались о воспитании: Сократ, Платон, Аристотель, Квинтилиан, Лютер, Меланхтон и др. И затем делается весьма примечательное указание: если наши современники «будут читать сочинения сих достойных мужей с философским остроумием, исследовать их, извлекать из них доброе, делать собственные опыты, испытывать советы других, наблюдать детей и юношей, из опытов и наблюдений выводить правила, и все сие будут делать обще. если потомки будут продолжать сию работу и пользоваться познаниями своих предков, исправлять и дополнять оные, то свет приобретет науку, которая во всяком рассуждении будет заслуживать имя педагогики» [12, с. 193]. Пожалуй, мало кто из предшественников определил так же четко верный путь к созданию науки о воспитании, как Н. И. Новиков. Педагогика, замечал он, «особенная тонкая наука», необходимая всем занимающимся воспитанием, и поэтому каждому «должно научаться ей из благовыбранного чтения, из опыта и размышления» [13, с. 420].
И все же исследователи педагогического наследия Н. И. Новикова неоднозначно оценивают степень «самостоятельности» его собственно педагогических идей — от признания их неоспоримой самобытности до утверждений о почти полном заимствовании у западноевропейских мыслителей. Однако ознакомившись с деятельностью этого человека, можно прийти к выводу лишь о бережном и творческом отношении русского просветителя к педагогической классике, но никак не о слепом подражании. Здесь следует помнить о том, что на практике местом проведения его «опытов» и «испытаний» послужили открытые им в Санкт-Петербурге два народных училища для сирот и детей из бедноты, а также педагогическая и переводческая семинарии при Московском университете.
Яркие аналитические способности, знание российской действительности позволили Н. И. Новикову стать достойным продолжателем идей классиков педагогики.
До Н. И. Новикова многие высказывались о цели воспитания. Я. А. Коменский, например, видел цель воспитания в подготовке к настоящей и будущей (загробной) жизни, стремился через просвещение исправить человеческие пороки. У Дж. Локка цель воспитания — подготовить джентльмена, делового человека. По Ж. Ж. Руссо, цель воспитания — воспитать человека, т.е. сформировать общечеловеческие качества. Н. И. Новиков формулирует цель воспитания по-новому — «образовать детей счастливыми людьми и полезными гражданами» [13, с. 422]. При этом справедливо утверждал, что для правильного воспитания, как и в любом деле, сначала необходимо четко уяснить цель и никогда не упускать ее из вида. А главная задача воспитания по Новикову — формирование активной добродетельной личности, направляющей свою деятельность на то, чтобы приносить пользу отечеству и своим согражданам. Он считал главным в воспитании — воспитание сердца, т. е. формирование нравственного облика и сознания человека[6].
Как и большинство предшественников, Н. И. Новиков выделяет «три главные части» воспитания: физическое, нравственное и умственное. «Каждая из сих трех частей имеет особенные свои правила, положения и действия. «. В то же время все части «между собой столь же близкую имеют связь, сколь натурно они проистекают из помянутого главного предмета», т.е. воспитания «счастливыми людьми и полезными гражданами» [13, с. 423 — 425]. В раскрытии этих «главных частей» и определении их значимости у русского просветителя действительно много общего обнаруживается с западноевропейскими учеными. Следуя за Дж. Локком, он подчеркивает приоритет физического воспитания, называя его «первой главной частью», поскольку «образование тела и тогда уже нужно, когда иное образование не имеет еще места».
Для благополучного осуществления «телесного образования детей» Н. И. Новиков предлагает правила и предписания, которые опытом и искусством доселе за лучшее выдаваемы были» [13, с. 439]. Эти правила, касающиеся пищи, одежды, воздуха, движений и т.д., весьма схожи с советами Дж. Локка и Ж. Ж. Руссо в отношении физического воспитания. Только приспособлены они более к условиям российской действительности, что, безусловно, само по себе уже ценно.
По вопросам «образования сердца», т.е. нравственного воспитания, Н. И. Новиков не только обобщает мысли предшественников, но во многих случаях дополняет их новыми правилами, по-иному трактуя отдельные вопросы. «Образовать сердце детей, — пишет он, — называется устремлять склонности и желания их к самолучшим вещам, вливать в них владычествующую любовь ко всему тому, что истинно, справедливо и добро. » [13, с. 466]. Он постоянно напоминает об органическом единстве обучения и воспитания, о необходимости согласования их воздействия на разум, чувства и поступки, о важности сочетания убеждения и упражнения. В его сочинении «О воспитании и наставлении детей» читаем: «И так разум его (ребенка) и воля, мысли и поступки должны согласоваться друг с другом. Познание истины должно его приводить к любви и исполнению добродетели. Следовательно, разумное воспитание состоит не только в образовании разума, но и сердца. » [13, с. 466].
источник
Видное место в истории русского просвещения второй половины XVIII в. принадлежит Николаю Ивановичу Новикову (1744—1818). Новиков получил образование в Московском университете, и с этим же выдающимся учебным заведением России связан важный период его просветительской и книгоиздательской деятельности, завершившийся арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет. (Осужденный Екатериной II в 1792 г., он спустя четыре года был освобожден Павлом I.)
В петербургский период своей деятельности Новиков принимал активнейшее участие в создании независимых от государства народных училищ, мобилизовал общественную инициативу на организацию школ для непривилегированных сословии. В издаваемых им сатирических журналах “Живописец”, “Трутень и “Кошелек Новиков проводил идею равенства людей, уважения человеческого достоинства, подвергал резкой критике дворянское воспитание.
С 1779 по 1789 гг. Новиков стоял во главе крупнейшего в России основанного на базе университетской типографии книгоиздательского и книготоргового дела. Среди многочисленных изданий важное место занимали учебники, азбуки, буквари и другие пособия для обучения детей. Новиков был создателем и редактором первого русского журнала для детей “Детское чтение для разума и сердца”. Это издание фактически явилось началом издания детской литературы в России, и выпущенные 20 книжек (номеров) журнала были окном в большой мир для нескольких поколений. Воспитательное и образовательное значение этого журнала высоко оценивалось С. Т. Аксаковым, В. Г. Белинским, Н. И. Пироговым.
Публикации Н. И. Новикова способствовали формированию прогрессивной педагогической мысли в России. Так, в статье “О сократическом способе обучения впервые была выдвинута проблема создания педагогики как науки. В другой его статье “Об эстетическом воспитании впервые рассматривалась задача эстетического воспитания детей как части широкого процесса, охватывающего все стороны формирования личности ребенка.
Особое значение имела статья “О воспитании и наставлении детей. Для распространения общеполезных знаний и всеобщего благополучия”. Это, без сомнения, важнейший педагогический труд того времени, в котором глубоко и основательно рассмотрены вопросы физического, умственного и нравственного воспитания. В разделе “Об образовании разума Новиков сформулировал ряд важных правил, психолого-педагогическая ценность которых не обесценилась и последующим развитием педагогической мысли.
Правило первое: не погашайте любопытство детей ваших или питомцев.
Правило второе: упражняйте детей ваших или питомцев в употреблении чувств; научайте их чувствовать справедливо.
Правило третье: остерегайтесь подавать детям ложные или не довольно точно определенные понятия о какой-нибудь вещи, сколько бы ни была она маловажна. Гораздо лучше не знать им совсем многих вещей, нежели несправедлива оные себе представлять; гораздо. лучше вам совсем отрекаться ответствовать им на некоторые их вопросы, нежели давать двусмысленный и недостаточный ответ.
Правило четвертое: не учите детей ничему такому, чего они по возрасту своему или по недостатку других предполагаемых при том познаний уразуметь не могут.
Правило пятое: старайтесь не только умножить и распространить их познание, но и сделать его основательным и верным.
Все эти правила получили в статье хорошее обоснование и были подкреплены многими результатами внимательных наблюдении за развитием детей.
Деятельность и взгляды Н. И. Новикова имели большое значение для развития общественной и профессионально-педагогической мысли в России.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:
источник
Николай Иванович Новиков
Просветитель, писатель, журналист, издатель, оказавший большое влияние на формирование мировоззрения передовых людей России.
Выходец из среднепоместных дворян, Н. И. Новиков учился в гимназии при Московском университете (1755-1760), служил в лейб-гвардейском Измайловском полку (1762 — 1767), исполнял обязанности «держателя дневных записок» (протоколиста) в Комиссии ЦК об уложении, созданной Екатериной II (1767 — 1769).
После ухода в отставку с военной службы занялся издательской и лублицистической деятельностью. Издавал сатирические журналы «Трутень» (1769 — 1770), «Пустомеля» (1770), «Живописец» (1772 — 1773), «Кошелек» (1774), в которых печатал и свои произведения, гневно обличавшие помещиков-крепостников, карьеристов и взяточников. Кроме того, Н. И, Новиков издал сотни различных книг по всем отраслям знаний. Около трети книг, выпускаемых в это время в России, приходилось на долю типографии Новикова. Им была организована книжная торговля в различных городах России; открыта в Москве библиотека-читальня; основаны две школы для детей разночинцев; развернута помощь голодающим крестьянам.
Вокруг Н. И. Новикова сложилось «Дружеское общество», цель которого — просвещение народа, пропаганда новой прогрессивной системы воспитания и обучения. По инициативе Новикова публикуется много научных и учебных педагогических книг, детской литературы. Он создает первый в России журнал для детей «Детское чтение для сердца и разума».
Н. И. Новиков стоял у истоков отечественной педагогической науки. В педагогическом сочинении «О воспитании и наставлении детей» (1783) он впервые в России употребил слово «педагогика», которое обозначает «особую и важную науку» о «воспитании тела, разума и сердца». Цель этой науки — «образовать детей счастливыми людьми и полезными гражданами». Вся работа пронизана любовью автора к детям. Много интересных мыслей Н. И. Новиков высказал по вопросам эстетического воспитания, о домашних учителях, о том, как организовать учение, чтобы дети были активны, самостоятельны, проявляли интерес к науке, умственному труду.
Однако нельзя не учитывать, что Н. И. Новикову была свойственна переоценка роли воспитания в переустойстве общественной жизни России; он был защитником религиозно-нравственного воспитания.
Вся просветительская и издательская деятельность Н. И. Новикова проникнута ненавистью к самодержавию, крепостничеству. Это прекрасно понимала Екатерина II, которая с середины 1780-х гг. начала преследовать писателя. В 1789 г. у него отобрали университетскую типографию, а в 1792 г. по приказу Екатерины II Н. И. Новиков был арестован и без суда заключен в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет. Он был освобожден Павлом I в 1796 г., но разрешения на продолжение издательской деятельности не получил. Сломленный нравственно и физически, Н. И. Новиков общественно-педагогической деятельностью уже не занимался.
Титульный лист ‘Букваря для употребления российского юношества’, изданного Н. И. Новиковым в своей типографии.
Фрагмент азбуки из ‘Букваря для употребления российского юношества’
Титульный лист ‘Российской азбуки. ‘ Одно из наставлений для ролителей в этой книге гласит: ‘Долг родителей, есть дать детям учение’
( Печатается по изданию: Новиков Н. И. О воспитании и наставлении детей.- Прибавление к Московским ведомостям, 1783, № 2, 6, 9, 12, 15, 18, 21, 24, 28, 34, 82 — 94.
Журнал «Прибавление к Московским ведомостям», в котором впервые была опубликована статья, вместе с газетой «Московские ведомости» в течение 1783 — 1784 гг. являлись наиболее распространенными в России периодическими изданиями. Самым значительным отделом в этом журнале, который рассылался подписчикам газеты бесплатно, был педагогический, в котором Н. И. Новиков печатал свои педагогические статьи или произведения других авторов, созвучные с воззрениями самого издателя. В педагогическом отделе Н. И. Новиков публиковал свои статьи по различным вопросам. В данном сочинении Н. И. Новиков отразил особенности русского национального воспитания и его осуществления в условиях того времени. По мнению Н. И. Новикова, воспитание имеет 3 главных направления: воспитание физическое, касающееся одного тела; нравственное, имеющее предметом образование сердца; и разумное воспитание, занимающееся просвещением, или образованием, разума, поэтому автор разделил статью на 3 части.)
Кто несколько только размышлял о влиянии человеческих распоряжений в благополучие человеческое, особенно ж о влиянии воспитания во всю прочую жизнь человека, тот признается, что воспитание детей как для государства, так и для каждой особенной фамилии весьма важно. С самыми лучшими законами, с самою религией, при самом цветущем состоянии наук и художеств государство имело б весьма худых членов, если б правительство пренебрегло сей единый предмет, на котором утверждается все в каждом государстве. Самое изрядное учреждение правосудия не делает служителей оного совестными, а судей неподкупными; самая религия не может воспрепятствовать, чтоб недостойные служители не делали ее иногда покровом гнуснейших пороков и не злоупотребляли к споспешествованию вредных намерений; изящнейшие законы благочиния мало могут действовать, если честность, искренность, любовь к порядку, умеренность и подлинная любовь к отечеству суть чуждые гражданам добродетели. Все зависит от того, чтоб всякий образован был к добродетелям состояния своего и знания. Но когда должно, когда может предпринято быть сие образование, если не в том возрасте, в котором душа открыта всякому впечатлению и, нерешима будучи между добродетелию и пороком, столь же удобно исполняется благородными чувствованиями, привыкает к справедливым правилам и утверждается в добродетельных способностях, как и предается механизму чувственных похотей, огню страстей и заранее обманчивых примеров и принимает несчастную способность к дурачеству и к пороку? Итак, процветание государства, благополучие народа зависит неотменно от доброты нравов, а доброта нравов неотменно от воспитания. Законодательство, религия, благочиние, науки и художества хотя и могут сделаны быть споспешествовательными средствами и защитами нравов, однако если нравы уже повреждены, то и оные перестают быть благодетельными; стремительная река развращения разрывает сии защиты, обессиливает законы, обезображивает религию, прекращает успех всякой полезной науки и делает художества рабами глупости и роскоши. Единое воспитание есть подлинный творец добрых нравов; чрез него вкус добродетели, привычка к порядку, чувствование изрядного, чрез него отечественный дух, благородная (на истине и знании основанная) народная гордость, презрение слабости и всего прикрашенного и маловажного, любовь к простоте и к натуре со всеми человекодружественными, общественными и гражданскими добродетелями должны овладеть сердцами граждан; чрез него мужчины и женщины должны образованы быть сходственно с их полом, а всякий особенный класс государства тем, чем быть ему надлежит. Все прочее сделается удобным, когда воспитание достигнет возможной степени своего совершенства; законы успевают тогда сами собою. . науки делаются неисчерпаемыми источниками действительных выгод для государства; художества украшают жизнь, дают благородство чувствию, становятся ободрительными средствами добродетели; всякий отдел граждан пребывает верен своему определению; и всеобщее трудолюбие, подкрепляемое умеренностью и добрым домостроительством, доставляет и самому многочисленному народу безопасность от недостатка и довольствие своим состоянием. Ибо воспитание детей весьма важно. для. отца и для. матери. Хотя бы находились родители, могущие только ослепиться в округе своих должностей, чтобы спокойно могли сносить мысль, что они пустят в свет злодея или глупца либо, худо воспитавши дочь, сделают несчастливым брак и подадут случай к целым поколениям худых и потому несчастных людей, то, по крайней мере, должна бы ужасна им быть та мысль, что самые сии пренебреженные в воспитании детей накажут их за их беспечность и, вместо того чтоб быть утехою и радостию старости их, будут рушителями их покоя и удовольствия. Всякий друг человечества пожелает, чтоб ни одна фамилия не узнала себя в сем образе; но всякий внимательный наблюдатель находит, что, к сожалению еще немало родителей сему подвержены. Коль многие из тех самых, которым бог даровал все, в чем человеки поставляют обыкновенно свое блаженство, потому только несчастливы в своей старости, что от детей нажили себе вместо радости печаль, что развращенность сына приводит фамилию в замешательство либо и совсем погубляет, что глупости дочери подвергают ее публичному презрению. И не сугубо ли огорчительно должно быть сие оскорбление таковым родителям, когда они в часы размышления (которые непременно бывают и при самом легкомысленном, самом рассеянном образе жизни) находят, что они сами беспечным воспитанием положили основание к сим порокам или глупостям, что они сами соплели бич, наказывающий их теперь за их беспечность.
Но может быть, не беспечность или небрежение причиною тому, что между вступающим в свет юношеством нередко бывают худые люди и негодные граждане; может быть, недостает еще надлежащего распоряжения познаний, нужных для домашнего воспитания; может быть, некоторые предрассудки и худые обычаи не допускают сих познаний распространиться. Ибо, действительно, не можно сказать о нации нашей, чтоб родители не старались о воспитании своих детей. Трудно сыскать фамилию, которая бы, не имея довольно иждивения на приватное воспитание, не отдавала бы детей своих в училище; а многие находятся такие, которые с великим иждивением содержат для детей своих гофмейстеров, гофмейстерин, учителей языков, танцеванья и рисованья. Итак, конечно, есть нечто, противящееся сим добрым и похвальным попечениям родителей и делающее оные, по крайней мере, бесполезными великому предмету воспитания. Может быть, при многих распоряжениях и великом иждивении на воспитание детей и при самом непрерывном и многоразличном наставлении оных пропущается истинное образование разума и сердца. Справедлива ли сия наша догадка или нет, то оставляем на рассуждение почтенным нашим читателям. Можно, державши при детях с малолетства их гофмейстеров и гофмейстерин, воспитать их худо, можно, употребивши многие тысячи на их воспитание, не сделать, однако, ничего к истинному их благу, а именно когда все сии распоряжения употребляются на то, чтоб сообщить им некоторые знания и способности, которыми бы могли они блистать в свете; а первое, великое, толь много в себе заключающее дело воспитания, то есть образование сердца, пренебрегается; когда вместо того, чтоб приучать разум их к правильному размышлению и вести к познанию истины и добра, наполняют головы их ветром, и вместо того, чтоб очистить волю их и направить склонности к добру, благородству и величеству, делают сердце их чувствительным только к малостям или совсем к глупости и пороку. Без сомнения, трудно будет доказать некоторым родителя возможность сего в таких фамилиях, в которых дети имеют гофмейстеров и гофмейстерин; но сию-то самую доверенность к своим распоряжениям, сие-то самое неосновательное успокоение, воображая себе, что они для воспитания детей своих сделали уже все, давши им гофмейстеров и гофмейстерин, сие-то, во-первых, и должно им откинуть; впрочем же, может быть, круг собственных их знакомств представит им говорящие доказательства помянутого. Между тем истинно то, что воспитание есть весьма запутанное, трудное дело, в котором весьма удобно и различно можно что-нибудь упустить и в котором, однако, всякое упущение причиняет вечный вред, если не будет примечено и поправлено заблаговременно. Оно есть особенная тонкая наука, предполагающая себе многие знания и в исполнении требующая много наблюдательного духа, внимания и просвещенного практического рассудка. Итак никто не рождается с нею; и не постигает ее также в течение жизни, подобной жизни какого-либо растения или бабочки; но должно научаться ей из благовыбранного чтения, из опыта и размышления. Посему неудивительно, что сия наука (она называется педагогикою) еще мало известна; неудивительно и то, что она особенно неизвестна тому классу людей, которым здесь обыкновенно поручается приватное воспитание и, может быть, иногда по недостатку лучших и должно быть поручаемо; но неудивительно и то, что воспитание во многих домах еще худо.
Сии рассуждения и печальный опыт того, что книги мало еще читаются, что всегда еще ложная бережливость, нерачительное расположение времени, излишняя склонность к увеселениям или что бы то ни было препятствуют успехам вкуса в чтении и в полезных занятиях; сии рассуждения и опыт привели нас к намерению сделать чрез публичные «Ведомости» известными те правила и положения воспитания, без знания и исполнения которых все распоряжения и все издержки по большей части бесплодны. Мы будем при сем справляться с лучшими сочинениями иностранных ( Одно из преимущественных сих сочинений, а именно англичанина Локка рассуждения о воспитании, давно уже переведено на российский язык; но многие ли его читают? )и порадуемся, если возможем споспешествовать на сем пути просвещению и возбудить всеобщее постоянное желание к сему великому важному делу.
Всякое человеческое дело, требующее в исполнении распорядков и времени, тем лучше удается и почти тогда только и бывает хорошо исполнено, когда сначала представишь себе ясно его предмет и после в исполнении никогда не будешь упускать оный из вида. Тогда только бываем мы в состоянии рассуждать правильно о всяком шаге, поступлением в сем деле, испытывать всякое представляющееся нам средство, познавать и отвращать всякое препятствие. Последуем сему всеобщему правилу благоразумия и в столь важно деле воспитания! Итак исследуем здесь сперва: какой есть подлинный, истинный и последний предмет воспитания? Сие исследование послужит нам купно ответом на вопрос: какое воспитание действительно всех лучше? Также проложит оно нам путь к познанию всех главных оного частей. Может быть, при сем исследовании окажется и то, для чего честные и рачительные родители столь редко достигают цели в воспитании детей своих; может быть, откроется, что сие происходит оттого только, что они не знали главного предмета воспитания и, почитая некоторые посторонние предметы и средства за главную цель, посвящали оным все свое попечение.
В предыдущем отделении видели мы, что обязанность родителей воспитывать детей своих как возможно лучше основывается на должностях их детям, государству и самим себе. Из сего следует, что достижение подлинной главной цели воспитания должно заключать в себе купно исполнение должностей. А как, наконец, все должности родителей детям состоят в том, чтоб сколько возможно споспешествовать благополучию детей, должность же государству в отношении к детям их есть та, чтоб в оных доставить ему полезных граждан, то явствует, что благополучие детей и польза их государству составляют существенные части предмета воспитания.
Принявши сии правила и рассматривая по оным разные особенные намерения, случающиеся при воспитании детей, увидим, что все сии особенные намерения никак не могут быть главным предметом воспитания и что сей, напротив того, ни в чем ином состоит, как в образовании детей благополучными людьми и полезными гражданами. Если б, например, какой-нибудь отец захотел стараться сделать сына своего только ученым или если б другой захотел образовать его светским человеком или воспитать искусного художника либо купца, то все сии отцы сделали бы, может быть, для намерения своего весьма много, но не споспешествовали бы нисколько истинному благу детей своих, ибо со всеми сими качествами можно быть худым и потому несчастливым человеком. Они, конечно, дали бы детям своим некоторое воспитание, но совсем не исполнили бы должностей своих оным и самой должности государству несовершенное сделали б чрез то удовлетворение, ибо худой человек всегда бывает и худой гражданин.
Итак, все сии и подобные особенные намерения, или образования к известному состоянию, никоим образом не составляют главного предмета воспитания. Никакой отец не может хвалиться исполнением должности воспитателя, достигнувши с детьми своими до цели того или другого из сих намерений или нескольких вкупе. Они суть посторонние предметы, которые, яко средства к главному предмету, могут быть хороши и похвальны по свойству обстоятельств ( Мы говорим: по свойству обстоятельств, ибо не всегда, не во всех обстоятельствах бывают сии особенные намерения хороши и похвальны. Например, не только не хорошо и не похвально, но и весьма глупо было бы, если б отец, имеющий сына, от природы глупого, захотел его сделать ученым человеком; или если б другой захотел воспитать художником либо виртуозом сына, призываемого породою и богатством к политическим делам и в большой свет; или если б иной намерился образовать сына светским человеком не сходственно ни с породою, ни с имуществом своим. Тогда только сии особенные намерения хороши и похвальны, когда соразмерны обстоятельствам родителей и детей; ибо тогда бывают они не только весьма пристойными, но и нужными средствами к споспешествованию главному предмету воспитания, как то вскоре мы покажем.) , но главный предмет воспитания, как мы уже сказали, есть тот, чтоб образовать детей счастливыми людьми и полезными гражданами. Все иные определения, будучи слишком несовершенны, не могут даны быть столь пространному воспитанию; сие только одно заключает в себе его во всей обширности. Теперь поступим далее в нашем исследовании. Мы думаем, что продолженным доселе разыканием и определением истинного главного предмета воспитания означили мы родителям цель, по которой могут они узнать прямой путь в воспитании. Сей цели не должны они, как выше упомянуто, никогда упускать из вида, если не хотят совратиться на разные распутия, и должны достигнуть ее, если хотят приобрести ту великую заслугу, что воспитать детей своих самолучшим образом. Но только истолкованием сего всеобщего и главного правила воспитания можем мы приблизить к ним ту довольно отдаленную цель, то есть проводить их по сему мрачному пути. Сие самое истолкование также подтвердит паки справедливость оного всеобщего и главного правила, ибо откроется, что можно из него вывести все главные части воспитания.
Дети наши должны образованы быть, счастливыми людьми и полезными гражданами. При сем опыт и человеческая натура напоминают нам, что здоровье и крепкое сложение тела весьма споспешествуют нашему удовольствию и что в молодости лежит основание как здравия и крепости, так и слабости и болезней тела. Итак, оказывается теперь первая главная часть воспитания, то есть попечение о теле, или должность родителей стараться о том, чтоб дети их имели здоровое и крепкое сложение тела. Сию часть воспитания называют ученые физическим воспитанием; а первая есть она потому, что образование тела и тогда уже нужно, когда иное образование не имеет еще места.
Никакой человек не может быть ни довольным и счастливым, ни добрым гражданином, если сердце его волнуется беспорядочными пожеланиями, доводящими его либо до пороков, либо до дурачеств; если благополучие ближнего возбуждает в нем зависть или корыстолюбие, заставляет его домогаться чужого имения, или сладострастие обессиливает его тело, или честолюбие и ненависть лишают его душевного покоя, без которого не можно никакого иметь удовольствия, или, наконец, если сердце его столь скудно чувствованиями религии, то помышление о смерти ввергает его в уныние без всякой надежды; а все сие зависит от образования сердца в юношестве. Из сего следует вторая главная часть воспитания, имеющая предметом образование сердца и называемая учеными нравственным воспитанием.
По свойству всякого гражданского класса, к которому человек принадлежит, для пользы государству и для собственного его удовольствия нужно, чтоб он имел большую или меньшую меру познаний, высшую или низшую степень просвещения; некоторые гражданские классы требуют даже определенной меры познаний в науках; просвещение разума вообще споспешествует высокой степени человеческого благополучия, и, наконец, всякий человек тем полезнее бывает государству, чем просвещеннее его разум. Из сего происходит третия главная часть воспитания, имеющая предметом просвещение, или образование, разума.
Воспитание имеет три главные части: воспитание физическое, касающееся до одного тела; нравственное, имеющее предметом образование сердца, то есть образование и управление натурального чувствования и воли детей; и разумное воспитание, занимающееся просвещением, или образованием, разума. Все сии три части вывели мы из правила, положенного всеобщим и последним предметом воспитания, то есть:
«Воспитывай детей своих счастливыми людьми и полезными гражданами».
Каждая из сих трех частей имеет особенные свои правила, положения и действия, без которых не может она хорошо быть исполнена и которые впоследствии предложим мы по принятому здесь разделению.
Может быть, нечто из того покажется некоторым из читателей наших странно или совсем смешно, так, как теперь то, что мы образование тела причисляем к науке воспитательной, потому что бывают родители, воображающие себе, что к телесному воспитанию ничто не нужно, как только хорошо кормить детей. Неприятно, может статься, иным родителям будет и то, что мы, по свойству самой матери, откровенно представляя доброе и похвальное при воспитании или вредное и хулы достойное, упомянем о таких злоупотреблениях, которым и они причастны. Однако предмет наш не есть тот, чтоб сокращать время нашим читателям или усыплять их во вредных предрассудках; но с искренним и чистосердечным намерением стараемся мы сделать известною общеполезную и нужную истину. Посему не можем мы заботиться о всем том и должны еще по совести избегать рачительно всего, могущего споспешествовать сну греховному, столь вредному во всяком пункте нравоучения.
Теперь при конце первого отделения, повторим вкратце сказанное нами досель. В самом начале видели мы, что воспитание детей весьма важно как для государства, так и для всякой особенной фамилии; видели, что родители троякую имеют обязанность воспитывать детей самым лучшим образом; притом представили как благодетельные следствия доброго воспитания, так и печальные следствия воспитания пренебреженного. Доказавши таким образом необходимость самого лучшего воспитания детей, старались узнать сперва вообще сие самолучшее воспитание. На сей конец старались сыскать то, какое последнее или главное намерение должны иметь родители при воспитании, или, другими словами, сказать, какой есть всеобщий и последний предмет воспитания. Сие исследование сперва показало нам, что все особенные намерения, обыкновенно при воспитании бывающие и за главное дело почитаемые, не суть главное дело или главный предмет оного. Оно показало нам, что сии суть посторонние дела, которые по обстоятельствам хотя и могут быть добрыми и похвальными, но как исполнение их не исчерпает еще родительской при воспитании должности, то не суть они главный предмет и, яко посторонние предметы, тогда только могут быть действительно хороши и похвальны, когда употребляются пристойно, то есть сходственно с обстоятельствами родителей и детей, и служат посредством ко главному предмету. Потом покрылось нам из сего исследования, что последний главный предмет воспитания есть тот, чтоб «образовать детей своих счастливыми людьми и полезными гражданами». Сие положение признали мы всеобщим главным предметом воспитания и, рассуждая о воспитании как о науке, всеобщим и первым в оной правилом. О справедливости сего положения уверились мы, нашедши при исследовании его то, что оно исчерпает всю родительскую при воспитании детей должность и заключает в себе все главные части воспитания. Сих главных частей нашли мы три (физическое, нравственное и разумное воспитание) и узнали главное содержание каждой из них, или предмет их, и связь его с главным предметом. Чрез сие стала нам известна обширность воспитания в первоначертании; причем также увидели мы, что сии три главные части воспитания и между собою столь же близкую имеют связь, сколь натурально проистекают они из помянутого главного предмета или из первоначального положения.
Итак из сказанного нами до сих пор не более сего только узнали мы о воспитании. В самом деле, это немного, а в сравнении с целым еще и мало. Взявши все вместе, не более еще узнали мы, как только необходимость, главный предмет и обширность воспитания; не знаем еще ничего о подлинном произвождении оного; ничего о том, чему вместе и особенно быть или чего избегать надлежит. Итак, бесспорно, стоим мы еще только при входе. Но либо мы весьма обманываемся, либо всеобщие понятия, которые написали мы здесь наперед в порядке их и связи для проложения себе пути, могут большей части читателей наших быть весьма полезными. Они могут, по мнению нашему, не только объяснить и исправить вообще понятия о важном сем деле, но и довольно ясно показать единый путь, ведущий к цели. Они могут показать, что несправедливо делают все те родители, которые либо стараются образовать один только разум детей своих и пренебрегают столь нужное образование сердца; либо при образовании разума не рассуждают совсем о будущем вероятном определении детей; либо по наречению или по худым обыкновениям при физическом воспитании воспитывают их нездоровыми; или, наконец, столь неискусно поступают при воспитании, что пренебрегают все существенное оного, а стараются, напротив того, вперить в детей своих только такие познания и способности, которые, падая более всех прочих в глаза, ласкают собственной их суетности, но разум и сердце детей если сами собою не портят, то, по крайней мере, оставляют без всякого образования. Впрочем, могут сии всеобщие понятия истребить то заблуждение, будто можно хорошо воспитать детей своих и без знаний, без размышления и без многого попечения. Они сделают, напротив того, понятным то, что для сего дела, столь много объемлющего, столь многоразличных требующего действий и столько лет продолжающегося, нужны не только некоторые знания, но и многое внимание, многое размышление и многая осторожность, если надобно исполнить его хорошо. Наконец, могут предположенные здесь всеобщие рассуждения, а особливо разделение воспитания на три главные его части, быть руководством, по которому можем мы удобнее расположить особенные правила оного, а читателям нашим удобнее будет найти их.
Но не можем еще мы последовать сему руководству, видя на пути нашем различные другие камни преткновения, вообще препятствующие воспитанию, как и помянутое неведение о важности предмета и обширности доброго воспитания. Итак, потребно нам постараться отвратить в особливом отделении сии препятствия прежде, нежели приступим к собственному изъяснению особливых частей воспитания.
Сократ, мудрейший из всех язычников, увидев некогда мальчика, весьма шалящего, сказал провожавшим его друзьям: сего мальчика родил отец пьяный. Согласно с Сократом думали великие врачи во все времена; и так предпоставили мы сии слова доброго Сократа для тех, которые захотят их заметить; но не будем мы изъясняться о них более, ибо то здесь неприлично. Также и завело бы то нас слишком далеко, если б захотели мы начать говорить о физическом воспитании с сего пункта; хотя известно, что как при оном, так особенно во время беременности матери многое произойти может, имеющее влияние в детское здоровье. По той же причине не можем мы пространно доказывать, но не можем также оставить без напоминания, сколь нужно ввести в отечество наше большое знание науки повивальных бабок. Ибо невероятно, сколь велико неведение и упрямое ослепление народа, какие вредные обычаи употребительны при сем искусстве, сколько детей ежегодно от того бывает изуродовано и сколько матерей умирает.
Однако, как сказано, и сие не принадлежит к нашему плану и потому не терпит дальнейшего здесь исследования. По рождении начинается воспитание; итак, имеем мы дело только до рожденных уже и неизуродованных детей, то есть до таких тварей, которые и в лучшем своем состоянии выходят на свет бессильнее и беспомощнее всякого другого животного и которых благоразумное только попечение взрослых людей может сделать тем, чем быть они определены.
Пища и питие, сон и одежда суть всеобщие потребности человеческие, следовательно и детские. Дети не могут удовлетворить ни одной из сих потребностей без помощи взрослых людей, ни одна телесная их сила не может развиваться без способствия и содействия сих. Сия помощь и содействие сие есть предмет того, что называется телесным или физическим воспитанием и чего никакие родители совсем не упускают. Но поступки их притом столь же различны, сколь различны, впрочем, их знания и образы жизни и мыслей, а от сих поступков зависит все телесное образование детей. Итак, потребны здесь те правила и предписания, которые опытом и искусством доселе за лучшие выдаваемы были.
С той самой минуты, как дитя родится, должно печись о том, чтоб не связывать его тесно, не должно употреблять головных перевязок, подушек и пр., но мягкие и широкие пеленки, которые всем членам его оставляли бы свободу и не были бы ни столь тяжелы, чтоб удерживать в принуждении все его движения, ни столь теплы, чтоб причинять ему ненатуральный пот и горячку. Дитя по столь долгом согбении необходимо желает протягивать и двигать свои члены, которых бездейственность и принуждение препятствуют обращению крови и соков и не допускают младенца укрепляться и расти. Связанное дитя, стараясь освободиться, всеми силами коверкает свои ноги, от чего происходят повихпутия, переломы и повреждения членов. Разные сыпи, столь обыкновенные у младенцев, суть также следствия ненатурального сего принуждения. Оно имеет даже влияние и во нрав детский, ибо первое чувствование младенца бывает от того чувствования болезни и муки, которое совокупно с чувствованием препятствия всем его движениям посевает в нем семена гнева. Обыкновенно опасаются того, чтоб дети, будучи свободны, не принимали таких положений и не делали таких движений, которые могут быть опасны хорошему образованию их членов. Но опасение сие неосновательно. Натура не дает детям столько силы, чтоб могли они опасные делать движения; а когда принимают они насильственные положения, то боль принуждает их скоро переменять оные. Опыт подтверждает также, что сие свободное движение детей, по крайней мере, не опасно и что, напротив того, от перевязок и крепких пеленаний гораздо чаще портятся у детей члены.
Лежать младенцу надлежит в колыбели, и не надобно класть под него больше постилок, нежели сколько потребно для содержания его в умеренной теплоте. Руссо и некоторые другие совсем отвергали колыбели, а советовали употреблять вместо оных коробы. Но побуждены они были к тому одним только злоупотреблением колыбелей. Когда либо колыбель неискусно сделана, так, что движение ее тяжело, тряско и производит скрип; либо когда качание употребляется к тому, чтоб усыпить детей, которым тесные пеленки, великий жар, голод, жажда, нечистота или другая какая-нибудь боль не дают спать, тогда, бесспорно, качание бывает весьма вредно. Но кроме того, и вообще есть оно весьма свойственное детям и здоровое движение; и все зависит от пристойного употребления. Чем тише и ровнее движение колыбели, тем лучше для младенца; и посему те колыбели суть самые лучшие, которые, сделаны будучи наподобие подлинных кроватей, качаются на двух железных крюках, а те суть самые худшие, которые прикреплены непосредственно к самому потолку комнаты, и притом сделаны грубо и тяжелы. Завешивая колыбель, надлежить наблюдать, чтоб занавес был, по крайней мере, на три четверти аршина от головы младенца и не закрывал колыбель так, чтоб не могло проходить в нее извне несколько воздуха, который бы рассвежал, очищал и делал удобным для дыхания внутренний воздух. Сему предполагается то, чтоб и самый внешний воздух в комнате был чист; и для того все портящее его должно быть удалено от детской комнаты, и ежедневно надлежит впускать в оную свежий воздух чрез отворенное окно или дверь. Детская комната не должна быть столовою комнатою, ниже для кормилицы; наипаче ж нужно, чтоб не бывало в ней много людей или чтоб не вношены были туда горящие угли либо другие вещи, вредные пары производящие; ибо все сие делает нечистым воздух, который и сам собой портится, если не ежедневно бывает рассвежаем. Весьма вредно обыкновение некоторых матерей и кормилиц класть ночью детей с собой на постель; ибо, кроме опасности задушить их во сне, чему частые случаются примеры, причиняет сие младенцам сухотку и другие болезни, для того что тело матери или кормилицы привлекает в себя тончайшие части тела детского.
В рассуждении пищи младенца матернее молоко должно предпочтено быть всякому другому, если особливые какие-нибудь обстоятельства не делают исключения из всеобщего ^правила. Молоко в грудях матери есть столь явное повеление натуры кормить оным младенца, что не можно не познать, и удобно усмотреть, что те соки, из которых произросло дятя, и впредь должны ему быть самою пристойнейшею и здоровейшею пищею, доколе соки сии сами здоровы. Если ж, напротив того, мать больна или с природы слаба или если не имеет она довольно молока, то должна стараться о пропитании младенца другим образом, а не приводить мать и дитя в опасность упрямым и неразумным последованием всеобщему правилу. Во всех сих случаях или вообще, когда мать не может либо не хочет кормить сама своего младенца, надлежит сыскать для него недавно разрешившуюся от бремени кормилицу. Ибо натура у всех женщин переменяет густоту молока по возрасту младенца; и для новорожденного младенца весьма нужно, чтоб первая пища его была молоко, которое не было бы ему отяготительно и имело бы в себе силу очищать его внутренности; а обое сие находится в молоке недавно разрешившихся от бремени женщин. Кроме сего нужного свойства доброй кормилицы, должна она быть здорова телом и душою, то есть надлежит ей не иметь никакой болезни и не быть преданной некоторым порокам и сильным страстям. Кормилица, преданная похотливости или пьянству или склонная к злобе и гневу, опасна для младенца, ибо чрезмерность страстей портит ее молоко и препятствует ей поступать с младенцем с той рачительностью, терпеливостью, кроткостью и осторожностью, какой требует беспомощное его состояние. Хотя и должно кормилице питаться лучшими яствами и жить спокойнее, нежели прежде, однако не должна она переменять совсем обыкновенного своего рода жизни, потому что всякая скорая перемена жизни вредна. Кормилице не нужно есть много мяса, дабы много иметь молока. Также полезен матери или кормилице некоторый порядок в кормлении младенца грудью; а дитя удобно к оному приучить можно, давая ему довольно сосать и не стараясь утешить всякий крик его кормлением.
Если мать сама не может или не хочет кормить дитя и если нет доброй кормилицы, то две трети воды и одна треть молока. суть самая лучшая для младенца пища. Но как сию пищу всегда надлежит наперед подогревать, то должно стараться, чтоб не была она слишком горяча, причем удобно ошибиться можно, не думая о том, что язык и гортань младенческие гораздо чувствительнее наших. Впоследствии, когда уже сварительные силы младенца увеличатся, тогда можно переменить сию меру и давать ему две трети молока с одною третью воды.
Когда крепость и твердость волокон в детском теле мало-помалу прибавятся и вместе с тем желудок больше получит силы к сварению пищи, тогда молоко не может служить к пропитанию младенца в прежней мере. Итак дитя, питавшееся достаточное время матерним молоком, должно от оного быть отучаемо к употреблению крепчайшей пищи. Но при сем спрашивается: в какое время и в каком возрасте надлежит отнимать дитя от груди? Несправедливо определяется сие время по тому, когда у матери недостает молока или когда начнет она чувствовать тягость. Некоторые матери, будучи совсем не способны к кормлению детей, по худо выразуменным правилам или из свое-мыслия принимают на себя сие дело; такие женщины чрез немногие месяцы либо чувствуют недостаток молока, либо претерпевают опасные болезни. Хотя сии обстоятельства и позволяют им перестать кормить детей, но непростительно бы поступили они, лишивши младенцев своих совсем молока и захотевши дать им крепчайшую пищу и тогда, когд бы уже оным более 6 месяцев от рождения было. Ибо и в сем возрасте дитя еще столько слабо, что желудок его столько бессилен, а волокна столько мягки, что не может оно сносить крепчайшую пищу. Такое преждевременное отнятие от груди приготовляет бедному младенцу путь к неизбежной смерти. Напротив того, опыт также доказывает, что дети, питающиеся матерним молоком чрез долгое время, не бывают от того сильнее и здоровее отнимаемых от груди в надлежащее время; да еще великое множество молока, употребляемого укрепившимся и довольно взросшим младенцем, которое нередко портится в желудке и вредит телу, также дурное оного свойства, происходящее от долгого слишком кормления младенца, причиняют часто болезни, которым бы не подвергнулося дитя, если б не поздно было отнято от груди. Итак по изобилию или по недостатку молока у матери не можно определить надлежащее время отнятия младенца от груди, и обое вредно, если отнимается дитя либо слишком рано, либо слишком поздно.
Надлежащий признак надлежащего времени отнятия детей от груди есть тот, когда дитя здорово, когда кости и тело его довольно укрепятся и когда имеет уже оно много зубов. По большей части бывают младенцы в таком состоянии чрез 12 месяцев, и того ради сие время по справедливости можно почесть обыкновенным временем отнятия от груди. Некоторые дети и после восьми месяцев в столь добром находятся состоянии, что без всякого вреда можно отучать их от груди; а некоторым, напротив того, потребно на сие пятнадцать или восемнадцать месяцев, иным же и целые два года, но только весьма немногим, и только слабым и недужным. Но все сии исключения подтверждают определенное по свойству младенца правило и в рассуждении тончайшего определения времени показывают только то, что без нужды и без явного знака от натуры никакого младенца не должно отнимать от груди прежде десяти месяцев или, без противного знака, не давать ему сосать долее пятнадцати или восемнадцати месяцев; но при последнем надлежит быть уверену, что слабость младенца происходит не от худобы молока.
Во время кормления младенца грудью еще примечать должно:
1) чтоб содержать дитя всегда в чистоте;
2) чтоб давать ему часто наслаждаться свежим воздухом, не подвергая его притом острым ветрам, великой стуже и влажной погоде;
3) чтоб не принуждать его к лежанию и сну, а носить прилежно и в спокойном положении;
4) стараться способствовать вырезу зубов не слоновою костью, волчьим зубом и тому подобными твердыми вещами, от которых пухнет и твердеет околозубное тело, но жеванием хлебной корки;
5) чтоб за несколько дней до отнятия младенца от груди допускать его реже сосать и давать ему другую пищу, дабы предуготовить его к совершенной отвычке от материнского молока, столь для него неприятной.
Самое отучение сие производится так, что либо отнимают только дитя от груди, причем должно не показывать ему более ту женщину, которая его кормила; либо делают ему противным сосание, намазывая кормилицы груди вещами дурного запаха и вкуса, как-то: полынным соком, желчью, чесноком и т. п., что возбуждает отвращение от сосания. Последний способ есть самый лучший, ибо одно отдаление кормилицы недостаточно для истребления во младенце охоты к матернему молоку и потому, что матери натурально неохотно отстают от детей либо и отстать не могут. Но весьма нужно для отучения младенца, чтоб мать оставила все безвременное сожаление и, не трогаясь плачем и криком младенца, не допускала бы его опять к груди. Ибо в противном случае глотает дитя молоко столь скоро и в таком множестве, что может подавиться или могут произойти весьма худые приключения. Сверх сего, такая безвременная нежность затрудняет только более отнятие его потом от груди.
По отнятии надобно заменять отнятую у младенца пищу другою, пристойною ему. Удобно усмотреть, что выбор пищи притом важен, ибо различность яств великое имеет действие и в теле взрослых людей. Итак весьма нужно знать, какая пища отнятому от груди младенцу пристойна и какая вредна; а упомянуть здесь о сем нужно потому, что весьма многие кушанья отвергаются врачами, яко весьма вредные, но матерями и кормилицами почитаемы за пристойные или, по крайней мере, безвредные.
Все грубые и жирные кушанья, также все кислые и горячие вредны детям: первые потому, что для подания доброго питательного сока требуют гораздо большей силы сварения, нежели какую детский желудок имеет; а последние потому, что, действуя весьма сильно, могут повредить нежную внутренность младенца.
Сего правила одного довольно было бы для определения детской диеты, если б только всем известно было, какие кушанья принадлежат к означенным в оном. Но сие можно предположить, по крайней мере, только о кислых и жирных кушаньях, ибо вкус их различает, а не о грубых и горячих; ибо врачи подразумевают под сими и такие кушанья, о которых матери и кормилицы и не думают, чтоб могли они быть вредны. Итак упомянем мы здесь о всех кушаньях, запрещенных лучшими врачами.
Грубые и потому детям вредные кушанья суть: все суровые мучные кушанья, как-то: супы, каши, пироги (выключая делаемых из такого теста, которое рассыпается во рту, без всяких приправ или с немногими и слабыми приправами. Таковы суть: бисквит, кофейный хлеб и миндальные пироги). Еще ко грубым кушаньям относятся: большие и жирные рыбы, яйца, сыр и масло, а особливо когда последнее не совсем свежее; всякого рода конфеты; всякие огородные и полевые плоды, как-то: горох, бобы, чечевица, пшено сарацинское, некоторые крупы, земляные яблоки, репа, пастернак и т. п., равным образом всякие травы: капуста, также цветная капуста, шпинат, салат и пр.
Горячие и потому вредные детям кушанья суть: все кушанья, приправленные пряными зельями, какого бы рода сии ни были; мясные кушанья, а особливо дичина; все мясные похлебки, а особливо весьма питательные.
Кроме всех упомянутых кушаний еще вредны детям все невареные овощи, конфеты, сырой сахар, а особливо крашеные сахарные товары, миндаль, орехи, изюм и другие такие лакомства.
Причины вредности лакомств суть следующие: по большей части пирожное делается из пшеничного теста, которое либо киснет посредством дрожжей, либо совсем бывает некислое и смешивается со множеством масла, яиц и разных других вещей. Пшеничное же тесто имеет в себе более всех твердости и клейкости, которые хотя кислотою и мешанием несколько разбиваются, делаются тоньше и способнее ко сварению в желудке, но большая часть твердости остается, ибо пшеничное тесто немного кислоты в себе принимает. Следовательно, пирожное несваримо для детского желудка; оно принимает надутие ветров, дает вообще грубую и крепкую пищу и наполняет желудок множеством нечистоты. Сии худые действия еще скорее происходят от пирогов, делаемых из пресного теста. Кроме сего, масло, мешаемое в них, весьма легко производит в желудке остроту и гнилость и причиняет возгорение в шее и в желудке и судорожные при-цадки в чувствительной внутренности детской.
Таким же образом и еще более вредят конфеты, потому что все они вообще клейки, тверды и довольно несваримы. Краски, которыми раскрашивают некоторые роды конфет, суть весьма неразумное изобретение, ибо они содержат в себе вредную остроту и потому повреждают нежную внутренность младенца, хотя и в малом употребляются количестве.
Древесные плоды хотя и никому не вредны, если употребляемы бывают совершенно зрелые и с умеренностью, но как содержат они в себе много воздуха, то грубы для слабого детского желудка и причиняют ему резь. Обсахаренные плоды вредны своей твердостью и клейкостью, а сушеные и печеные совсем несваримы.
. не годится мясо для детей и потому, что детям вообще не должно есть ничего такого, чего не могут они порядочно разжевать; а к сему зубы двухлетнего, иногда ж и трехлетнего младенца не довольно еще крепки. Но если мясные похлебки не весьма питательны и зубы младенца все уже вырезались, то можно такие похлебки принимать в число его кушаний для перемены, а иногда давать ему понемногу и уваренного нежного мяса, как-то телятины и т. п.
Но чем же питаться детям, когда столь многие кушанья им употреблять не должно? В самом деле, после столь обширного исчисления запрещенных кушаний остается мало таких, которые бы могли быть употребляемы. Но мы хотели только сказать, что пища детская должна быть не испорченная приправами, а простая и натуральная, как то пристойно детскому здоровью и слабым силам сварения. При исчислении вредных для младенца кушаний не упомянули мы о хлебе и молоке.
Итак, последуя лучшим врачам, полагаю я хлеб и молоко в число лучших и приятнейших кушаний для детей сего возраста. Молоко дается детям либо одно, либо смешанное с жидким овсяным отваром или с ячменною водою; также делается из него и из некоторого количества хлеба кашица или суп. Каким бы ни было образом приготовленное молоко пристойно и полезно детям каждого возраста, кроме того случая, когда бывают они больны; но не должно оно быть слишком жирно и переварено, также и не слишком водяно. В болезнях, происходящих от прокисшего в желудке и в кишках молока, не должно детей оным кормить, если не хочешь подкрепить и умножить причину сих болезней. Сия предосторожность весьма нужна при рези в животе, при несварении желудка и при других подобных болезнях, однако ж по большей части пренебрегается. В таких случаях надлежит сделать исключение из общего правила и заменять молочные кушанья хлебным супом, жидкими мясными похлебками и овсяным отваром.
В рассуждении хлеба также должно наблюдать выбор. Для сварения черного или грубого хлеба потребен крепкий желудок, и потому оный слишком тяжел для детей сего возраста. Но если он хорошо выпечен, то можно употреблять его, а особливо корку в супы. Один пшеничный хлеб не годится потому, что, не имея довольно кислоты, содержит в себе много сырой муки. Иногда можно безвредно давать детям калача и сухарей, однако чтоб в последних не было грубого сахару.
Самый лучший хлеб есть состоящий из смешения пшеничной и ржаной муки.
Когда дитя начнет хорошо жевать, то можно давать ему понемногу сущеной рыбы, выбравши наперед из нее рачительно кости.
Сими кушаньями. может довольствоваться малое дитя; и в самом деле, кажется, что они пристойны и достаточны, а особливо когда позволяются между оными и некоторые лакомства, как-то: бисквит, кофейный хлеб и миндальный пирог.
Когда дитя достигает третьего года (а если оно слабо, то по прошествии трех лет), тогда должно совсем отнять у него молоко. В сем возрасте зубы, а особливо коренные, вырезывающиеся обыкновенно позже других, получают столько крепости, сколько потребно на разжевание пищи. Однако надлежит приучать дитя и прежде к употреблению зубов и не допускать его ничего проглатывать не жевавши. Ибо чрез жевание не только пища разделяется на маленькие части, но смешивается со слюною и разжижается оною, нежели дойдет в желудок. Сие жевание столь нужно, что древние говорили: «Кто не жует, тот ненавидит жизнь свою». Нежеваная пища и у взрослых людей варится нелегко, угнетает тягостию своею желудок и дает несовершенный и худо отделившийся питательный сок.
Но при сей перемене детской диеты надлежит наблюдать то, чтоб не вдруг отнимать у детей молочные кушанья, а приучать их мало-помалу от слабейшей пищи к крепчайшей. Ибо вообще при диетическом воспитании детей должно примечать важное то правило, чтобы никогда не предпринимать скорой с ними перемены, но понемногу доводить их до свободного употребления необходимых для жизни вещей, смотря по тому, как натура постепенно делает тело их крепче и совершеннее. Сие правило столь всеобще, что беспрестанно надлежит помнить его при пище и питье, при тепле и стуже, при бдении и сне, при движении и спокойствии.
В рассуждении сохранения пищи примечать должно, чтоб не держать определенную для детей пищу в оловянных или медных посудах, ибо как вовлеченные ею в себя части металла и взрослым людям причиняют вред, то гораздо скорее и сильнее действуют они в слабых детских нервах.
На третьем и четвертом году возраста младенца можно умножить несколько число его кушаний. Поутру можно давать ему чай с молоком и сухарем или сухим хлебом; в обеде суп в воде или в жидкой мясной похлебке, также немного весьма мелко изрезанного вареного или жареного мяса с парой вареных яблок или груш или с некоторыми удобно сваримыми кореньями; а вечером для насыщения дитяти довольно одного супа с булкою. Но чем старше дитя становится, тем большую можно позволять ему свободу в выборе кушанья. Тело его и желудок от времени до времени становятся крепче, а последний всегда более получает способности ко сварению твердейшей и густейшей пищи. Итак, когда достигнет оно пятого года, то можно позволить ему употреблять в обеде и в ужине более мяса, а в обеде давать иногда отведывать и грубую пищу, которая при умеренном употреблении может уже хорошо в нем свариться, а особливо когда имеет дитя хорошее движение. По прошествии шести лет можно дозволять детям всякое кушанье (кроме приготовляемого с крепкими приправами, которые вредны и во всяком возрасте) и с осторожностью и умеренностью приучать ко всему. Кто с малолетства воспитан самой простой и натуральной пищей, тот будет не только здоров, но крепок и силен, и кто постепенно ко грубейшей привыкал пище, тот безвредно употреблять может самые простые и суровые яства. И так с сего времени чрез все последующие годы, даже дотоле, как дети совсем отстанут от родительского попечения, в рассуждении пищи надлежит только то наблюдать, чтоб вкоренять в них умеренность вообще и в особенности при грубейших кушаньях, а не приучать их к презрению простых натуральных яств и к приятности прикрашенного яда французского поваренного и кондитерского искусства.
Вот диета детская в рассуждении пищи, о которой не могли мы написать короче потому, что при многих кушаньях мало еще известна у нас истинная детская диета в рассуждении оных.
О питье для детей нужно сказать гораздо менее, ибо, по счастью, напитков не столь много и действия их в человеческом теле известнее. Но и в том делают злоупотребление слабые родители, сообщающие охотно детям своим все то, чем сами наслаждаются. Итак, должны мы сказать нечто и о сем.
Вино должно исключено быть из детской диеты. Дети имеют много мокрот, скользкие волокна и чувствительный состав нерв. Сие состояние существенно и нужно их возрасту; но вино переменяет его и потому весьма бывает опасно в детские лета, летучим и острым спиртом своим снедает оно соки, потребные к образованию крепких частей в детстве, иссушает тело и чрез то препятствует натурально росту. Молодым детям может оно причинять смертельные бессонницы и параличи, растягивая насильственно мягкий детский мозг и препятствуя чрез то отделению жизненных духов и вступлению их во все части тела. Сверх того, примечено, что дети, употребляющие в обеде хотя весьма понемногу вина, подвержены припадкам, которые перестают, как скоро они вина лишаются. Надлежит совсем исключить его из диеты детской, пока дети растут; а как они вырастут, то можно, однако не нужно, давать им по нескольку сего напитка.
Водку не употребляют дети тех состояний, для которых мы пишем. Одна только чернь и некоторые глупые или бессовестные кормилицы дают детям выпивать ее по нескольку либо обмакивать в нее хлеб, дабы дети крепче спали; но для того принадлежат они к черни.
Кофе есть весьма обыкновенное питье, даваемое и детям. Если варится для детей особенно слабый кофе, то вред от оного состоит только в том, что он слабит без нужды желудок, как то делает всякий теплый и водяной напиток. Но обыкновенно крепкий кофе, употребляемый взрослыми людьми, гораздо опаснейшие для детей имеет действия. Он разжигает кровь, производит в ней остроту, снедает соки, иссушает волокны и препятствует росту и образованию тела. То же производит шоколад чрез пряные зелья и какаовое масло, отягощающие желудок.
Пиво также не годится для детей, по крайней мере для молодых и не имеющих довольно движения. Если оно крепко, то делает детей пьяными, сгущает их кровь и множество других худых имеет действий. Если ж оно слабо, то находящиеся в нем дрожжи надувают желудок и наполняют его мокротою; оно причиняет беспокойный сон и, гоня мочу, производит запор оной либо столь сильно действует в почках и в пузыре, что дети ночью загаживают постель.
Самое лучшее питье для детей и для всех людей вообще есть вода. Она и молоко единственными служили средствами утоления жа’жды первым человекам, когда неизвестно еще было пиво, вино или другие искусством приготовленные напитки. Вода есть единственный и самый простой способ, приуготовляемый натурою к утолению нашей жажды и протекающий повсеместно; и она гораздо способнее к тому всякого другого пития. Она довольно разжижает кровь, напояет волокны, прохлаждает и укрепляет тело, прилична ко всякой пище, способствует распущению и сварению оной и производит все сии полезные действия, не разжигая кровь и не раздражая нервы. Вредит она тогда только, когда употребляется в излишестве, либо неблаговременно, либо весьма холодная.
Наконец, не должны дети вообще пить много. многое питье ослабляет только более волокны и желудок их.
Прежде говорили мы о диете детской в рассуждении пищи и питья. Все предписания наши об оной, вместе взятые, клонятся к тому, чтоб приучать детей к самой простой и натуральной пище и питью. Итак, на сем всеобщем и первом правиле должна основываться вся диета детей и молодых людей. Родители тогда только исполнят совершенно свою должность, когда последуют сему правилу во всем его пространстве; а дети получат ту выгоду, что тело их будет здорово и крепко, что научатся они рано любить и сохранять умеренность и воздержанность, а чрез то сохранят себя от опасных телу и духу вредоносных пороков.
Есть еще некоторые пункты, принадлежащие также и физическому или телесному воспитанию, хотя и не касаются они до пищи детей. Они суть обстоятельства, касающиеся до одежды и до движения и покоя их, и некоторые другие, имеющие влияние на образование телесных сил. При сих обстоятельствах против многого погрешить можно.
В рассуждении одежды и при возрасте младенца, грудью еще питающегося, упомянуто, что весьма вредно завивать детей в узкие пеленки. Сие, яко всеобщее правило, надлежит наблюдать во все последующие годы, чтоб детское платье не было узко, дабы не препятствовало оно свободному движению и образованию которой-нибудь части тела. Особенно преступаемо бывает важное сие правило тогда, когда дети носят узкие башмаки, исподнее платье, камзолы и кафтаны, галстуки и шнурованья.
Узкие башмаки не только препятствуют надлежащему образованию ног и пальцев вообще, но причиняют еще столь обыкновенные мозоли и врезание ногтей в тело, которое, само по себе будучи не малость, навлекает весьма опасные хирургические операции. Женщины, дабы прибавить себе роста (что, однако, человеку невозможно), носят башмаки с превысокими каблуками; от сего нога изгибается столь ненатурально, что не может ступать тою частью, которой ступать должно, и, потерпя несколько времени сие насилие, не может уже более разгибаться. По сложению человека надлежит ему ступать всей плоскостью ноги и пятою; но высокие каблуки так искривляют ногу, что пята и плоскость поднимаются вверх, а вся тягость тела упадает на одни пальцы. Потому женщины в высоких башмаках не могут ходить вообще скоро или сходить с горы, либо свободно прыгать, но и по ровному пути ходят колеблющимися шагами и согнувши колена, дабы не упасть. Пока женщина не совсем еще выросла, дотоле опасны для нее такие башмаки, препятствующие образованию ноги, и, по крайней мере, дотоле должна она носить башмаки с низкими каблуками, которые не переменяли бы натуральное сложение мускулов и костей в ноге и не затрудняли бы нужные движения.
Узкое исподнее платье у мужчин вредит особливо коленным суставам и мускулам, от которых зависит вся сила человеческая в хождении, верховой езде и прыганий и большая часть здоровья в старости. И так стараться, чтоб сие платье не делано было тесно.
Сии вредные действия узкого платья тем опаснее, что дети в известные годы беспрестанно растут, а платье весьма только немного разнашиваться может, да и само сие разнашивание причиняет уже насилие телу. Сему не иначе пособить можно, как давая детям новое платье, как скоро примечено будет, что старое становится им узко, и потому не снабжать их вдруг многим платьем, а переменять только оное чаще и делать снова столь пространное и покойное, чтоб не причиняло насилия ни одной части тела и годилось бы, по крайней мере, на несколько месяцев.
Галстуки и воротники рубашечные могут быть опасны, ограничивая свободное движение шеи. Они препятствуют тогда обращению крови, разделявшейся повсюду от головных пульсовых жил, и причиняют чрез то главные и шейные болезни, помрачения и обмороки, а молодым многокровным людям нередко и параличи.
Прежде говорили мы о вредности узкого платья. Теперь предложим о том, что слишком тяжелое и теплое платье вредит детям.
Многие родители не только приучают детей своих к теплоте покоев, но еще одевают их в шубы и другие толстые теплые платья, а когда надлежит им выйти на воздух, то обвертывают их во многие одежды так, как будто они суть такой товар, который при пересылке рачительно должно сберегать от худой погоды. Где ни бывают дети, везде окружены они теплым, нечистым и отчасти гнилым паром. Ибо шубы и другие теплые одежды для того только греют, что собирают в себя и удерживают выходящие из тела пары. Натура нарочно изгоняет сии пары, дабы освободить соки наши от бесполезных и нечистых частиц; но в шубах сии частицы собираются и входят мало-помалу опять в тело. Для того дети, весьма тепло одеваемые, бывают слабы и склонны к разным болезням, происходящим от худобы и нечистоты соков. От самомалейшей стужи получают они весьма опасные припадки, потому что простуда тем удобнее может последовать и тем чувствительнее бывает, чем теплее тело. Но не только вредно, когда одевается весьма тепло все тело; вредно и то, когда особенные части оного в отменной содержатся теплоте; ибо тогда закрытые меньше части подвергаются опасности простуды, не столь удобно последовать могущей, когда все тело равно покрыто бывает. При сем некоторые ту еще делают погрешность, что одевают теплее прочих такие части тела, которым менее всех сие потребно, а закрывают хуже те, которым рачительное покрытие нужнее всех.
Обыкновенно думают, что преимущественно надлежит содержать в теплоте голову, а ноги оставлять с легким прикрытием. Ничего нет несправедливее, как сие мнение, весьма обыкновенное людям среднего и низкого состояния. Опыт научает нас, что ни одна часть нашего тела не может сносить удобнее стужу, нежели голова, которой состав всякому делает сие непонятным. Толстые кости, волосы и беспрестанное стремление крови к голове защищают ее от суровости холода. Привыкшие с детства ходить с открытою головою не чувствуют никогда головных болезней и совсем не знают о шуме в ушах, насморке и других таких припадках. Итак, Локк справедливо заставляет детей днем и ночью ходить и спать без шапок, как скоро голова их покроется довольно волосами, Находятся люди, выходящие в самый жестокий мороз на улицу с открытою головою без всякого вреда, для того что они еще в детстве к сему привыкли. В мокрую только и ветреную погоду, при весьма великой стуже и при жестокой солнечной жаре нужно покрывать голову, потому что мокроты не может сносить никакая часть нашего тела; суровый ветер и великий холод причиняют простуды тем, которые не совсем против оной ожесточали; а жаркий солнечный зной производит часто смертельные припадки тому, кто долго оному подвержен бывает. Особенно надлежит наблюдать сие над людьми, имеющими болезнь в ушах, слезливость глаз или пролом на голове. Сим должно вообще рачительно покрывать голову, когда выходят они на воздух. Но здоровых детей, кроме вышеупомянутых обстоятельств, всегда надобно заставлять ходить либо совсем с обнаженной головой, либо с прикрытой умеренно; как в тепле, так и на стуже, а особливо должно откинуть шапки, подложенные мехом, которые ослабляют мозг и делают дитя тупоумным.
Напротив того, гораздо рачительнее надлежит покрывать ноги. Они более всех прочих членов отдалены от сердца, и кровь не может столь сильно пробегать чрез их сосуды, как чрез другие части тела. Посему ноги менее имеют теплоты, и впечатления внешнего воздуха бывают в них сильнее, а особливо когда тело находится без движения. Итак, достаточное прикрытие ног весьма способствует детскому здоровью, споспешествуя свободному обращению крови чрез сии члены и освобождая тем голову и грудь от великого прилива крови и соков. Но для того не нужны ни весьма толстые чулки, ни сапоги, разве когда должно детям в прохладную погоду и в грязь ходить по улице. Тогда надлежит стараться, чтоб хорошие подошвы и крепкое шитье сапогов сберегали ноги от их вредной мокроты. Но кроме сего случая, весьма толстые чулки и сапоги вредны детям, потому что кто в молодости привыкнет содержать ноги в тепле, тот в дальних летах не может их согреть ничем, кроме теплых сапогов, а чрез сие склонен бывает к простудам. Сапоги отягчают детей и приучают к дурной походке.
Наконец, весьма нужно закрывать рачительно шею и грудь у обоего пола детей, по крайней мере дотоле, пока не достигнут еще они шестого года. Ибо если заставляют их еще в самом нежном детстве ходить с непокрытою шеею и грудью, то подвержены они бывают многим и опасным болезням. Для закрытия сих частей весьма пристойны мягкие и широкие галстуки для мальчиков, а платки для девушек.
Теперь приступаем мы к другой части физического, или телесного, воспитания, касающейся до движения и спокойствия детей. Оба сии слова принимаются здесь в пространнейшем значении и столь много в себе заключают, что под сим заглавием можем мы предложить все прочие правила физического воспитания.
Первое, всеобщее и всякому человеку необходимое движение есть ходить. По большей части дети получают силу к хождению при прошествии первого года, по крайней мере если они рождены здоровы и не испорчены худым присмотром. Однако весьма остерегаться должно, чтоб не заставлять их ходить прежде, нежели сами они окажут к тому силы и охоту. Пока кости их весьма еще мягки, а ноги слишком еще слабы для ношения тела, дотоле весьма опасно принуждать детей ходить. Сие не только вредит их росту, но производит кривизну и безобразие ног. Бессилие для ходьбы продолжается у некоторых детей даже до третьего года, а у других и более. Но чем долее не могут дети ходить, тем основательнее подозревать можно, что они подвержены тайной болезни, ибо в таком случае редко поднимаются они на ноги прежде третьего года, а некоторые даже прежде шестого и седьмого. Тогда надлежит заблаговременно советоваться с врачом и остерегаться рачительно от того, чтоб не учить детей ходить принужденно.
Когда дети начнут ходить, то должно водить их на помочах. Сперва надлежит допускать их якобы качаться и ступать крепче ногами мало-помалу. Наконец, можно давать им ходить одним, причем, однако, надобно беспрестанно надзирать над ними и покрывать голову их шляпой, предохраняющей от упадения. Сия шляпа над лбом должна быть набита чем-нибудь столь толсто, чтоб дитя, упадши, не могло повредить себе нос, а в прочем надлежит ей быть столь пространной, чтоб не угнетала она голову. Самый лучший способ к раннему навыку и облегчению хождения для детей есть тот, чтоб допускать их беспрепятственно двигать ногами, когда они сидят или лежат. Посему никогда не должно запрещать детям ложиться на землю, раскидывать руки и ноги свои во все стороны и вертеться всем телом. Без сомнения, приметить можно, что они великое от того чувствуют удовольствие и что сама натура побуждает их к таким упражнениям для споспешествования гибкости, движимости и протяжению членов. Помочи должны к тому только служить, чтоб удерживать дитя от упадения, а впрочем, должно совершенную оставлять ему в них свободу.
Как годы бессилия детского протекут и дитя может ходить твердо и порядочно, то надлежит стараться, чтоб не злоупотребляло оно сию свою приобретенную силу на безмерное бегание. Ибо сколь полезно и нужно детям многое хождение и умеренное бегание, столь, напротив того, вредно им последнее, когда оно часто и неумеренно употребляется так, как и всякое слишком сильное движение вообще, потому что отчасти делает оно насилие нежному легкому, а отчасти, возбуждает пот, ослабляет тело, снедает соки и делает волокны преждевременно твердыми и окреплыми, а чрез то препятствует росту. Посему также не все детские игры пристойны для всякого возраста и для всякого дитяти. До пятого года надлежит им позволять только маршировать, бить в барабан (которое движение весьма полезно для рук) и т. п., а запрещать все сильные движения.
Из таких движений, при которых тело потрясаемо бывает без собственного содействия, пристойны детям помянутого возраста тихая езда в карете, езда на деревянной лошади и качание на висящей веревке. Не должно только допускать детей одних к сим забавам, для того что их безопытность может подвергнуть их притом великому вреду; но при всех таких движениях и играх надобно всегда быть с ними смышленому человеку, который мог бы удержать дитя в случае упадения. От пятого до двенадцатого года надлежит допускать детей играть мячом и другими подобными ему играми, которые делают руки и ноги весьма гибкими, дают хорошее образование телу, приучают зрение к скорому и справедливому чувствованию и, наконец, доставляют всему телу полезное движение, если неупотребляемы бывают чрез меру, то есть нежели не продолжаются даже до усталости и ослабления. Борьба есть также изрядное упражнение, придающее особенно великую силу рукам и ногами. Однако должна она позволяема быть детям только в присутствии родителей либо учителей, для того что в противном случае дети весьма удобно могут вывихнуть члены друг другу или от шутки поссориться в самом деле, как один другого уронит или ушибет.
Все сии и подобные игры и телесные упражнения должны производимы быть на вольном воздухе, для того что сие не только возвышает и умножает пользу их для тела, но развеселяет дух и чрез то кладет основание тихих страстей.
К сим летам принадлежит танцеванье; по крайней мере, начинают учить оному детей между пятым и двенадцатым годом. Если кто хочет сделать детей своих преимущественно искусными танцовщиками, тому нужно начинать ученье сие столь рано; а если кто при воспитании печется только о здоровье, для того, может быть, лучше было бы, при злоупотреблении сего искусства, как скоро дитя немного оное разумеет, подождать дотоле, пока все детские члены, а особливо легкое, сделаются крепче и сильнее. Но как бы то ни было, однако танце-вание принадлежит к воспитанию, итак, должны мы здесь сказать о нем свое мнение.
Танцевание есть, бесспорно, одно из прекраснейших, благороднейших и самых лучших телесных упражнений для обоего пола. Оно соединено с движением почти всех частей тела. Самомалейшие мускулы в ногах двигаются; руки, плечи и все тело упражняются в разных движениях и оборотах; дети приучаются ко благопристойным и пригожим положениям тела; музыка, соединенная с танцеваньем, возвышает удовольствие, чувствуемое душою от приятности телу. Короче сказать, дух и тело очищаются, укрепляются и увеселяются сим упражнением.
Но все сии выгоды происходят только от тихого танцевания, как-то: от менуэта, польского танца и от некоторых русских танцев. Напротив того, сильного движения требующие танцы, как-то английские и немецкие, не только не производят сих выгод, но и вредят еще здоровью. Они, утомляя и истощая тело, причиняют горячки, кровохаркания и болезнь в легком.
Образовать разум, или дух, детей называется вперять в них справедливые представления о вещах и приучать их к такому образу мыслей и рассуждения, который соразмерен истине и посредством которого могли бы они быть мудрыми. Человек с помощью разума своего может представлять себе не только то, что в нем самом происходит, но и что вне его; он может рассуждать о свойстве сих вещей, соединять их и отделять одну от другой и, сравнивая одну из них с другой, собирать новые представления, могущие до бесконечности быть умножаемы. Но натуральное расположение его не таково, чтоб он те вещи, которые познавать может, необходимо так себе представлять долженствовал, как они действительно суть, или чтоб не мог он заблуждаться в своем о них рассуждении, в сравнении их, в согласии или противоречии, им в них необходимом. Он может все окружающее его представлять себе с нескольких сторон либо с одной только стороны; он может почитать то большим или меньшим, лучшим или худшим, полезнейшим или вреднейшим, нежели каково оно в самом деле. Он может связывать вещи, никоим образом не совокупимые, а другие, неразрушимым связанные союзом, самовольно одну от другой отделять. Он может почитать одну вещь действием или причиной другой, когда, напротив того, они совсем никакого не имеют сообщения; и чем менее он упражнял силы разума, чем небрежнее и беспечнее употреблял их, тем чаще должен делать такие погрешности в размышлении, рассуждении и заключении. Сколь важно то, чтоб он в то время, когда начинает оказывать и употреблять сии силы, в употреблении их так был управляем, чтоб научился делать все справедливейшим и самолучшим образом. И в сем и состоит образование разума детей. На пути, по которому достигают они до познания истины, нужен им благоразумный и опытный вождь, который бы не только остерегал их от всех распутий и в случае совращения возвращал, но и научал бы их избегать всех окольных дорог и лабиринтов и стремиться прямо к своей цели. Разум их должен быть не только упражняем и обогащаем разными познаниями, но и так упражняем, чтоб они мало-помалу приобретали способность исследовать и разбирать то, что они знать желают, удобно отличать истинное от ложного и при сих исследованиях и рассуждениях следовать всегда надежнейшим правилам и по кратчайшему идти пути. Но сие делается не столько посредством научения их сим правилам размышления и впечатления оных в память их, как наипаче посредством того, когда при всех случаях учат их примечать, справедливо или несправедливо они мыслили и рассуждали и для чего то делали; также когда обще с ними и соразмерно их возрасту думают, рассуждают, исследуют, сомневаются или решают.
Сие всеобщее предписание понятнее будет чрез то, что устремит внимание читателей на особенные части вещи. Дело, о котором я говорю, весьма трудно; самолучших предписаний недовольно на предупреждение всех затруднений, при оном происходящих; а упражнение и в сем случае есть наилучший учитель. Между тем, по мнению моему, можно облегчить сие дело и трудиться с благополучнейшим успехом в образовании разума детей и воспитанников, когда родители, гофмейстеры и наставники будут наблюдать следующие правила.
Первое правило есть сие: не погашайте любопытство детей ваших или питомцев. Само по себе не есть оно погрешность. Паче есть оно сильное побуждение и изрядный способ сделаться разумным и мудрым. Когда дети о чем-нибудь спрашивают или не довольствуются первым ответом, обыкновенно по невежеству, либо гордости, либо лености, или угрюмости приказывают им молчать и попрекают их непристойным и достойным наказания любопытством ( Обыкновенно говорят тогда: «Детям не надобно все знать». Сие справедливо только отчасти.) . Бесспорно, должны они учиться скромности, а особливо тогда, когда находятся в сообществе чужих людей, пришедших не для них, но для их родителей. Но родители, надзиратели и наставники пропускали бы самолучший случай к научению их, требуя от них всегда того, чтоб были они только немыми слушателями. Нет, они должны, а если любят своих детей или воспитанников, то и удовольствие их будет состоять в том, чтоб отвечать на их вопросы не одними только угрюмыми словцами: да или нет, но таким образом, чтоб они действительно научились тому, что узнать желают, и чтоб то купно принесло им удовольствие. С радостью должно схватывать сей случай к упражнению размышления дитяти или юноши и посредством продолжения вопросов делать их самих изобретателями неизвестного еще им. Хотя б вопросы их были и таковы, что родители или надзиратели не могли бы отвечать на оные ( Например: «Откуда мы происходим?») ; однако сии должны не негодовать на то, но либо признаваться в своем неведении, либо извиняться вообще несовершенством человеческого познания, либо стараться вразумить спрашивающего, что ответ на его вопрос предполагает такие познания, которых он еще не имеет и иметь не может, но которым некогда награжден будет за свое прилежание, если продолжит оное.
Второе правило есть сие: упражняйте детей ваших или воспитанников в употреблении чувств; научайте их чувствовать справедливо. Впечатления, делаемые в нас внешними вещами посредством наших чувств, и представления, происходящие от того в душе нашей, суть якобы материалы, которые дух наш обрабатывает и на которых основываются, наконец, все познания и науки человеческие. Чем многоразличнее, справедливее и полнее сии представления, тем более может дух упражняться в размышлении и тем удобнее и безопаснее может он подниматься к высочайшим и всеобщим познаниям. Но как мы чувственные вещи гораздо лучше научаемся знать по впечатлениям, делаемым в нас их присутствием, нежели по описаниям, какие делают нам о них словами, то не заставляйте детей ваших из книг или по изустному наставлению учиться тому, что они сами могут видеть, слышать и чувствовать; но показывайте им то действительно, как скоро и как часто будете находить к сему случай. Так давайте им видеть и примечать красоты натуры, чудеса царства растений и животных, многоразличные воздушные явления, великолепие усеянного звездами неба и помогайте им мало-помалу различать и приводить в порядок множество темных представлений, теснящихся со всех сторон в их душе. Но давайте им видеть все сие собственными глазами и чувствовать свойственным им образом и не ослабляйте получаемых ими от того впечатлений неблаговременными. изъяснениями.
Водите их в дома и житницы крестьянина, в работные дома художников и рукодельцев; показывайте им там, как обрабатываются многоразличные богатства земли, как приготовляются они к употреблению для пользы и удовольствия детей; научайте их знать главнейшие орудия, к тому употребляемые, и почитать надлежащим образом людей, тем занимающихся. Сие откроет разуму их и рассудку так, как силе воображения и вымышления, многие обильные источники полезных и приятных размышлений. Притом упражняйте их всегда во внимательности. Внимательность есть мать всякого основательного познания. Приучайте их не переходить слишком скоро от одной вещи к другой, всякую вещь рассматривать со многих, и если возможно, со всех сторон, смотреть не только на целое, но и на особенные части его. Хотя не должно вам в первые годы воспитания утомлять внимание их, принуждая их останавливаться слишком долго при одной вещи, но желательно, чтоб вы мало-помалу чувственно уверяли их о великой пользе глубокого внимания. Случай к сему могут подавать и самомалейшие вещи. Например, они удивляются изрядным краскам цветка или приятному его запаху и довольствуются тем. Научайте их тогда, сколь много других красок, сколь много признаков искусства и мудрости видит навыкшее око знатока в составе цветка сего, в образе его листков, в свойстве его семянницы и пр. И так показывайте им часто, коль многое еще могли бы они приметить при той или другой вещи, если б на долее при ней остановились. Сей способ упражнять и укреплять их внимательность, без сомнения, более над ними подействует, нежели самоважнейшие увещания о должности и строжайшие наказания за упущение оной.
Третье: остерегайтесь подавать детям ложные или не довольно точно определенные понятия о какой-нибудь вещи, сколько бы ни была она маловажна. Гораздо лучше не знать им совсем многих вещей, нежели несправедливо оные себе представлять; гораздо лучше вам совсем отрекаться ответствовать им на некоторые их вопросы, нежели давать двусмысленный и недостаточный ответ. В первом случае, по крайней мере, знают они то, что та вещь им неизвестна, и могут со временем помочь сему недостатку. В другом же случае, напротив того, думают они, что довольно уже уведомлены об оной вещи, и по сему самому остаются в неведении. К сему присовокупляется и то, что первые понятия, о натуральных или нравственных предметах нами получаемые, суть якобы основание всех прочих. Если они неопределенны и ложны, то распространится от того вредное влияние и на сии. Но коль обыкно-венны чинимые в сем рассуждении погрешности! Думают, что всякий ответ на вопрос дитяти или молодого человека довольно хорош быть может. Часто не усомневаются вперять в них явные заблуждения, дабы только они замолчали. Утешаются тем, что впоследствии сами они узнают лучше сию вещь. Но надежда сия весьма обманчива. Первые впечатления продолжаются долее всех, соразмерны ли они истине или ведут к заблуждению. Хотя человек в постоянных летах и научается усматривать свои заблуждения, однако должен всегда весьма остерегаться, чтоб не вмешивались они неприметно в его представления и мнения и не обманывали бы его. Например, доставляют дитяти ложное понятие, что гром и молния суть действия и знаки божьего на человека негодования ( Обыкновенно говорят тогда: «Бог гневается».) и что они определены для устрашения и наказания обитателей Земли! Сколь глубоко вкоренится сие мнение в детской душе! Сколь трудно будет такому человеку и в зрелом возрасте почитать действием премудрости и благости божьей то, что он столь долго признавал за очевидное доказательство гнева его! А хотя юноша или муж и переменит первое заблуждение на сию истину, однако столь часто впечатления, оставшиеся в нем от первых его представлений, будут против воли его совращать его к ложным заключениям или исполнять страхом и ужасом!
Не сия ли погрешность в воспитании, о которой я говорю, есть причина того, что столь трудно истребить некоторые роды суеверия и что оные часто преследуют чрез всю жизнь и тех людей, которые действительно усматривают глупость оных ( Как, например, представление, что бог есть более самовластный господь, нежели премудрый и преблагой отец. )?
Четвертое правило, тесную с предыдущим связь имеющее, есть сие: не учите детей ничему такому, чего они по возрасту своему или по недостатку других предполагаемых притом познаний разуметь не могут. Не размеряйте детские способности по своим. Не делайте опытов научать их таким вещам, которые сами вы едва понимать можете или о которых вы в поздние лета приобрели некоторые понятия посредством особенного напряжения своего духа. Например, тщетно стали бы вы стараться философскими доводами уверить их о начале мира, о необходимости первой и вечной оного причины, о духовной натуре души нашей и т. п. Такими стараниями сделали бы вы только наставление ваше для них скучным, и напрасно бы потеряли они свое время и свои силы. Самая память их недолго могла бы сохранять в себе слабые впечатления, полученные ей о таких непонятных вещах. То только, чему научаемся мы с уверением, и причем разум наш или сердце занимается, делает в нас такие впечатления, которых время загладить не может. Итак, не отягощайте память их знаками и словами, не доводя их вместе до познания вещей, оными означаемых. Также не допускайте их употреблять такие слова, при которых они ни о чем не мыслят или мыслят совсем о другом, а не о том, что оными выражаемо быть должно. Когда услышите вы, что употребляют они такие слова и выражения, истинное значение которых чаятельно им еще не известно, то спрашивайте их, что они под тем разумеют; заставляйте их показывать вам те вещи, которые они означить тем хотят; или когда сие невозможно, то спрашивайте их о свойствах или действиях того; приводите их присем на правый путь, представляйте им, сколько возможно, чаще сии свойства и действия; или если предмет таков, что не можете вы им показать либо как-нибудь иначе вразумить оные, то, по крайней мере, остерегайте их от злоупотребления сих слов и учите их почитать оные за пустой только звук, которого значение должны они научиться знать со временем. Столько ли было злоупотребляемо большей частью человеков дарование языка, слышимы ли бы были они столь часто говорящие надежным и скорым тоном о таких вещах, которых они либо совсем не разумеют, либо сбивчивые только имеют о них понятия, если б они в детстве и юношестве приучены были к тому, чтоб при всяком слове мыслить что-либо определенное и прилагать внимание не ко знакам только, но паче к означаемым вещам? Но сколь редко наблюдается сие правило! Что обык-новеннее, как то, что слушают не твердо еще говорящих детей, употребляющих множество слов, которых понять им невозможно, лепечущих, например, о воздухе, о душе, о существе, о духах, о боге, о вере, о добродетели, не показывая им их неведения или не стараясь извлечь их несколько из оного ( Да мы и жалуемся еще, когда дети наши воспитаны не так безумно, как мы. )? Какое ж следствие сего? Они продолжают употреблять сии слова иногда пристойно, иногда непристойно, по случаю и удаче; думают, что разумеют их и не мыслят еще и в мужественном возрасте при оных ничего или мыслят что-нибудь совсем ложное. Слова суть знаки богатств нашего духа; но сии богатства только воображаемы, и знаки сии подобны ложным монетам, когда не знаем мы их значения.
С сим предписанием соединяется пятое, не менее важное: старайтесь не только умножить и распространить их познание, но и сделать его основательным и верным. Гораздо лучше им знать точно немногие вещи, нежели мелкое иметь познание о многих ( О последнем пекутся несмышленые учителя, старающиеся только хвастать воспитанниками своими пред их родителями.) . В сем рассуждении остерегайтесь от гордости, обыкновенно свойственной родителям и надзирателям. Часто думают они более об удовлетворении собственному тщеславию, нежели о споспешествовании истинному благу детей своих и питомцев. Они торжествуют о счастливом успехе своих стараний, когда сии могут говорить о многих и разных вещах с некоторой скоростью и смелостью, удивляющею несмыслящих слушателей; когда они в одно время занимаются многими искусствами и науками; когда они, будучи еще детьми или отроками, умеют отвечать на такие вопросы, на решение которых не отважились бы разумные и пожилые люди. Однако невозможно, чтоб разум, долженствующий обнимать столь многое и устремлять внимание на столь многоразличные вещи, различал все надлежащим образом и приобретал бы о всем основательное познание. Напротив того, приучит его сие смотреть на все беглыми глазами и ни в чем до основания не добираться. Избегайте сей погрешности, определенные к образованию и наставлению других людей! Научайте их мыслить основательно. Не учите их тому только, что какая-либо вещь существует и такие-то имеет свойства и действия; но также наставляйте их, сколько соразмерно их понятию, и в том для чего вещь сия такова, а не инакова и для чего имеет она сии свойства и действия. Притом никогда по лености или самолюбию не требуйте от них, чтоб они верили во всем одним вашим словам и чтоб почитали они изречения ваши бе с по грешными. Приучайте их паче мало-помалу, чтоб они сами спрашивали вас об основании того, что вы им сказываете, и признавали бы учения ваши за истинные не по уважению к вам, но по вашим доводам. Когда не будете вы наблюдать сие, то сделаются они либо сомнителя-ми, либо слепыми последователями. Говоря прямо, не будут они ничего знать, но будут только уметь рассказывать то, что другие прежде их думали и сказывали.
Однако величайшее старание, которое могли бы вы прилагать к образованию разума детей ваших или учеников, мало доставило бы им истинной пользы, если б вы наставляли их только в познании, а не купно и в мудрости, в правильном оного употребления состоящей. Посему при всем, чему вы их научаете, показывайте им употребление того, которое они для себя и для других делать могут и должны. Научайте их смотреть на все с практической стороны и при всех способных случаях производить то в действие. Преимущественно ж и беспрестанно старайтесь научать их судить право о цене вещей. Сия есть истинная мудрость, которая гораздо дороже всех наук вообще и которую никогда не можно вперить в человека слишком рано, если надлежит ей быть путеводительницею в его жизни. И так научайте детей ваших примечать великое различие между внешними, преходящими, бренными благами и преимуществами и между теми, которые собственно нам принадлежат и которые мы навсегда сохраняем. Научайте их здравие и крепость тела ценить выше богатства и красоты, похвалу совести выше почтения и похвалы людской и добродетель. выше богатства, чести, здравия и жизни. Сии учения столь неоспоримы и самому дитяти столь понятными могут быть сделаны, что почти всегда родители только или надзиратели его виноваты бывают в том, когда оно иначе научается мыслить. Например, если удивляется оно блистанию, богатству, драгоценности какого-либо платья, то спрашивайте его иногда: «Становится ли оттого лучшим злой человек, его носящий? Может ли платье сие дать больному здравие, слабому силу, невежде ум и благоразумие? Не благороднее ли, доставляя отраду многим бедным, одеваться несколько хуже, нежели быть немилосердным, оставлять братии своих, томящихся в убожестве, и гордиться сими украденными у них вещами?» Если дитя слишком высоко ценит красоту, то показывайте ему других детей или взрослых особ, которые, менее пригожи будучи, более почтенны и любимы, ибо они кротче, добросердечнее, благодетельнее и лучше; или научайте их знать таких особ, которые лишились красоты своей от разных приключений или которые при всей своей красоте презренны и ненавидимы до того, что не имеют доброй души и никаких действительных достоинств. Если надмевается дитя получаемыми собой похвалами, то показывайте ему при случае, сколь расточительно и безрассудно раздает большая часть людей похвалу свою; сколь часто хвалят люди то, чего они не знают, не уважают, не любят; сколь корыстолюбивы и переменчивы они в своем мнении и т. д. Когда ж детям или воспитанникам вашим надлежит научиться право судить о сих и подобных сим вещах, о вы, назначенные от бога быть родителями и наставниками! то не должны они слышать от вас никаких других, кроме справедливых мнений.
Но когда самих нас ослепляет блистание пышного платья, красоты или других таких наружных преимуществ ( Или когда сами хвалите детей за хороший их убор.; )когда вы сами вкусную пищу хвалите, яко изрядное и превосходное благо; когда сами вы много уважаете сии вещи и посредством ревности и важности, с какою поступаете с ними, великую прилагаете им цену; когда вы сами особенное оказываете почтение особам, хвастающимся такими преимуществами, то бесплодны будут и самолучшие наставления, которые вы можете давать о сем детям вашим в учебные часы или в другое время. Но когда сами вы поступаете в рассуждении сих вещей и некорым благородным равнодушием, когда сами вы уважаете и почитаете истинное достоинство, под каким бы видом, в каком бы наряде и состоянии оно ни показывалось, то учения ваши, собственным вашим примером подкрепляемые, без сомнения, изряднейшие принесут плоды.
Из сего следует еще следующее правило: оберегайте детей от скоропостижности в заключении и пользуйтесь всеми случаями посредством наблюдений доводить их до осторожности и точности в их заключениях и рассуждениях. Коль много погрешностей может наделать человек, например, тогда когда он почитает за действие и причину две вещи, вскоре одна за другою следующие или провождающие одна другою. Коль многие роды суеверия, коль многие заблуждения как в физике, так и в морали начало свое имеют и продолжаются единственно от сея скоропостижности. Например, правдивый человек, постигнутый тяжкими несчастьями и печалями, был ли бы столь часто почитаем лицемером, а безбожник, коему удаются его предприятия, любимцем небес, если бы по скоропостижности судьба человека не почиталась необходимым следствием доброго или худого его поведения, необманчивым признаком благоволения или неудовольствия божия ( О первом человеке говорят обыкновенно: «Бог его наказывает», а о другом: «Бог его благословил».? )Уроны, отягощения, страдания, которые добродетельный человек часто по случаю претерпевать и сносить должен бывает, приписываемы ли были самой добродетели и представляема ли бы она была под самыми неприятнейшими образами, если б по привычке не смотрели на все одно за другим последующее яко на вещи, необходимую имеющие связь? Основание ж сего преимущественно в первом находится воспитании. По крайней мере, в оном можно его по большей части отвратить.
Коль трудно образование духа детей! Коликое внимание, коликая прилежность, коль неутомимое терпение, коликое снисхождение требуются к тому, чтоб дитя или юношу научить право чувствовать, право мыслить, право рассуждать! Коликой различности сих стараний требует различность способностей и склонностей человеческих! Часто надлежит видеть себя принужденным почти не плодородную обрабатывать землю, и коль удобно плевелы могут одержать верх и на доброй пашне!
Но чем труднее дело сие, тем более предприемлющий оное должен напрягать свои силы для благополучного совершения оного. Самые величайшие трудности, наконец, преодолеваются, если всякий раз, когда они показываются, прилагается старание к истреблению их и если не упускается от внимания ни единая выгода, могущая облегчить победу. Таково воспитание вообще; таково особенно образование духа детей. Огранича сие упражнение некоторыми только часами, а в другое время совсем его оставляя, если не совсем не достигнете вашего намерения, то, по крайней мере, достигнете его весьма несовершенно. Дух дитяти или юноши всегда в движении; и так всегда нужен ему надзиратель, путеводитель. Когда вы провожаете его, сколько возможно, неотступно; когда вы не только назначенные учебные часы, но также забавы и игры его почитаете и употребляете яко способы и случаи к образованию его разума; когда пользуетесь вы всяким случайным обстоятельством, могущим облегчить вам оное, то старания ваши, конечно, не будут тщетны, плоды их превзойдут ваше ожидание.
Сколь трудно и сколь много прилежности требует дело сие, столь же благородно и приятно оно. Что может пристойнее и что должно бы приятнее быть для разумного существа, как то, чтоб другому существу своего рода, в столь тесной связи с ним находящемуся, облегчать достижение до совершенства, к которому оно способно; примечать первые лучи восходящего разума его и многоразличные действия сильнейшего и слабейшего света оного; помогать слабым стараниям еще колеблющегося его рассудка; споспешествовать могущему служить к успеху оного и отдалять могущее тому препятствовать; отвращать препятствия, встречающиеся на пути его; предостерегать его от соделан-ных собой погрешностей; соделывать его знатоком и почитателем истины, право мыслящим и основательно рассуждающим человеком, истинным мудрецом? Сколь много должен получить от сего пользы и сам тот, кто охотно и прилежно оное делает, и коль много может он споспешествовать чрез то не только благу частных особ, но и благу целых обществ!
Посему не важно ли и паче не весьма ли опасно оставлять часто и долго детей под надзиранием и в обществе людей, имеющих совсем грубый и занятый заблуждениями и предрассудками разум? Чем могут такие люди споспешествовать образованию их духа? В состоянии ли они, при самолучшей воле, наблюдать правила осторожности, нами здесь предписанные. Может ли безопасно слепой водить другого? Не приучатся ли паче дети ваши в обхождении с ними употреблять слова, которых они не разумеют, судить о вещах, которых они не знают, соединять истинное с ложным, чудное предпочитать натуральному, таинственное понятному, решать по своемыслию и без основания, утверждать упрямо свое мнение и ослепляться всяким блеском? С другой стороны, сколь много потеряете вы чрез то случаев наставлять их, ободрять и удерживать, пользоваться теми счастливыми минутами, в которых дальнейший можно иметь успех, вывести из заблуждения и привести их к познанию истины? О, будьте ревнительны к сему счастию и верьте, что родители или надзиратели никогда столько почтенны и велики не бывают, как имея при себе детей своих либо воспитанников и научая их наставлением и обхождением своим мудрости. Сие соответственно вашему определению, сие угодно богу порядка, поставившему вас в сие состояние, и за такие только поступки можете вы надеяться благословения его в сем и награды в будущем свете. Но все преимущества духа, приобретаемые человеком чрез размышление и упражнение, все сведения, которые он посредством оных получить может, тогда только драгоценны бывают, когда он чрез них споспешествует собственному и других людей истинному благополучию. А сего не может он иначе делать, как следуя охотно и верно свету разума своего, не только мысля и рассуждая соразмерно истине, но и поступая соразмерно к оной, не только различая справедливо добро от зла, но также любя и снискивая первое, ненавидя ж и убегая другого. Итак, разум его и воля, мысли и поступки должны согласовываться друг с другом. Познание истины должно его приводить к любви и исполнению добродетели. Следовательно, разумное воспитание состоит не только в образовании разума, но и сердца.
Образовать сердце детей называется устремлять склонности и желания их к самолучшим вещам, вливать в них владычествующую любовь ко всему тому, что истинно, справедливо и добро, и чрез то соделывать исполнение должности их для них удобным и приятным. Образование сердца, как всякий удобно усмотреть может, предполагает образование духа, и хотя последнее может некоторым образом отделено быть от первого, однако сие без него быть не может. В натуре нашей основано, чтоб воля наша в большей части случаев следовала познаниям и предписаниям разума. Мы желаем того только, что представляем себе Добром; если ж иногда к добру мы беспристрастны или ненавидим его, а зла желаем и ищем, то почитаем мы тогда добро злом, а зло добром. Итак, чем справедливее мыслим мы и рассуждаем и чем удобнее и натуральнее соделался для нас сей образ мыслить и рассуждать, тем справедливее будут определения нашей воли и происходящие от того желания и отвращения. Следовательно, чем рачительнее обрабатывается и образуется разум дитяти или юноши, тем большего можно надеяться успеха в рассуждении образования его сердца. Сие образование по большей части в том только состоит, чтоб научать его: все справедливые понятия и рассуждения, ему доставленные или к достижению которых ему было помоществуемо употреблять при всем том, что касается до нравственного его поведения и как до его собственного, так и других людей благополучия; чтоб облегчать ему употребление сие благоразумным воспользованием всеми благосклонными обстоятельствами; чтоб стараться ослаблять и отвращать внутренние или внешние препятствия, удерживающие его от по-следования познаниям своего разума или делающие оное для него трудным. В сем рассуждении должны и могут предпринимаемы быть разные упражнения и употребляемы, так сказать, разные искусства, которые весьма многоразличны по различности особ, с коими дело иметь надлежит, и представляющихся случаев. Посему и невозможно в сочинении, назначенном для наставления многих, сказать все то, что всякому особенно знать и примечать нужно. Итак, должны мы ограничиться здесь некоторыми только всеобщими правилами благоразумного поведения при образовании сердца или нравственного свойства детей. Первое правило есть сие: старайтесь узнать их сложение и располагать поступки свои по свойству оного. Сложение есть якобы земля, которую обрабатывать должно, и различие земли сея не столь велико, чтоб не скоро могло быть открыто. Более или менее живости и скорости в представлениях, более или менее чувствительности к добру и злу, к удовольствию и болезни, более или менее горячности в желаниях, более или менее склонности к спокойствию либо действенности, вот что составляет главную различность того, что можно назвать детским сложением. Все сии различности сложения могут вести как к добродетелям, так и к порокам. Главное попечение честных родителей и надзирателей есть то, чтоб примечать и споспешествовать первым и препятствовать другим. Великая живость, чувствительность, действенность суть изрядные свойства, когда устремляются они на добрые и достойные предметы и имеют путеводителем рассудок. Итак, не должно вам истреблять их, но надлежит только всегда стараться дать им самолучшее устремление и удерживать их в пределах умеренности. Живость духа должна употребляема быть на важные и полезные познания и науки; чувствительность сердца надлежит образовать к чувствованию всего того, что истинно изрядно, благородно и велико; а действенностью так управлять должно, чтоб она превратилась в ревнование быть услужливым и общеполезным. Дети и молодые люди, имеющие сии свойства, часто и выразительно должны предостерегаемы быть от злоупотребления оных, и надлежит возбуждать внимание их ко злу, происходящему из такого злоупотребления как для них самих, так и для других. Напротив того, оказывающие в представлениях и действиях своих более медлительности, склонные более к лености и спокойствию и не столь удобно в движение приводимые не должны приводимы быть в уныние и заглушаемы огорчительными попреками или суровыми поступками. Натурально бывают они робки и немного доверяют самим себе. Того ради должно поступать с ними кротко и терпеливо, ободрять их, извлекать из искомого ими мрака и приводить часто в такие обстоятельства, которые способны сделать в них сильнейшие впечатления и якобы дать душе их новый полет. Всякое сложение нрава, как мы уже сказали, может доводить до погрешностей. Всякое желание может в беспорядочную превратиться страсть. Надзирайте только рачительно над детьми своими, вы, долженствующие образовать их сердце и наставлять их в добродетели! Не щадите никакой погрешности и трудитесь над исправлением оной, как скоро она окажется. Особенно старайтесь истребить первые злые движения и похотения, от сложения их происходящие, и не допускайте сделаться в них привычкою той погрешности или тому злу, к которому они по сложению своему сильнейшую имеют склонность; а когда такие привычки уже произойдут в них, то ни о чем более не пекитесь, как об ослаблении и истреблении оных, представляя детям живо непристойность их и вредность, отдаляя от них все случаи, могущие служить к утверждению оных, и заставляя их часто повторять противоположные оным действия.
Во-вторых, приучайте детей действовать по усмотрениям и причинам, а не по слепым побуждениям или по одному своемыслию. Делайте им понятным то, что сие есть великое преимущество, какое имеет человек пред неразумным скотом, и что человек, не употребляющий сие преимущество, унижает самого себя и поставляет в подлейший класс тварей. Спрашивайте их часто не повелительно, но доверенно и дружественно: «Для чего они это делают, а того не делают? Для чего некоторых особ отменно почитают и любят, других же, напротив того, презирают и убегают? Для чего они из разных выгод и удовольствий, которые они могут иметь, выбирают те самые, а не другие? Какие намерения имеют они при сих или других упражнениях и стараниях?» и т. п. Старайтесь притом приобрести себе их доверенность, дабы открывали они вам мысли свои чистосердечно, а если они иногда будут отвечать на вопросы ваши только: «Я сам этого не знаю» или «Я не могу этого сказать», то не раздражайтесь сим, но помогайте им открывать причины их поступка, которых сами они часто не ведают; разговаривайте с ними дружественно о том деле, о котором речь идет, и о намерениях, какие притом иметь можно; рассуждайте обще с ними, как бы лучше можно поступить в том или другом случае, как удобнее и надежнее можно получить успех в некоторых намерениях, и если сие касается не слишком до важных вещей, то допускайте их самих избирать и беспрепятственно следовать своему выбору, но после напоминайте им о погрешностях, какие они притом сделают, и о худых следствиях, от того происшедших. Предписывая им какие-нибудь приказания, наставляйте их, если не во всех случаях, то по крайней мере, в большей части оных, об истинных причинах и намерениях приказаний ваших ( Или, по крайней мере, сказывайте им истинные причины и намерения приказаний ваших тогда, когда они их исполнят либо пренебрегут.) . Сказывайте им, для чего вы сие им приказываете, а то запрещаете, и старайтесь сделать для них понятным то, что причины ваши и намерения справедливы и хороши. Когда, наконец, требуют сами они от вас некоторым образом отчета в собственном вашем поступке, когда спрашивают они у вас: «Для чего вы при некоторых случаях так либо иначе поступаете? Для чего вы это теперь делаете, а в другое время оставляете?», то не всегда отвергайте сии вопросы, яко действия наказания достойного любопытства, и не думайте, что, ответствовав на оные, потеряете вы несколько уважения нашего у них; показывайте им паче, что вы всегда стараетесь следовать правилам истины, порядка, умеренности и справедливости, и когда хотите, чтоб действовали они по усмотрениям и причинам, то берегитесь, чтоб не имели они повода думать, что вы сами без причин и по одному своемыслию действуете ( В противном же случае все ваше научение и наставление будет тщетно.).
Третье: не довольствуйтесь сим, но и научайте их действовать по добрым, самолучшим и благороднейшим причинам и с чистыми и благодетельными намерениями. Остерегайтесь возбуждать только честолюбие их и поощрять их к прилежанию и должности всегда только представлением того, как другие люди о них судят, и добрых либо злых мнений, какие они о себе подать могут. Когда сие желание допустите вы соделаться владычествующею в них страстью, то они погибнут для истинного блаженства ( И сделаются искусными лицемерами.). Понеже большая часть высочайших добродетелей должна исполняема быть скрытно и без свидетелей, и кто не иначе счастлив, как по благосклонному о нем мнению людей, тот мало может надеяться совершенно удовольственных дней. Нет, только тот добродетелен, кто имеет независимую от суждений и мнений людских и всегда действенную склонность ко всему тому, что справедливо и добро, и тот только может быть счастлив, кто умеет довольствоваться невинностью своего сердца и одобрением совести. К сей добродетели и к сему счастию старайтесь вести детей или учеников ваших, о вы, занимающиеся образованием их сердца! Рассуждайте иногда с ними, от мнения ли зрителей справедливые, правосудные, благодетельные, великодушные действия становятся справедливыми, правосудными, благодетельными, великодушными действиями; не бывают ли оные таковы и во всякое время, во всяких обстоятельствах и тогда, когда никто, их не видя, не может ни судить о них, ни хвалить их; раскаивались ли они когда-нибудь, сделавши какое-либо добро скрытно, и не чувствовали ли они некоторого от того удовольствия; не находится ли великое и непременное различие между истиной и ложью, между порядком и беспорядком, не ведет ли за собой добродетель порядка и спокойствия как в сердце человеческом, так и в общественной жизни, а порок, напротив того, смятения и раздора? Спрашивайте их, теми ли же приятными чувствованиями, тем ли же удовольствием наслаждаются они, когда их хвалят за такие добрые свойства или дела, которые совесть их им оспаривает, как и тогда, когда одобряют и хвалят за их действительно сделанное ими добро, и научайте их выводить из сего заключение, что мысли наши и действия сами по себе должны быть добры или злы, пристойны или непристойны, как бы люди о них ни рассуждали.
Четвертое: дабы сделать им сие понятнее, то научайте их примечать следствия их дел или поступков. Научайте их надлежащим образом почитать спокойствие духа, удовольствие, бодрость духа, здравие и крепость тела, умножение своих познаний или способностей, уважение и честь и прочие выгоды, какие приобретаются правильным и добрым поведением. Поздравляйте их с сими выгодами и радуйтесь с ними об оных. Напротив того, сожалейте с ними о тех, которые по собственной своей вине лишены сих драгоценных благ и которые потому только несчастны, что пренебрегают свою должность и поступают противно ей. Также заставляйте их чувствовать злые и вредные следствия их поведения, сколько нужно для остережения и исправления их, и старайтесь не прежде отвратить оные, как они сами, узнавши свою торопливость и глупость, раскаются. Показывайте им отчасти в их собственных, отчасти и в чужих примерах, какой беспорядок, какие страшные зла влекут за собой неумеренность в чувственных удовольствиях, жестокость гнева и других страстей, недостаток прилежности и трудолюбия, расточительность и скупость и вообще все грехи и пороки; как они мало-помалу ослабляют и унижают дух человеческий, низлагают бодрость, разрушают здравие, сокращают жизнь, подрывают внешнее благосостояние, делают человека бесполезным, презренным, вредным членом человеческого общества, терзают его совесть и наводят на него тысячи смущений, горестей и бедствий. Показывайте им, с другой стороны, какие богатые награждения обретает праводетельный и добрый человек в одобрении своей совести, в спокойствии сердца, в представлении пользы и удовольствия, доставляемого им своим братьям, в почтении и любви, какой может он от них надеяться, и в уверении о благоугодности богу; коль счастлив бывает он оттого, что действует по твердым и справедливым положениям, что научился владеть самим собой и ограничивать свои желания, что может без труда и с радостью употреблять телесные и душевные силы свои на то, на что они ему даны от бога, что никого не должен он избегать и бояться, понеже убегает от зла и боится бога, что не всякое несчастье может привести его в уныние, что умеет он утверждать истинную свою свободу и не раболепствует привычке, суетности или собственным своим похотям ( Показывайте им примерами, с каким спокойствием и высоким удовольствием можно взирать на все гонения и клеветы, исполнив свои должности! ). Выхваляйте обстоятельно при всех случаях сие добродетельное счастье детям нашим и ученикам; но делайте сие с веселым лицом, с чувствительным сердцем и заставляйте их примечать, сколько сами вы драгоценностью оного проникнуты, сколь много предпочитаете вы то всему богатству, всему могуществу, всем забавам неправедного и порочного.
Пятое: старайтесь сделать должность для них удовольствием. Приучайте их соединять в представлениях своих должность и удовольствие столь тесно, как натура оные соединила. Показывайте им как собственным вашим примером, так и наставлениями, что всякая охотно и радостно исполненная должность награждает удовольствие. Пример ваш может служить к сему тогда, когда вы в присутствии их предаетесь чистой радости о совершенной вами верно должности.
Например, если вы, как опекуны или друзья, привели в порядок дела какой-нибудь вдовы, сироты или оставленного друга; если имели случай одного из знакомцев ваших совратить с пути глупости и порока или подать ему повод к доброму делу; если были вы столько счастливы, что утешили несчастного или знатную, подали помощь бедному и немощному; если с отменно добрым успехом исполнили вы должности чина вашего и звания или испытали приметное притом благословение; и когда от сих благородных и приятных упражнений возвращаетесь вы к детям вашим или ученикам, то давайте им участвовать в вашем удовольствии и радости, объявляйте им причины того, сколько можно без нарушения скромности. Но не хвалите пред ними сами своих дел., и показывайте им чрез сие, сколь много награждает человека уверение о правом и добром своем деле. Показывайте им то же и наставлением вашим, научая их примечать и различать приятные и радостные чувствования, которые сами они в подобных случаях испытывают, сравнивая с тем неудовольствие, беспокойство и досаду, вкрадывающиеся против воли нашей в сердце тогда, когда мы не сделаем того, что сделать должны, или сделаем неправильно. Увещевая их к должности, уверяйте их поступком своим при том, что вы намерены не показать господство свое и силу над ними или причинить им ненужное затруднение и отягощение, но споспешествовать только совершенству их и благосостоянию. Научайте их почитать добродетель не за строгую повелительницу, не за неприятельницу радости и увеселения, но за самолучший и единый надежный способ к истинному блаженству. Не говорите им того, что хотя порочный обыкновенно в свете счастливее добродетельного бывает, однако должно быть добродетельным, для того что бог сие повелел. Нет, сие представление ложно и не может сделать никаких иных, кроме вредных, впечатлений в уме, не знающем еще различать вид блаженства от самого блаженства. Научайте их паче, что добродетель одна делает людей счастливыми, а порок несчастливыми; что бог ничего нам не запрещает, кроме злого и вредного, и что он не требует от нас ничего, кроме того, что и в сем мире уже действительно нам полезно и добро; что благочестие и невинная радость не противоборствуют друг другу и что случаи, в которых добродетельный и благочестивый человек много претерпевать должен, нечасто происходят ( Ибо когда благочестивый страдает, то претерпевает вред только во внешних и преходящих благах; но никогда не можно благочестивым и добродетельным действительный нанести вред, потому то добродетельный не может быть обижен, не может быть несчастен. ).
Шестое: для облегчения им всего сего доводите их заблаговременно до испытания самих себя, которое есть изрядное средство к тому, чтобы всегда делаться благоразумнее и добродетельнее. Не надлежит вам налагать на них испытание сие яко упражнение, которое бы ежедневно они делать были должны. Такое принуждение сделалось бы для них скучно, а через сие и бесполезно. Также должны вы представлять притом не строгого судию, но паче друга, приемлющего участие во всем касающемся до его друзей, радующегося вместе с ними о соделанном ими добре и оказывающего сердечное огорчение тогда, когда они имеют несчастье сделать зло. Коль многие случаи на то представятся внимательным родителям и надзирателям! Когда вы, например, при окончании дня или недели окружены бываете детьми своими, когда они, будучи с вами, находятся в удовольствии и благополучии, когда даете вы им познавать нежную любовь и попечительность и возбуждаете в них чрез сие взаимную любовь и благодарность и приобретаете себе их доверенность, коль удобно бывает вам тогда устремлять внимание их на прошедшее и подавать им повод к исследованию сих и подобных вопросов: «Как препроводил я сей день, сию неделю? Сделал ли я в сей день, на сей неделе что-нибудь такое, что действительно подает мне причину к удовольствию и радости и что еще впредь мне либо другим полезно быть может? Успел ли я в сие время в каком-нибудь художестве, науке или искусстве столько, сколько успеть мог? Или не сделал ли или не говорил ли я что-либо такое, чего ныне стыдиться должен, о чем, может быть, долго еще раскаиваться стану, чего вредные следствия, может быть, долго еще чувствовать буду? Не вздыхает ли ныне кто-нибудь о том, что я его обидел или сделал ему несправедливость? Не терпит ли ныне кто-нибудь болезни или других трудностей оттого, что я отказал ему во вспомоществовании и утешении, о котором он меня просил и которое дать я ему мог? Не причинил ли я каким-нибудь словом или поступком беспокойства, неудовольствия и досады моим родителям, учителям либо и служащим мне домашним?» Благо вам и детям вашим, если вы таким образом мало-помалу приучаете их к испытанию самих себя, если иногда показываете им сами в том пример, если вы не стыдитесь признавать пред ними свои погрешности, по крайней мере в присутствии их учиненные, раскаиваться в оных, сожалеть о пропущении случая к соделанию добра, радоваться с ними при напоминовении действительно произведенного вами добра и сим образом, рассматривая свое и их поведение, научать их мудрости и добродетели!
Седьмое: научайте их также пользоваться сим образом и поведением других людей. Бывая с ними в компаниях (и желательно, чтоб вы редко без них бывали в оных), примечайте то, что при них говорится и делается, и после дружественно с ними о том разговаривайте. Делайте сие и тогда, когда возвращаются они из таких компаний, в которые вы провожать их не могли. Сами они подадут вам довольную материю к таким разговорам. Дети и молодые люди обыкновенно бывают внимательнейшими наблюдателями происходящего в их присутствии, нежели пожилые особы. Большая часть вещей имеет еще для них прелесть новости; а внимание их менее ослабляемо или прерываемо бывает собственными мыслями и рассуждениями, нежели внимание тех, которые приходят в компанию, обременены будучи разными заботами и трудными делами. Итак, заставляйте детей своих или воспитанников сообщать вам наблюдения, сделанные ими при таких случаях, и не предупреждайте их своим мнением. Изведывайте добрые или злые впечатления, сделанные в них разговорами, ими слышанными, или поведением других людей, коего были они свидетелями. Старайтесь представлениями и доводами утвердить полученные ими добрые впечатления, а злые ослабить и загладить. Остерегайте их от погрешностей и опрометчивостей, примеченных ими в других. Показывайте им, сколько вреда наносят чрез то сами себе сии люди и сколь нарушается тем удовольствие общественной жизни. Представляйте им образцами для подражания отличившихся от других своею праводе-тельностью, скромностью, кротостью, осторожностью, человеколюбием и научайте их, сколько почтения и любви заслуживают они тем у всякого. Но не позволяйте им судить ближнего с беспощадною строгостию (А еще паче не делайте сего сами в их присутствии столь же беспощадно, как и неразумно.), приучайте их паче к тому, чтоб охотно извинять то, что извинить можно, и рассматривать с самолучшей стороны такие слова и дела, которые удобны к различному толкованию. Притом наставляйте для них должностью не разглашать далее о порочном и достойном наказания, примеченном ими в других и вам пересказанном, не насмехаться и не шутить над тем; но употреблять оное на собственное только остережение и исправление.
Восьмое: также употребляйте к сему историю. Не думайте, что дети ваши или ученики тогда учатся ей, когда вселяют в память свою и могут пересказывать множество более или менее важных приключений со всеми оных обстоятельствами и следствиями. История должна нас делать благоразумнейшими и лучшими; из нее должны мы научаться знать себя и других людей, когда надлежит ей действительно быть для нас полезной. Но дети и молодые люди должны еще в сем быть наставляемы, ибо не довольно еще упражнялись они в размышлении, дабы искать и обретать пользу сию без чужой помощи. Однако посредством сего наставления история те же может доставить им выгоды, какие доставил бы им собственный опыт, да и доставляет в самом деле гораздо удобнейшим и безвреднейшим образом. Итак, при чтении оной спрашивайте их часто: «Как судят они о тех или других мыслях либо действиях человеческих? Для чего называют они сии правосудными, справедливыми, великодушными, благодетельными, а те несправедливыми, подлыми, свирепыми, бесчеловечными? Для чего смотрят они на первые с удовольствием и радостью, а на последние с отвращением и страхом? Для чего принимают они более участия в судьбе одной особы, нежели другой?» Спрашивайте их: «Что бы почли они за должность в таких обстоятельствах? К чему бы они вознамерились? К какой бы стороне пристали? Не пропустили ли бы они сего случая к соделанию добра и воспротивились бы сей прелести ко злу?» Прилагайте все читаемое или слышимое ими к ним самим и к особенным обстоятельствам, в которых они тогда обретаются или впредь обретаться могут. Научайте их притом всегда примечать собственное свое сердце, открывать сокровенные склонности оного, и если склонности сии беспорядочны и злы, то одолевать их тем заблаговременнее и ревностнее, чем яснее. усматривают они, до каких распутностей и злодейств могут довести сии склонности человека, при-держащегося их. Таким образом, история в одно время будет их забавлять, научать и исправлять. Она послужит изрядным способом к образованию их сердец и к соделанию их добронравными человеками.
Из первого отделения о сей материи видели мы, что трудно образование духа детей. Но не менее важно и трудно образование их сердца. К сему потребны великое внимание, неусыпная прилежность, неутомимое терпение, потребно много осторожности и благоразумия. Родители и надзиратели беспрестанно должны бдеть над собой самими так же, как и над детьми; примечать всякую добрую и злую склонность, в них появляющуюся; пользоваться всяким случаем к утверждению первой и к ослаблению последней; не почитать за малость ничего могущего иметь влияние во нравственное их свойство; беспрестанно соединять учение с упражнением; обоему придавать силу и важность собственным своим примером; всегда поступать по тем положениям и стремиться безуклонно к той цели, хотя бы и ежедневно находили они новые препятствия на пути, ведущем к оной. Кто исправляет дело сие токмо яко постороннее; кто надеется все сделать посредством приказов и предписаний; кто поступает с детьми и учениками своими не яко с разумными тварями, коих надлежит просвещать и представлениями доводить к добру, но яко с машинами, которые только понуждать и толкать должно; кто неохотно снисходит к их слабости и не воображает себя часто на их месте, дабы размерять наставление и учение свое по их понятию и потребностям; кто сегодня так, а завтра иначе, сегодня с чрезмерным послаблением, а завтра с чрезмерной строгостью поступает; кто первыми затруднениями, первыми неудачными опытами отстращается от своей прилежности и не столько постоянен, чтоб целые годы трудиться с одинаковой верностью, хотя и не видит отменных плодов своей работы, тот немного успеет в сем важном и многотрудном деле; но он не может обвинять кого, кроме себя, когда весьма прерывные, погрешностями исполненные и сами себя разрушающие старания его почти совсем бывают напрасны. Примечайте сие наипаче, вы, имеющие счастье быть матерями! Вы должны по большей части споспешествовать образованию сердца детей ваших. Вы можете, вы должны ежедневно и ежечасно над тем трудиться, и ваша только нежная любовь может преодолевать соединенные с тем трудности. Когда ж вы сию должность вашу исполните во всем ее пространстве, то гораздо большую окажете роду человеческому услугу и гораздо более споспешествовать будете его благополучию, нежели сколько могут все другие люди, какого бы состояния они ни были.
( Печатается по изданию: Новиков Н. И. Рассуждение о некоторых способах к возбуждению любопытства в юношестве. — Прибавление к Московским ведомостям, 1784, № 51, 52.
В статье говорится о развитии интереса детей к знаниям, учению. Эта работа является как бы продолжением развития идей, высказанных в трактате «О воспитании и наставлении детей». Публикуется полностью.)
К признакам, по которым познаются чрезвычайные способности к изучению науки, принадлежит между прочим и в некоторых людях весьма рано оказавшееся всегда действенное старание приобретать новые знания. Чувствующие себя одушевленными таким любопытством, или желанием знания, в беспрестанном движении, в каком кажутся быть их силы, ощущают некую болезнь, которая ничем утешаема быть не может, кроме подаяния пищи их духу. Они имеют душевную жажду, которая, как и телесная, жажды возбуждает нестерпимое чувствование, никогда прежде не укрощаемое, пока не напоят и не утушат ее наукой. Короче сказать, удовлетворение любопытству столь же для них необходимо, как и удовлетворение телесным потребностям. Славный пример такого направления духа имеем мы в Евклиде, который подвергал жизнь свою опасности, ходя из Ме-гары в Афины, дабы там пользоваться учением Сократовым ( Сократ (469 — 399 до н. э.) — древнегреческий философ. На занятиях с учениками использовал метод вопросов и ответов, который позднее получил название «сократическая беседа», «сократический метод». ). Хотя афиняне угрожали смертью тому мегарянцу, который осмелится войти в их город, однако Евклид, не взирая на сие жестокое запрещение, прокрадывался ночью в женском платье. Сколь непобедимо было Евклидово желание учиться, столь же непреодолимо бывает оно у многих, коих духовные дарования в приметной степени выше дарований других. Таковой побудительной силой к насыщению своего любопытства гонимые люди не требуют никаких иных побуждений к распространению их знания, кроме находящихся в собственной их склонности. Учитель, коему вверяется для научения дитя с таковым расположением духа, должен к тому только устремлять свое попечение, чтоб обращать врожденную его склонность на достойные предметы, которые бы разуму небесплодное давали упражнение и немало были бы питательны для сердца. Но понеже число одаренных от создателя такими сильными побуждениями к знанию гораздо менее числа тех, которых должно сперва побуждать и ободрять к изучению достойных познания вещей, то происходит вопрос: «Какими способами можно возбуждать любопытство и в тех, в которых врожденное побуждение слабо или, по крайней мере, не столь высоко, как в первых?» На сей вопрос постараемся мы здесь отвечать, поскольку позволят пределы сего небольшого сочинения. Теснота сих пределов и намерение наше при исследовании сего вопроса сделать известнее между нами от других уже предложенные способы, особливо между теми, которым должно быть потребно возбуждение и соблюдение любопытства в юношах, извинят нас в том, если листы будут иметь недостаток как в полности и подробности, так и в новости, которой в наши времена ждут от всякого небольшого сочинения, неизвестно по праву или не по праву.
Хотя желание знаний и науки у большей части людей не имеет той степени силы, чтоб они чувствовали неудовольствие и некоторым образом прискорбное беспокойство, когда не могут удовлетворить оному, однако у всякого имущего здравое расположение духа бывает одна сторона, которую только тронуть надлежит для возбуждения склонности к приобретению знаний. Во всяком можно возбудить охоту и склонность к изучению для него нужного, если учитель точно знает собственные ему силы и способности и отношение, в каком они одна к другой находятся. В сем случае нужно только часто и долго предержать в душе его те предметы, которые для склонностей его более прочих имеют прелести и которыми охотнее всего занимается он по натуральному побуждению. Хотя побуждение его и устремится тогда на некоторые только предметы, но сии предметы и суть те самые, коими прилежание его преимущественно должно заниматься и о которых должен он приобрести полные познания. Если бы всегда возможно было такое направление детских склонностей на согласные с ними предметы, то всякий в гражданском обществе занимал бы надлежащее свое место и мог бы определяем быть к посильным ему делам. Кроме выгод для гражданского общества имело бы сие и для самого него то доброе следствие, чтобы он ощущал менее той трудности, которую необходимо чувствовать должен, вьтшедши себя в круге таких дел, коих силы его обнять не могут. Но понеже человек не всегда может избирать себе род жизни, то многие дети должны руководствуемы быть к таким знаниям, к которым склонность их не столь сильно, сколько к другим, стремится. А по сему спрашивается: как же надлежит возбуждать сию склонность?
Суть некоторых вещей, имеющих в себе нечто привлекательное для всех людей без изъятия, та, что она, соединена будучи с подлежащим изучению, сделала бы оное удобопонятнейшим. Особливо ж человеки охотно устремляют внимание свое на такие вещи, с изучением которых очевидная совокуплена польза либо которые доставляют преимущественное удовольствие. Посему тот учитель лучше всех может возбудить и соблюсти любопытство своего питомца, который в состоянии учить его таким вещам, кои он непосредственно употреблять может или с коими связано много приятности.
Говоря здесь о пользе вещей, изучением которых ученик заниматься должен, разумею не ту пользу, которую может он от сего иметь в будущем своем роде жизни. Сия польза еще весьма отдалена от начинателя, и когда бывает ему представляема, то он видит ее в столь мрачной отдаленности, что не может ясно ее почувствовать и чрез то возбудиться к приобретению знаний, могущих доставить ему пользу. Говорить дитяти, что оно должно стараться о приобретении некоторых знаний для того, чтоб сделаться способным к какому-нибудь чину, столь же недействительно, как и старание возбуждать его к добродетели и благочестью представлением того блаженства, которое последует за добродетельной жизнью в будущности. Возрастающий отрок, в котором все мысли и чувствования происходят только от окружающих его вещей, видит и ощущает только настоящее; он останавливается при том, если оно доставляет ему удовольствие, и старается удалить его от себя, если оно причиняет ему неприятность. Будущность, в которую взоры его не проницают или, обращены на нее будучи, вскоре равнодушно отвращаются, есть для него мрачная ночь, в коей никакой предмет не имеет для него прелести. Сего ради польза, происходящая из того, чему учиться ему надлежит, должна столь близка к нему быть, чтоб он мог ее понимать и чувствовать, дабы он живым ее представлением возбуждаем был к изучению и присвоению себе с охотой тех вещей.
Ребята на Балеарских островах, коих жители в древние времена были славные стрельцы, не прежде получали завтрак, как сшибши его с поднятого вверх бревна. Естественным образом выгода, получаемая ими от своего искусства, долженствовала возбудить в них охоту к упражнению в метании. Если бы возможно было со всяким нужным знанием соединять столь же непосредственную пользу, то можно бы уверенным быть в способах, имеющих довольно прелести для любопытства молодых людей. Но между знаниями, имеющими влияние в такие дела, при которых особенно нужно напряжение духовных сил, может быть весьма мало таких, кои могли бы употребляемы быть детьми, начинающими упражнять свои силы. Ибо употребление большей части сил знаний требует уж столь сильного напряжения их способностей, что они не предпримут без негодования принадлежащих к тому трудов, понеже они хотят делать все с удобностью. Итак, знания, с охотой приобретаемые детьми, ради непосредственной их пользы обыкновенно касаются только до телесных и механических способностей, приводящих их в состояние исправлять некоторые приятные им дела. Ибо как скоро маленький человек почувствует движение и стремление находящихся в нем сил, то ищет он беспрестанно таких предметов, над которыми мог бы он оказать свою действенность, и принимает охотно и усердно все, облегчающее исполнение оных. Обыкновенно весьма поспешно и ложно судят о характере детей, почитая их нечувственными и радующимися вреду за то, что они раздавливают и раздирают все попадающееся им в руки. Присем должно бы размыслить, что они столько еще неопытны, что не могут представить себе надлежащим образом болезнь, причиняемую ими животным, и вред, производимый их действием. Долженствующим не истреблять натуральные побуждения детей, но управлять и устроить надлежит сие их стремление к действованию над вещами вне их к тому, чтоб быть разрушителями и восстановителями оных, употреблять между прочим и на доставление им некоторых знаний, чрез что сделались бы они способными к лучшему, приятнейшему и полезнейшему исполнению натурального побуждения действенности. Строить карточные или деревянные домики и после иметь удовольствие разрушать их одним ударом, подражать употреблению взрослыми людьми некоторых орудий и т. п.: суть сии такие упражнения, которые дети обыкновенно сами предпринимают. Присем надлежит воспитателям их якобы вместе с ними работать, при делании таких вещей рассказывать им о действительной пользе и подлинном употреблении оных и учить их разбирать особенные их части и знать имена. Выгоды, могущие произойти из сего для распространения детских знаний, по мнению моему, суть явны. Притом не только возбуждается их любопытство, но также умножается число их понятий и знание именований, и доставляется им некоторое сведение о способах и предметах, о главных пользах и посторонних выгодах. Едва ли бы могли они выдерживать такое наставление без негодования, когда бы оному не вспомоществуемо было подобными средствами.
Но еще более общее вспомогательное средство к возбуждению и соблюдению любопытства проистекает из склонности детей заниматься вещами, удовольствие им приносящими. Сие средство выхваляется почти во всех до воспитания касающихся сочинениях, и выгоды его пространно объяснены, так, что мы опасаемся навлечь на себя негодование за то, что отягощаем читателей давно уже известным и часто пересказываемым. Но мы намерены здесь только известное сделать еще известнее и потому хотим изъясниться о сем предмете, поколику позволит нам место.
Приятны детям бывают: 1) всякий действенный или изображенный только предмет, который чувства их ясно ощущать могут, если натуральное его противное свойство не причиняет им досады и омерзения; 2) всякая вещь, имущая для них прелесть новости и чудесности. Последуя вниманием нашим за дитятей, в котором не развились еще зародки будущих его способностей, с самого его рождения до отроческого возраста, примечаем, что всякая радость и досада производит в нем чувство. К собственно так называемым душевным страданиям дитя сначала бывает неспособно, оно тогда уже их чувствует, когда пробуждаются в нем похоти и страсти, коих оно утешить не может. Но самые сии похоти и страсти происходят от приятных чувствований, причиняемых ему чувственными предметами. Оно чувствует удовольствие, когда чувства его услаждены пищей и питьем или телодвижениями, и страдает, когда сие не бывает. Итак, что может быть естественнее, как представлять чувствам дитяти, чрез которые втекает в него всякое удовольствие и неудовольствие, такие предметы, коих рассматривание не только увеселяло бы его и побуждало к повторению рассматривания сих или других предметов, но и знание их могло бы впредь полезно быть для его разума и сердца. Сей путь указует нам натура, которой указанию должны мы последовать во всяком деле, преимущественно ж при воспитании детей. Выступающий присем из путей, предначертанных уже в человеческих расположениях, и старающийся идти с питомцем своим по другим стезям либо совсем отводит его от его определения, или ведет его к такой цели, которой, может быть, могут достигнуть только иными дарованиями снабденные творения в другой сфере, вне сего мира.
Итак, чрез чувства должно вселять во младую душу первые приятные знания и представления и сохранять их в ней, пока укрепившиеся силы разума возмогут оными пользоваться и употреблять их к своему и других людей усовершению. При наставлении детей по следам натуры идущий учитель из пространного царства творения и произведений человеческих, образованных прилежанием и искусством, будет выбирать те предметы, которые ученик его разуметь и понимать может. Он будет водить его к действительному или подражанием изображенному зрелищу всяких животных и давать глазам его увеселяться образованием оных; будет его приманивать к рассматриванию деревьев и других растений либо устремлять его внимание на приятные дела человеческого прилежания. И в самое то время, когда другие силы духа должны быть упражняемы, когда память должна заниматься изучением языков, а разум размышлением, учитель, хотящий, чтоб ученик его нечто затвердил, должен приступить к сему посредством чувств. Он лучше будет давать ему переводить несколько из натуральной истории или тому подобного, нежели мучить его так называемыми полезными и приятными диало-гизмами, не дающими пищи ни разуму, ни сердцу и вперяющими в ученика омерзение к тому языку, которому он учится. Примеры разума и неразумия, истины и заблуждения будет он лучше выбирать из детской жизни, нежели из вымышленных непонятных приключений или из наук. Короче сказать, он обратится к чувствам, будет их ласкать и забавлять и чрез них находить вход в разум и сердце, В сем будущем ему вспомоществовать будут и те вещи, которые для молодого человека имеют прелесть новости и чудесности. Всякому человеку естественно принимать особенное участие в чрезвычайных и чудесных вещах, особливо ж детям, для которых всякая новая вещь тем чудеснее, чем они всегда занимаются только предлежащими им вещами и никогда не думают, что кроме известных им предметов и приключений находятся еще другие, отличающиеся от прочих особливыми качествами и свойствами. Сего самого ради и весьма удобно соблюдать любопытство и внимательность детей; ибо по причине их неопытности многое кажется им чудно, что опытный человек рассматривает с равнодушным вниманием. Царства натуры подают и к сему многие предметы, которые учитель должен выбирать и представлять зрению молодого своего питомца. История и подобные истории вымыслы, равным образом басни, а иногда и самые сказки суть магазины, из коих может он брать чрезвычайные приключения для занятия любопытства своего ученика. Находятся дети, могущие несколько часов с беспрерывным вниманием слушать вымышленные повести и в другое время неотступно просящие о повторении оных. Сии ж дети, по причине своей живости, не могут ни четверти часа пробыть с некоторой внимательностью при обыкновенном ученье. Не должно сомневаться, что при таком роде наставления много можно сделать для просвещения их разума и образования сердца, и почти всегда можно быть уверенным, что дети, слушая внимательно, весьма мало из оного забудут.
Против сего рода вспомогательных способов возбуждать детское любопытство посредством приятных чувственных предметов деланы были разные возражения, а между прочими и сие: что оным весьма возбуждается побуждение к чувственным забавам, и без того уже в детях довольно сильное, и что они потом не способны будут к важным делам, требующим напряжения разума и размышления.
Сие возражение, без сомнения, обессилило бы все то, что можно сказать в пользу такого чувственного наставления, если бы оно клонилось только к доставлению удовольствия детским чувствам, без отношения к достижению важнейших предметов. Творец наш ведет по тому пути, по которому надлежит нам идти с детьми своими при наставлении их. Когда ему угодно, чтоб мы употребляли нечто для нас полезное, то всегда совокупляет он с тем некоторые приятности, долженствующие прельщать нас к употреблению оного. Нет ни единой из потребностей наших, удовлетворение которой не имело бы в себе приятности. Но можно ли сказать, что приятность, ощущаемая нами при наслаждении земными благами, есть единая цель, для которой дал он нам наслаждаться ими? Также и вещи, к упражнению духа служащие, должны быть приятны не для того, чтоб дитя чувствовало только сии приятности без дальнейшей пользы, но для того, чтоб оно охотно ими занималось, впечатлевало образ их в душу свою, сохранило его в ней, дабы некогда споспешествовали они укреплению разума, пище воображения и усовершению сердца. Самые чувства, занимаясь часто и много приятными предметами, не более ли приобретут силы и совершенства, нежели бродя только по бесплодной пастве? Не принадлежит ли к совершенству человеческому и то, чтоб чувства правильно ощущали? Сколь много пользы получат от того все прочие силы! При знании столь многоразличных вещей отвлечение, различение, проницание сделаются для разума удобнейшими; воображение получит начертания; в сердце возбудится чувствование изящного и доброго.
( Печатается по изданию: Новиков Н. И. О раннем начале учения детей.- Прибавление к Московским ведомостям, 1784, № 54 — 56.
Статья, как и предыдущая, логически связана с сочинением «О воспитании и наставлении детей». Автор стремится доказать неразумным родителям, что необходимо «рано. начинать упражнение в науках», ибо «поле учености пространно», а «жизнь человеческая кратка». В статье более углубленно, чем в прежних, показано преимущество общественного воспитания перед частным.)
Юношеский возраст есть самое лучшее время для ученья; сия истина столь всеобще изведана и столь часто повторяема, что выхвалять ее, по-видимому, есть почти то же, что и нарушить почтение, которым мы должны здравому человеческому рассудку. Но понеже она как древностью своей почтенна, так и почитателям своим изряднейшую являет благодарность, то можно отважиться быть ее провозвестником. Истинная приятность нераздельно связана с полезным: и потому мы еще более ласкаемся надеждою, что некоторые мысли наши о сей толь уже часто предлагаемой истине будут, ради пользы ее, приятны.
Между всеми издавна писавшими о воспитании и наставлении детей трудно найти такого сочинителя, который бы обработал сию материю с большим остроумием и точностью, нежели Квинтилиан ( Квинтилиан, Марк Фабий (ок. 35 — ок. 96) — римский теоретик и практик ораторского искусства. В книге «Об образовании оратора» изложил мысли о воспитании.) . Из его бессмертных сочинений научаемся мы, что в его времена и еще прежде разные были мнения о том возрасте, в каком надлежит юношам начинать учиться. Однако ж сам он согласуется с Хрисиппом ( Хрисипп (ок. 280 — 208/205 до н. э.) — древнегреческий философ, систематизатор раннего стоицизма.) , который думал, что в сем случае не должно терять времени. Да еще, по-видимому, из слов его заключить можно, что дети бывают некоторым образом способны к учению, как скоро говорить начинают; но сие ученье должно располагаемо быть по слабости их понятий и соразмерно нежности лет их. Хотя признается он, что человек во все времена детства едва столько научиться может, сколько в один год совершенных лет; однако ж утверждает, что не должно презирать и сей выгоды, сколько бы мала она ни была. Впоследствии опровергает он разные возражения, которые по большей части и ныне еще делаются. Говорят: «На что мучить мне детей своих преждевременно? На что им выучивать такие вещи, которые чрез час они забудут? Духовные их силы столь слабы, что не могут заниматься важными вещами. Разве для того должно мне их принуждать столь рано, чтоб в зрелых летах ощущали они ненависть к наукам, которых не могли полюбить в детстве, не в состоянии бывши усмотреть их цену?» Изрядно. Но кто ж утверждает, что должно мучить детей преждевременно? Кто предполагает, что они выученное чрез час забудут? «Зная слабость нежного детства,- говорит Квинтилиан, — не требую для детей строгого учения и не думаю, чтоб в сем возрасте можно было сделать что-нибудь совершенное. Должно паче оберегаться, чтоб молодой дух, не могущий еще любить наук, вкуся их горькость, не возненавидел их, вышед их детских лет. Ученье для детей должно быть игрой; надлежит их просить, прельщать похвалою; иногда должно допускать их думать, что они знают уже нечто, и радоваться тому. Также надлежит ободрять в них охоту к ученью подарками, любимыми в сем возрасте».
Положим, что не было бы никакого сомнения начинать учены детей столь рано, сколько возможно, то произойдет вопрос: публично или приватно учиться им должно? Оба рода ученья имеют свои преимущества.
Но сколь ни велики выгоды, коих можно ожидать от приватного воспитания, однако выгоды, представляемые публичным воспитанием, еще гораздо их более. К предмету сего сочинения не принадлежит сравнивать оба сии роды воспитания. Между тем всякий, право судящий, отдаст положению сему справедливость, когда размыслит, что при публичном ученье можно достигнуть того же предмета. Не упоминая о выгоде, какую можно получить от детского соревнования и которая при приватном ученье не может быть столь велика, как при публичном, надлежит упомянуть, что мудрейшие законодатели во все времена особливо уважали публичное воспитание. Однако ж во всех благоустроенных гражданских обществах неупускаемо было делать такие распоряжения, которыми бы публичное воспитание могло быть в состоянии, выгоднейшем для религии, нравов, обычаев и потребностей той земли. Сие воспитание так учреждено, что родители и учителя разное принимают в нем участие. Понеже родители не лишаются всей своей власти над детьми, как то обыкновенно было в других учреждениях, то из сего необходимо следует, что они долженствуют тем ревностнее лечись об исполнении должностей, предлежащих им при важном деле воспитания. Несправедливо было бы относительно к большей части жаловаться на нерадение, но также было бы несправедливо по излишней заботливости не допускать детей пользоваться публичным ученьем. Весьма часто пекущиеся о благе детей своих отцы сомневаются давать им участие в публичном ученье, опасаясь, чтоб дети во многочисленной толпе всякого рода людей не развратились и не потеряли бы вскоре ту любови достойную невинность, которую насадили они в нежные их души со многим трудом и заботами. Но можно ли по справедливости сего опасаться? Хотя правда, что молодые люди между множеством сверстников своих лишаются видимой невинности, которая прежде того была главной чертой детского их характера; но становятся ли они оттого злодеями? Хотя научаются они знать пороки, но предадутся ли им без всякого воздержания? Такова бывает судьба тех юношей, кои с первых лет содержимы бывши под строгим надзиранием, после оставляемы бывают на самих себя в то самое время, когда страсти начинают с величайшей жестокостью производить стремительную свою силу. Не зная опасности, свергаются они из одной бездны в другую и, с великой нуждой освободясь от огня, бросаются в воду, в которой погибают. Молодому гражданину, воспитываемому в гимназии, не столь надлежит сего опасаться. Познание света и людей, приобретаемое им в малом круге, приносит ему ту неописанную пользу, что он так приучается ко всегдашнему и неразлучному соединению порока с наказанием, что не может представлять себе одно без другого. Напротив того, добродетель и похвалы, прилежность и награждения всегда вкупе представляются его воображению и сопровождают его при каждом добром деле. Хотя кипящая горячность и вовлекает его в проступки, однако же проступки сии, по крайней мере, не испровергают вдруг временного и вечного его благополучия, но служат ему спасительным остережением: подобно как небольшой убыток для благоразумных купцов часто бывает великой прибылью, ибо они малым уроном научаются избегать большего. Нынешний свет не таков, чтоб тот имел в нем довольно разума, кто с открытыми глазами умеет уклониться от камня или обойти воду. Должно также учиться острозрящими глазами усматривать тонко-соплетенные сети, поставляемые невинности, дабы не запутаться в них. Дети, дома воспитываемые, могут быть незлобивы и нелукавы, как голуби; но быть мудрыми, как змеи, научает их обхождение со сверстниками своими. Сие бывает для света. Из него научаются они некоторым правилам благоразумия, за которые в большом свете заплатили бы они весьма дорого.
Но когда учителя в публичных воспитательных учреждениях со своей стороны жалуются и утверждают, что дети часто более зла приносят из дома в училище, нежели домой из училища. Совершенно ли они в том обманываются? Не обманывались они во времена Квинтилиановы? Однако, как бы то ни было, праводетельные учителя довольно бывают счастливы, когда не могут приносить столь бесчестящей родителей жалобы. Видя возрастающие злые привычки, они тем более должны стараться искоренить сии плевелы и рачительно остерегаться, чтоб оные не распространились.
Из всего вышесказанного удобно усмотреть, что раннее начало ученья детей не может оспорено быть возражением, что были лица, начавшие поздно учиться и основательно научившиеся. Особливо ж служит к утверждению сей истины то, что таковые примеры, будучи весьма редки, не могут составить правила и что при таковых редких явлениях находилось особенное соединение всяких благосклонных обстоятельств, как-то: пребывание в большом городе или при знатном дворе, покровительствующем науки и художества, обхождение с учеными людьми, чрезвычайные природные способности, в детстве утвержденное, но впоследствии по причине бедности пренебреженное основание, непреодолимая и никакими трудностями не отстрашаемая склонность к любимой науке и другие обстоятельства, на которые без труда полагаться не должно, не веря неизбежному предопределению.
( Печатается по изданию: Новиков Н. И. О сократическом способе учения.- Прибавление к Московским ведомостям, 1784, № 56 — 59.
В статье излагается сократический способ учения: не столько описание метода древнегреческого философа Сократа, сколько пропаганда одного из активных путей обучения детей. Статья публикуется со значительными сокращениями, особенно в той части, где автор детально разбирает идеи Сократа (см. коммент. 42), его метод.)
. Если современники Базедова ( Базедов, Иоганн Бернхард (1724 — 1790) — немецкий буржуазный педагог, основатель педагогического течения филантропизма. В своем учреждении (филантропии — 1774 г.) стремился «вырабатывать «людей» из детей богатых» и «дешево готовить учителей из детей бедных».) , Миллера ( См. коммент. 10.), Розевица (Розевиц. Фридрих (1729 — 1806) — немецкий педагог. ), Федера ( Федер, Иоганн (1740 — 1821) — немецкий писатель. Основное сочинение — «Новый Эмиль». Произведение направлено против системы воспитания Руссо. ), Брауна ( Браун, Генрих (1732 — 1792) — немецкий школьный реформатор.), Фельбигера (Фельбигер, Иоанн Игнатий (1724 — 1788) — немецкий педагог. )и Рохова ( Рохов, Фридрих Эберхард (1734 — 1805) — организатор школ в Германии, автор книги для чтения «Друг детей». Проповедовал идеи воспитания детей в духе безропотного послушания. ), особливо ж учителя юношества, будут читать сочинения сих достойных мужей с философическим остроумием, исследовать их, извлекать из них доброе, делать собственные опыты, испытывать советы других, наблюдать детей и юношей, из опытов и наблюдений выводить правила, и все сие будут делать обще, не побуждаемы будучи участным духом или привязанностью к собственным мнениям; если потомки будут продолжать сию работу и пользоваться познаниями своих предков, исправлять и дополнять оные, то свет приобретет науку, которая во всяком рассуждении будет заслуживать имя педагогики. Одну из важнейших частей сей науки составило бы точнейшее показание, как надлежит располагать ученье по различию наук и знаний, кои должно доставлять юношеству, по различию учащихся, их способностей, склонностей и будущего их определения. Сия часть педагогики научала бы нас образу ученья, употреблению наблюдений и выводимых из них правил. Она предначертала бы нам, как на ландкарте, путь, по которому можно идти при наставлении юношества, дабы могли мы по оному достигать наших предметов. Сия важная часть педагогики, по справедливости с нею различаемая и означаемая именем методики, ныне не есть еще то, чем быть долженствует. Вероятно, что мы никогда не будем иметь всеобщей методики, ибо всякий при воспитании и наставлении идет своим путем и часто из упрямства не хочет пользоваться советом благоразумных мужей, на коих знание в сем деле полагаться можно, да и самые преобразователи училищных и воспитательных учреждений имеют собственные свои правила, по которым располагают свои методы, и всякий из них рассматривает дело с особливой стороны; от сего ж необходимо должна произойти разность в способе ученья. По сей причине имеем мы толикое множество различных методов, получивших название либо от разных намерений при воспитании, либо от образа доставления дитяти или юноше познаний, либо, наконец, от славных мужей, изобретших оные или им следовавших. Кто не знает имен аналитического, синтетического, табеларического, эроматического и литерального методов? Кому не известны методы Комения ( Имеется в виду Ян Амос Каменский (1592 — 1670) — чешский мыслитель-гуманист и педагог. ), Базедова и многих других великих мужей, сколько же заслуживающие особливое название, как и метод Сократа, сего великого знатока человеческой души и практического учителя?
Сколь ни велики преимущества и достоинства многих из помянутых методов, однако всякий учитель юношества должен о них размышлять, испытывать их и извлекать из них самое лучшее. Ни один из сих способов ученья не сохранялся столь долго в почтении у знатоков сего дела, как известный метод Сократов. К преимуществам просвещенного нашего века принадлежит и то, что в нем начали исследовать и обрабатывать сей метод, основанный на психологических опытах и правилах.
. Хотя мы живем еще не в тех счастливых временах, в которых бы сия столь важная часть методики доведена уже была до совершенства; хотя не имеем еще мы теории сократики и, может быть, долго еще иметь ее не будем, однако в некоторых местах знающие мужи и остроумные философы начинают уже доставлять материалы для сей важной науки, которые должны мы принимать с благодарностью и стараться употреблять их так, как должно. Может быть, удастся нам, употребив надлежащую ревность и прилежность, пройти со временем далее по следам сих мужей и важную сию науку более распространить и исправить.
Характер Сократова метода (Сократов метод различаем мы от сократики вообще, ибо сократика заключает в себе не только известный нам Сократов метод, но также, по Сократовым правилам, из натуры человеческой души, из опыта и свойства подлежащих ученью знаний аналогически выведенный способ, как наставление юношества с первых детских лет даже до юношеского возраста постепенно восходить и удобно, естественно предлагаемо быть долженствует.) состоит, по мнению нашему, в следующих двух главных пунктах: во-первых, старался Сократ узнать природу души вообще и нераздельное свойство способностей учеников своих особенно, дабы не всех их вести по утвержденному единожды методу, но чтоб ученье последнее благоразумно распоряжать и переменять по различению его с первой. От сего происходил тот мудрый и благоразумный его поступок, что он сколько раз отрицался от восприятия на себя учительского вида и тона и принимал вид соученика или, по крайней мере, такого человека, который сам еще ищет истину и хочет исследовать ее обще с учениками своими. Также существенный признак Сократова способа учения есть тот, что он мудрыми вопросами мало-помалу развивал спящие в душе темные понятия, входящие посредством чувств в душу дитяти при самом его вступлении в сей свет, и, так сказать, помогал в родах разуму учеников своих, спрашивая дотоле, пока плод разума выходил на свет. Сократ старался сими мудрыми вопросами возбудить, развить, укрепить и направить здравый человеческий разум, которым одарены благодетельно от натуры все человеки, хотя некоторые в небольшом только количестве. К сему Сократову методу можно причислить еще то, чтоб учитель старался развить в слушателе или ученике своем некоторые всеобщие чувствования ( К сим чувствованиям принадлежат: симпатия, или сочувствование, чувствование свободы, чувствование изящного и дурного, приятное чувствование доброй совести и похвалы других, чувствование справедливости и несправедливости, чувствование радости и прискорбия, чувствование того, что мы можем споспешествовать собственному блаженству и удовольствию, чувствование того, что многие вещи в собственном отношении на нас действуют, и т. п.) , кои и пятилетнее дитя имеет, и при ученье прилагал бы все к оным. Сократический учитель никогда не должен произвольно вводить в душу понятия, но испытывать, какие понятия находятся в душе ученика и какие предварительные познания, представляемые нам чувствами, опытами, всем зрелищем действительного света; также должен он уметь действенные и действующие силы души всегда столь мудро направлять и устремлять, чтоб она понятия сии всегда между собой сравнивала, примечала их сходство и разность, отделяла, выводила и слагала из них новые понятия и т. д. Наконец, должен он удобным, понятным и естественным предложением, взаимными вопросами и ответами, решением и поправлением оных вспомоществовать рождающему идеи разуму ученика своего и, сколько возможно, облегчить ему сию работу. Напоследок сократический учитель отличается от других тем, что не хулит прямо никакого ответа своего воспитанника, сколько бы оный ложен ни был; но принимает сей ответ, делает из него новый вопрос и продолжает сие дотоле, пока, наконец, приводит душу ученика своего на ту точку, в которой иметь ее хочет и в которой ученик усматривает не только то, что он ложно отвечал, но и для чего он ложно отвечал и как бы ему отвечать надлежало (Сия первая, существенная и характеристическая часть Сократова метода есть вспомогательное искусство в родах души, are obpterricia, как он сам ее называет. Шутя, говорил он, что подражает в том своей матери, которая сама детей не рождала, но по должности своей помогала в родах другим. Сколь трудно искусство посредством вопросов выведывать, истинные или ложные понятия находятся в душе какого-либо человека, а особливо дитяти, сие известно всякому тому, кто предпринимал хотя небольшой опыт. Сократ сам то усматривал.).
Кроме сей первой части, о которой мы доселе говорили и которою толико означается Сократов способ учения, отличается он еще свойственной Сократу ирониею. Хотя почти все настоят в том, что Сократов способ ученья при наставлении юношества сколько возможно был употребляем; хотя знающие воспитательное искусство люди утверждают невозможность неограниченного употребления первой части оного даже и с самыми малыми детьми, однако другие искусные люди, коих философическому остроумию одолжены мы объяснением и решением многих педагогических вопросов, сомневаются в том, чтоб Сократова ирония при ученье и воспитании употребляема быть могла.
( Печатается по изданию: Новиков Н. И. Об эстетическом воспитании.- Прибавление к Московским ведомостям, 1784, № 59 — 61.
Статья примыкает к циклу сочинений о воспитании, опубликованных ранее в «Прибавление к Московским ведомостям», особенно к трактату «О воспитании и наставлении детей». В статье даются полезные советы, указания по вопросу изучения изящных наук. Публикуется полностью.)
Предписания логики и морали не суть потому бесполезны, что сами собой никого разумным и добродетельным сделать не могут. Равным образом, и правила вкуса не заслуживают сего попрека за то, что чрез них никто не может сделаться остроумным. Они не заменяют недостаток счастливого ума. Но если находится в человеке некоторое хорошее расположение, то вспомоществуют они к развитию оного или к удержанию на правом пути.
Многие думают, что вкус совсем не может на правилах основываться. Но примеры всех времен и наций довольно доказывают, что находятся, по крайней мере, некоторые всеобщие правила красоты, в которых все народы во всякое время были согласны. Не могут ли сии правила быть рассмотрены философическим оком и положены основанием дальнейших заключений? Невзирая на великую разность, царствующую между человеками в рассуждении образа их мыслей, могли они собрать некоторые справедливые и полезные правила об искусстве мыслить и составили из оных логику. Для чего ж невозможно при разности вкуса утвердить некоторые всеобщие положения, которые всякий, не хотящий с намерением быть упрям, одобрить долженствует и из которых потом можно бы было вывесть многие следствия, как из обильного источника?
Нельзя отрицать, что вкус остался бы притом во многих особенных случаях весьма различным. Ибо тогда много бы зависело от употребления всеобщих положений, которые не все бы стали делать одинаковым образом; но всякий располагал бы мнение свое по своим знаниям, воспитанию, образу жизни, нравам нации, состоянию и предрассуждениям, но сие не причиняет никакого урона справедливости и цене единожды утвержденных и всеобщими признанных правил, подобно как и первые основания морали не бывают потому сомнительны, что один употребляет их. иначе, нежели другие.
Понеже удобнее из всеобщего нисходить к особенному, нежели во множестве особенных случаев судить без всеобщих правил: то собрание положений вкуса, называемое в новейшие времена эстетикой, было бы не бесполезно. Не нужно бы нам было предаваться одному слепому чувствованию, но умели бы мы объявлять причину большей части наших чувствований и могли бы ясно показывать, для чего мы что-нибудь прекрасным или дурным почитаем. Довольно и тогда ссылаться на темное чувствование, когда по недостатку особенных знаний не можем мы употреблять положений; и невзирая на сии положения, имели бы нужду брать сие прибежище во многих особенных и частных случаях; ибо доныне не могли еще с довольной точностью объяснить все материи, к сему принадлежащие. Но и присем оные положения неприметно провождали бы нас в наших мнениях, и когда достигли бы мы до некоторой способности правильно судить, то мнения наши получали бы некоторую правильность и силу в самых тех случаях, в которых бы мы не могли объявить причину их и не знали правил.
Однако единые правила не составляют еще всего дела, сколько бы они справедливы ни были. Они должны примерами быть объясняемы и подкрепляемы, а упражнением в способности превратиться. Не далеко бы достиг кто-нибудь в танцевальном искусстве, если б мог только весьма точно доказывать правила оного и видал бесчис-леннократно, как танцуют другие, а сам никогда бы не танцевал. Итак, правила, примеры и упражнения должны быть соединяемы.
Но как соединять их? На сей вопрос не прежде можно будет ответствовать, как по определению, чему должен учиться тот, кто изящные художества и науки не главным, но вспомогательным учением почитает. Мы говорим о тех учащихся, которые хотят употреблять изящные науки при высших науках, поколику без оных либо совсем невозможно, либо трудно обойтись, если хотят они надлежащим образом пользоваться тем, чему учатся.
Хотя при наставлении юношества по большей части многое упускается, но иногда бывает также излишество. С изящными науками то же происходит, что и с новейшей философией. Едва победила она предрассуждения, то всякий захотел учиться философии, и ничему более, кроме философии. Все прочие столь же нужные науки были пренебрежены, хотя одной науки для ученого недовольно, не все они вспомоществуют одна другой. Мало-помалу начали пробуждаться от сей дремоты, возвращать философию в надлежащие пределы, за которые распространяла она власть свою, и соединять с ней другие полезные знания. Молодые люди в низших и высших училищах должны заставляемы быть заниматься только всеобщим в изящных науках; особенно ж оставляется собственному их прилежанию, размышлению и чтению. Посему почитаем мы излишним занимать их всеми правилами театральных или других стихотворений. Ибо таким образом, когда бы окончилось все учение изящных наук? Довольно вкуса во всеобщем имеет тот, кто может читать с удовольствием трагедию или комедию и чувствовать красоты оной; а для сего потребно весьма немногое, кроме всеобщих правил прекрасного и дурного. Кто имеет склонность судить подробно о каком-нибудь роде стихотворений или сам в оном упражняться, тот может читать: известные ему всеобщие основания подадут ему довольно случая разуметь особенные правила и далее о них размышлять.
Советуясь не с излишними почитателями сих наук, но с опытом, находим мы, что из всех изящных художеств и наук одно красноречие необходимо учащемуся. Хотя половина учащихся не будет никогда говорить формальных речей, однако всякий из них почти ежедневно должен бывает сообщать мысли свои другим либо через письмо, либо изустным рассказыванием. Всякий ученый должен столько разуметь правила красноречия, чтоб он мог мысли свои порядочно, ясно и основательно предлагать и искусно выражать. Сего не нужно доказывать, ибо мы живем в такое время, когда достоинство слога не полагается в непонятном, пространном и запутанном многословии или в пестром языке.
Все прочие изящные художества и науки обходимы суть для ученого, упражняющегося в какой-нибудь высшей науке. Нет в том нужды, умеет ли он рисовать, танцевать, играть на каких-либо инструментах или сочинять стихи: как ученый вообще может он не знать всего оного.
Однако никто не будет отрицать, что сии и другие изящные искусства могут доставлять ученому пользу в особенных случаях или, по крайней мере, во всякое время служат ему великим украшением. Понеже молодые люди часто сими искусствами не только нравятся, но в некоторых обстоятельствах несколько знания оных и требуемо от них быть может; то, по мнению нашему, всякий молодой человек должен столько им учиться, сколько может без пренебрежения главного своего дела, по мере своей склонности, сил, времени и случая. Он должен помышлять, что посторонние вещи часто полагают основание будущему благополучию; но никогда не должен он забывать, что они суть посторонние вещи и что для них не надлежит пренебрегать главным делом. Сверх того, ученому пристойно знать несколько всеобщее из всех наук, ибо они имеют между собой великую связь и одна наука другой либо объясняется, либо украшается.
Вследствие сего думаем мы, что кроме красноречия надлежит учить молодых людей в эстетике. Она приводит их в состояние судить некоторым образом о прочих искусствах, хотя бы они по недостатку дарования и не могли порядочно учиться оным (ибо каждое из них требует особливой склонности и способности). Не имеющий потребного для красноречия дарования лучше сделает, если совсем учиться не будет, ибо он худо может употреблять свои науки. В самом деле, сие дарование есть только здравая сила рассуждения и прилежность, а без сих можно ли чему-нибудь научиться? Все то, чего требует дарование в собственном смысле сего слова, в каком оно обыкновенно принимается, не может требуемо быть от всякого учащегося, ибо натура не всякого тем щедро одаряет. Но что может приобретено быть здравым разумом и благоупотреблен-ной прилежностью, того с большим правом можно требовать от каждого учащегося, понеже оно необходимо нужно к достижению главного его предмета.
Понеже стихотворство не только теснейшую имеет связь с красноречием, нежели другие искусства, ибо большая часть правил обоего суть одинаковы, но ученый человек должен и по другим причинам читать много стихотворцев, от которых редко можно получить пользу без некоторого знания стихотворства, то молодые люди должны также учиться поэзии столько, сколько нужно для достижения сего намерения.
Что касается до других изящных искусств, то, желая учиться какому-нибудь из них, должно сыскать особливого учителя и упражняться по его предписаниям и примерам, ибо сии искусства требуют некоторых телесных способностей. Итак, кроме эстетики, красноречия и стихотворства, не нужно более ничего помещать в такую книгу, в которой должны содержаться начальные основания изящных наук для молодых людей. Ибо, во-первых, почти невозможно знать все изящные искусства в равной степени, понеже каждое из них особливого дарования требует. Во-вторых, сии искусства приобретаются гораздо лучше через подражание и упражнение от опытных в них людей, нежели через правила. Сверх сего, они и не нужны ученому: по крайней мере, не имеет он обязанности учиться им, если натура не даровала ему особливой к тому способности.
По сим причинам надлежит в эстетическом учении давать сведение только о том, что имеет ближайшее влияние в красноречии и стихотворстве. Мы знаем, что эстетика должна быть основательным учением всех изящных искусств; но знаем также, что доныне преподаваемо в ней было только о красноречии и стихотворстве и еще несколько о живописном художестве, почему в самом деле не заслуживает она имени основательного учения всех изящных искусств. Также думаем мы, что еще находятся философические умы, которые знали бы все изящные искусства в столь высокой степени, чтоб могли находить их всеобщее, в котором все они сходствуют, и выводить из того полезные правила. Время и прилежание, которое надлежит употреблять на каждое искусство особливо, должны сперва наполнить сию пустоту, и тогда только возможно будет из рассеянных материалов воздвигнуть совершенное здание. Что ж касается до красноречия и стихотворства, то всеобщее обеих сих наук довольно к употреблению способно в эстетике представлено. Не отрицаем мы, что и в сем еще ежедневно можно делать новые открытия и прибавления. Но такова есть судьба всех наук; и мы весьма сомневаемся, найдется ли хотя одна из них, которая бы полной назваться могла; также вероятно, что при малых силах наших и никакая наука сего не достигнет. Однако уже изобретенное, собранное и распоряженное во многих отношениях важно и полезно; и гораздо лучше выучить доныне преподаваемое, сколько бы оно несовершенно ни было, нежели совсем ничего не знать. Нынешняя эстетика кажется нам достаточной для доставления молодым людям некоторой исправности и силы вкуса. Они могут впредь распространять сии положения и споспешествовать исправлению которых-нибудь наук.
Для достижения сего намерения надлежит давать им сведение о самоважнейших правилах эстетики, красноречия и стихотворства. Присем должно употреблять двоякий способ ученья.
Во-первых, надлежит, взяв хорошие образцы как в прозе, так и в стихах, изъяснять в них темное, показывать связь и порядок мыслей, всякие красоты, особливо ж красоты выражения, присовокупляя к тому всегда правила, почти таким же образом, как стал бы изъяснять латинского писателя хороший учитель, разумеющий более, нежели один только язык. Сим образом ученик не только получит чувствование прекрасного, но и приобретет также довольное число правил, кои, извлечены будучи из примеров, покажутся ему ясными, удобными и пристойными и по сей же причине глубже впечатлеются в его разуме. Начинать должно самыми легкими сочинениями, переменять роды слога, не упускать никогда из виду успех и способность слушателей и таким образом постепенно всходить выше. Такое предварительное упражнение сделает молодого человека способным понимать после правила в их связи, как порядочную науку. Большая часть оных будет уже ему известна из предыдущего практического наставления. Когда он потом поймет некоторые другие науки, особливо же главнейшее из философии, а между сим преимущественно имеющее ближайшее отношение к изящным наукам, то малого будет ему стоить труда размышлять о порядочной оных системе, особливо ж если и притом всякое правило пристойными примерами объясняемо и практически делаемо будет. Сей есть синтетический метод, так как тот можно назвать аналитическим. Если не будет сперва употребляем последний из них, то найдутся бесконечные затруднения, и без него исправится, по крайней мере, сила рассуждения и память ученика, но вкус его исправлен быть не может.
Сии предуготовления к философии и изящным наукам должны быть скоро начинаемы с молодым человеком. По крайней мере, всякий ученик должен иметь ежедневно по два часа, в которые было бы прилагаемо старание об исправлении его рассудка и вкуса и научении его отечественному языку. Мы думаем, что изучение латинского языка для того только столь трудно, что дети недовольно разумеют собственный свой язык. Много бы труда сбережено было, если бы они сначала года по два занимались по большей части отечественным языком и выучивали существеннейшие правила оного посредством примеров, почерпаемых из хороших писателей; ибо критических исследований и философических доказательств присем недовольно. Все языки сходствуют один с другим в бесчисленных частях. Молодые люди, разумея собственный свой язык несколько основательнее и пространнее обыкновенного, тем удобнее будут понимать чужестранные языки.
То же бывает в рассуждении латинских и чужестранных писателей. Как возможно разуметь их тем, которые большей части книг на отечественном языке не разумеют? Красоты Вергилия (Вергилий, Марон Публий (70-19 до н. э.) — римский поэт. Основное произведение — эпическая поэма «Энеида».), Горация ( Гораций (полное имя Квинт Гораций Флакк) (65 — 8 до н. э.) — римский поэт. В лирических «Одах», сатирах — философские рассуждения, наставления жи-тейско-философского характера, в духе эпикуреизма и стоицизма. )и других великих стихотворцев должны казаться в высокой степени непонятными тому, кто не может понимать и собственных стихотворцев. Если ж дети узнают большую часть вещей прежде, нежели приступят к чтению авторов, то не будет им стоить многого труда читать оных со вкусом; и самый чужестранный язык, который часто бывает им противен от труда, какого стоит им его изучение, сделается удобен и понимаем с удовольствием, когда узнают они, что он есть ключ к столь многим красотам. А дабы между тем не оставлять совсем латинского языка, то можно читать легких авторов, в которых язык есть главным предметом, и соединять оба сии упражнения.
Сказанное нами здесь разумеется и о примерах, долженствующих упражнять и укреплять вкус, при которых также двоякий метод наблюдать надлежит. Ученье чрез примеры должно предшествовать правилам, которые из них изобретаемы и объясняемы бывают, чрез что купно со вкусом и размышление упражняется. Для соделания вкуса всеобщим надлежит читать всякие сочинения, начав с басен и писем как легчайших родов слога, и, прошедши чрез весь их порядок, оканчивать формальными речами и героическими поэмами. Притом учитель должен примечать не только особенные красоты, но также целое и связь главных частей, смотря по свойству своих слушателей и по приращению к силе, мало-помалу ими получаемой. После сего уже бывает время преподавать порядочную систему правил, но и сии долженствуют паки примерами быть объясняемы. Если ж последнее делаемо будет без первого, то ученики приобретут только многие знания об особенных красотах; но понеже таковые примеры обыкновенно должны извлекаемы быть из связи, то не получат они подробных понятий о целом сочинении, его плане, порядке и произведении; и при противоречии некоторых правил, которых во всяком случае в одно время наблюдать не можно, не будут они знать, с которой стороны в таких правилах способнее сделать исключение. Напротив того, при целых сочинениях удобнее усматривается, как разные предписания между собой совокупляемы и исполняемы быть могут.
Наконец, надлежит употребить и собственные упражнения в прозаических сочинениях. Доколе они не предприемлются, дотоле самолучшие правила и примеры бывают недостаточны. Начинать их должно весьма рано, отчасти для того, чтоб усилиться в языке, отчасти ж для того, чтоб научиться чрез собственные погрешности. Сначала учитель должен задавать ученикам своим для выра-ботания самые легкие сочинения, которые всякий имеющий общий человеческий рассудок написать может. Для чего не учить десятилетнее дитя написать письмо об известных ему вещах, сочинить описание слышанного им в других лекциях, а особливо в исторических, либо сделать извлечение из басни или иного какого-нибудь легкого сочинения, читанного и объясненного ему? Мало-помалу упражнение сие возвышается, однако так, чтоб материи его за несколько времени в лекциях изъясняемы были. При задавании сочинения надлежит давать небольшой план оного, который, однако, не должен быть ни искусством, ни пространным, но потребно, чтоб он служил только к припамятованию того, что учитель прежде для объяснения либо спрашивал, либо иначе преподавал. Учитель должен поправлять ученические сочинения, сказывать понятную причину всякой погрешности и равно, как при изъяснении хороших примеров, возвращаться к правилам и присовокуплять показание способов, коими какая-либо мысль или выражение исправлены быть могут. В сем также надлежит идти постепенно, смотря по свойству учеников.
Если сии упражнения несколько времени, в надлежащем порядке и числе, соединяемы будут со сказанным нами об истолковании правил и изъяснении хороших образцов, то не только добрый вкус сделается всеобщим и молодые люди придут в состояние делать многое сами собой посредством одного чтения и собственной прилежности, но еще мало-помалу будут они способны выражать мысли свои пристойным образом, без чего прочие их науки принесли бы мало надлежащей пользы.
источник