Ананасовая вода для прекрасной дамы анализ

Ананасная вода для прекрасной дамы

Автор не обязательно разделяет религиозные, метафизические, политические, эстетические, национальные, фармакологические и прочие оценки и мнения, высказываемые персонажами книги, ее лирическими героями и фигурами рассказчиков.

I’m the little jew who wrote the Bible[2].

Чтобы вы знали, меня зовут Семен Левитан.

Я родился и вырос в Одессе, на пятой станции Большого Фонтана. Мы жили совсем рядом с морем, в сталинской квартире конца тридцатых годов, доставшейся моей семье из-за минутной и не вполне искренней близости к режиму. Это было просторное и светлое жилище, но в его просторе и свете отчетливо присутствовал невыразимый советский ужас, пропитавший все постройки той поры.

Однако мое детство было счастливым. Вода в море была чистой (хотя тогда ее называли грязной), трамваи ходили без перерывов, и никто в городе не знал, что вместо английского языка детям надо учить украинский – поэтому отдали меня в английскую спецшколу. По странному совпадению, в ее вестибюле висела репродукция картины «Над вечным покоем» кисти одного из моих великих однофамильцев – Исаака Левитана.

Я не имею отношения к этому художнику. Зато, если верить родителям, я отдаленный родственник знаменитого советского радиодиктора Юрия Левитана, который в сороковые годы озвучивал по радио сводки информбюро. Очень может быть, что именно гены подарили мне сильный и красивый голос «таинственного серебристо-ночного тембра», как выразилась школьная учительница музыки, безуспешно учившая меня петь.

Документальных свидетельств родства я не видел – никаких архивов у нас не сохранилось. Но семейное предание заставило маму купить целый ящик записей Левитана на гибких пластинках, сделанных из старых рентгенограмм. Подозреваю, что эта же сень отраженного величия заразила папу-преферансиста поговоркой «я таки не играю, а счет веду».

Слушая размеренный, как бы неторопливо ликующий голос Левитана, я с детства изумлялся его силе и учился подражать ей. Я запоминал наизусть целые военные сводки и получал странное, почти демоническое удовольствие от того, что становился на несколько минут рупором сражающейся империи. Постепенно я овладел интонационными ухищрениями советского диктора, и иногда мне начинало казаться, что я настоящий ученик чародея – мой неокрепший голос вдруг взрывался раскатом громоподобных слов, словно бы подкрепленных всей танковой мощью центральной Азии.

Родителей весьма впечатлял мой имитационный талант. С другими людьми обстояло чуть сложнее.

Дело в том, что моим родным языком был не столько русский, сколько одесский. И мама, и отец говорили на уже практически вымершем русифицированном идише, который так бездарно изображают все рассказчики еврейских анекдотов. Я, можно сказать, и вырос внутри бородатого и не слишком смешного анекдота, где фраза «сколько стоит эта рыба» звучала как «скильки коштуе цей фиш».

Этот специфический одесский parlance впитался в мои голосовые связки настолько глубоко, что все позднейшие попытки преодолеть его оказались безуспешными (забегая вперед, скажу, что густая тень идиша легла не только на мой русский, но и на мой английский). Поэтому, хоть изображаемый мной Левитан звучал совершенно естественно для моих родителей, приезжих из Ма-а-асквы он смешил до колик. Мне же их тягучий как сгущенка северный выговор казался до невозможности деревенским.

Летом меня отправляли в странный пионерлагерь, расположенный совсем рядом с домом – он помещался в здании интерната для глухонемых, которых на лето, надо думать, вывозили на север. В палате пионерлагеря я развлекал более сильных и наглых ребят своим небольшим даром.

Надо сказать, что я был слабосильным мальчиком. Сперва родители надеялись, что мой рост и сила лишь временно зависли на какой-то небесной таможне, и я еще наверстаю свое. Но к шестому примерно классу стало окончательно ясно, что папа создал не Голиафа, а очередного Давида.

Мудрый Фрейд не зря говорил, что анатомия – это судьба. Мой имитационный талант оказался единственным противовесом жестокому приговору природы. Но все-таки противовес существовал, и гопники с гегемонами били меня не слишком часто – я умел их развлечь.

Сперва я просто читал заученные наизусть военные сводки, пестрящие дикими географизмами – в темной палате они звучали непобедимыми азиатскими заклинаниями. Но постепенно это наскучило моим слушателям, и я начал импровизировать. И вот здесь выяснились удивительные особенности моей магической речи.

Любая из страшных историй, которые дети рассказывают друг другу в темноте, приобретала в моем исполнении иное качество – и пугала даже тех, кто обычно смеялся над страшилками. Мало того, самые простые слова, обращенные к моим товарищам по палате в темный час после отбоя, вдруг наполнялись жутким многозначительным смыслом, стоило мне произнести их голосом Левитана.

Любой этнограф, знакомый с особенностями евразийского детства, знает, что в подростковой среде соблюдаются строгие социальные протоколы, нарушение которых чревато такими же последствиями, как неуважение к тюремным табу. Но моя волшебная сила ставила меня выше подобных правил. В минуты имперсонаций я мог, как тогда выражались, «бакланить» без всяких последствий, говоря что угодно кому угодно – и с этим смирялись, как бы почитая сошедшего на меня духа. Разумеется, я не ставил подобных экспериментов в своем обычном худосочном качестве, когда в палате становилось светло.

Была, впрочем, одна досадная проблема – о ней я уже упоминал. Некоторые ребята обладали иммунитетом к моей магии. Мало того, я их смешил. Обычно это были москвичи, занесенные к нам потоками арктического воздуха.

Причина была в моем одесском выговоре – он казался им смешным и несовместимым с грозным смыслом произносимых слов. В такие минуты я ощущал нечто похожее на трагедию поэта, которому легкая картавость мешает обольстить свет чарами вполне гениальных строк. Но москвичей среди моих слушателей было мало, и некоторые из них таки падали под ударами темных крыл моего демона, так что по этому вопросу я переживал не особо.

С одним из москвичей я даже подружился. Его звали Влад Шмыга. Это был толстый мрачный парень с очень внимательными глазами и вечно потным ежиком. Мне льстило, что он был одним из тех северян, кто не смеялся над моим выговором, а его, несомненно, впечатлял мой талант.

В нем было что-то военно-детдомовское – только его хотелось назвать не сыном полка, а сыном заградотряда. Его любимым эпитетом было слово «убогий», применявшееся ко всему, от погоды до кинематографа. Кроме того, у него было необычное хобби.

Он вел досье на каждого мальчика из нашей палаты – в общей тетради, которую хранил в мешке с грязным бельем под защитой нескольких особо пахучих носков. Мне он ее доверительно показал, когда мы курили сырые ростовские сигареты в кустах возле столовой. Про меня там было написано следующее:

Обладает умением говорить голосом загробного мира, отчего ночью делается страшно. Может не только напугать до усрачки, но и утешить и вдохновить. Таким образом, имеет уникальную способность, близкую к гипнозу. Способен выражаться красиво и заумно, так что кажешься себе некультурным дураком, но, когда забывается, начинает говорить быстро и с сильным еврейским акцентом. Тогда гипноз пропадает.

Я, конечно, и сам про себя все это знал – только формулировал чуть иначе. Однако я был знаком с собой вот уже двенадцать лет, а Владик выделил из меня эту смысловую суть всего за несколько дней. Мало того, за этот короткий срок он успел проделать то же самое и с остальными соседями по палате, и это, конечно, впечатляло. Наверное, именно тогда я впервые понял, что кроме меня в мире есть много других специфически одаренных людей, и гордиться своим даром следует очень осторожно.

источник

Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru

Ананасная вода для прекрасной дамы

Автор не обязательно разделяет религиозные, метафизические, политические, эстетические, национальные, фармакологические и прочие оценки и мнения, высказываемые персонажами книги, ее лирическими героями и фигурами рассказчиков.

Операция «Burning Bush» [Операция «Горящий куст».]

I’m the little jew who wrote the Bible [Я маленький еврей, написавший Библию.].

Чтобы вы знали, меня зовут Семен Левитан.

Однако мое детство было счастливым. Вода в море была чистой (хотя тогда ее называли грязной), трамваи ходили без перерывов, и никто в городе не знал, что вместо английского языка детям надо учить украинский — поэтому отдали меня в английскую спецшколу. По странному совпадению, в ее вестибюле висела репродукция картины «Над вечным покоем» кисти одного из моих великих однофамильцев — Исаака Левитана.

Документальных свидетельств родства я не видел — никаких архивов у нас не сохранилось. Но семейное предание заставило маму купить целый ящик записей Левитана на гибких пластинках, сделанных из старых рентгенограмм. Подозреваю, что эта же сень отраженного величия заразила папу-преферансиста поговоркой «я таки не играю, а счет веду».

Слушая размеренный, как бы неторопливо ликующий голос Левитана, я с детства изумлялся его силе и учился подражать ей. Я запоминал наизусть целые военные сводки и получал странное, почти демоническое удовольствие от того, что становился на несколько минут рупором сражающейся империи. Постепенно я овладел интонационными ухищрениями советского диктора, и иногда мне начинало казаться, что я настоящий ученик чародея — мой неокрепший голос вдруг взрывался раскатом громоподобных слов, словно бы подкрепленных всей танковой мощью центральной Азии.

Родителей весьма впечатлял мой имитационный талант. С другими людьми обстояло чуть сложнее.

Летом меня отправляли в странный пионерлагерь, расположенный совсем рядом с домом — он помещался в здании интерната для глухонемых, которых на лето, надо думать, вывозили на север. В палате пионерлагеря я развлекал более сильных и наглых ребят своим небольшим даром.

Мудрый Фрейд не зря говорил, что анатомия — это судьба. Мой имитационный талант оказался единственным противовесом жестокому приговору природы. Но все-таки противовес существовал, и гопники с гегемонами били меня не слишком часто — я умел их развлечь.

Сперва я просто читал заученные наизусть военные сводки, пестрящие дикими географизмами — в темной палате они звучали непобедимыми азиатскими заклинаниями. Но постепенно это наскучило моим слушателям, и я начал импровизировать. И вот здесь выяснились удивительные особенности моей магической речи.

Любая из страшных историй, которые дети рассказывают друг другу в темноте, приобретала в моем исполнении иное качество — и пугала даже тех, кто обычно смеялся над страшилками. Мало того, самые простые слова, обращенные к моим товарищам по палате в темный час после отбоя, вдруг наполнялись жутким многозначительным смыслом, стоило мне произнести их голосом Левитана.

Любой этнограф, знакомый с особенностями евразийского детства, знает, что в подростковой среде соблюдаются строгие социальные протоколы, нарушение которых чревато такими же последствиями, как неуважение к тюремным табу. Но моя волшебная сила ставила меня выше подобных правил. В минуты имперсонаций я мог, как тогда выражались, «бакланить» без всяких последствий, говоря что угодно кому угодно — и с этим смирялись, как бы почитая сошедшего на меня духа. Разумеется, я не ставил подобных экспериментов в своем обычном худосочном качестве, когда в палате становилось светло.

Была, впрочем, одна досадная проблема — о ней я уже упоминал. Некоторые ребята обладали иммунитетом к моей магии. Мало того, я их смешил. Обычно это были москвичи, занесенные к нам потоками арктического воздуха.

Причина была в моем одесском выговоре — он казался им смешным и несовместимым с грозным смыслом произносимых слов. В такие минуты я ощущал нечто похожее на трагедию поэта, которому легкая картавость мешает обольстить свет чарами вполне гениальных строк. Но москвичей среди моих слушателей было мало, и некоторые из них таки падали под ударами темных крыл моего демона, так что по этому вопросу я переживал не особо.

В нем было что-то военно-детдомовское — только его хотелось назвать не сыном полка, а сыном заградотряда. Его любимым эпитетом было слово «убогий», применявшееся ко всему, от погоды до кинематографа. Кроме того, у него было необычное хобби.

Он вел досье на каждого мальчика из нашей палаты — в общей тетради, которую хранил в мешке с грязным бельем под защитой нескольких особо пахучих носков. Мне он ее доверительно показал, когда мы курили сырые ростовские сигареты в кустах возле столовой. Про меня там было написано следующее:

Я, конечно, и сам про себя все это знал — только формулировал чуть иначе. Однако я был знаком с собой вот уже двенадцать лет, а Владик выделил из меня эту смысловую суть всего за несколько дней. Мало того, за этот короткий срок он успел проделать то же самое и с остальными соседями по палате, и это, конечно, впечатляло. Наверное, именно тогда я впервые понял, что кроме меня в мире есть много других специфически одаренных людей, и гордиться своим даром следует очень осторожно.

Мы с Владиком переписывались пару месяцев после лагеря, потом он хотел опять приехать в Одессу, но не смог — и постепенно наша дружба сошла на нет. Думаю, последнее письмо написал все-таки я, но не уверен.

После школы меня отправили учиться в московский институт Иностранных языков. Мама долго не хотела отпускать меня, ссылаясь на корни, без которых я увяну, но папа, как опытный преферансист, обыграл ее, хитро передернув козырную цитату из Бродского (тот был для мамы высшим авторитетом). Он сказал так:

— Если выпало в империи родиться, надо жить в глухой провинции у моря. Ну а если выпало родиться в глухой провинции у моря? Значит, Семену таки надо жить в империи!

Но империя в это время уже дышала на ладан, а пока я учился в инязе, и вовсе перестала это делать, после чего римские циклы Бродского потеряли одну из главных эстетических проекций, а мои карьерно-выездные надежды — так и вообще всякий смысл.

Об ужасе девяностых я умолчу. Скажу только, что за российский паспорт с меня содрали непорядочно много денег — это была явная несправедливость даже по тем беспредельным временам. Правда, английскому в Москве я научился весьма сносно.

В один прекрасный день на заре нового миллениума я увидел в зеркале некрасиво лысеющего худого мужчину, которого уже довольно трудно было назвать «молодым человеком». Этот потасканный низкооплачиваемый субъект жил в съемной хрущобе у метро «Авиамоторная» и преподавал английский на расположенных у Павелецкого вокзала курсах «Intermediate Advanced», куда ходили технические абитуриенты и размечтавшиеся проститутки.

Рядом со мной работало несколько преподавателей, в которых я без особого труда мог опознать себя через десять, двадцать и тридцать лет — и это зрелище было настолько унылым, что я начинал подумывать, не уйти ли мне из жизни куда-нибудь еще.

Подходящим способом казалось уснуть навсегда. Я, собственно говоря, и пытался сделать это каждый вечер, но, поскольку мне страшно было глотать таблетки или резать вены, я каждый раз просыпался опять, и с этим ничего нельзя было поделать.

По вечерам я читал французские экзистенциальные романы шестидесятых годов — целый их шкаф достался мне по наследству от командовавшего атомным ледоколом капитана, затонувшего в моей халупе в годы приватизации. От этого чтения в моей депрессии ненадолго появлялся благородный европейский налет — но достаточно было одной поездки в переполненном трамвае, чтобы мыслящий тростник снова превратился в лысого еврейского лузера.

Мое отчаяние делалось все безысходней — и в высшей его точке, когда я на полном серьезе готов был выпить настоящего яду или даже вернуться в Одессу, судьба без всякого предупреждения пересадила меня на очень крутой маршрут.

Как-то в августовское воскресенье 2002 года я шел по Новому Арбату в районе Дома Книги. На улице было необычно мало машин, и воздух был полон той нежнейшей московской тоски по незаметно прошедшему лету, которая одновременно щемит сердце и примиряет с жизнью. Мне было почти хорошо.

Вдруг слева от меня скрипнули тормоза, и рядом остановилась приземистая черная машина с тонированными стеклами — в кино на таких ездят гламурные спецагенты, которым мировое правительство доверило рекламу ноутбуков «vaio». Заднее стекло чуть опустилось, и темнота за ним позвала:

Голос темноты был мне незнаком, но интонации — а я таки знаю вещь или две об интонациях — были такими, словно она давно и хорошо меня знает, как и положено темноте. Отчетливо помню: в первую секунду мне показалось, будто за окном притаился какой-то забытый древний ужас — то, что мы до сих пор боимся встретить во мраке, хотя его там нет уже миллионы лет.

Видимо, испуг отразился на моем лице. Темнота довольно засмеялась, окно опустилось ниже, и я увидел человека, которого тут же узнал.

Это был Влад Шмыга, мой друг из пионерлагеря. Его внимательные глаза совсем не изменились, хоть годы и накачали хмурым жиром складки кожи вокруг них.

— Садись в машину, — сказал он. — Поедем поедим.

Я сел в прохладный темный салон.

Кроме Шмыги, в машине были водитель и человек на переднем сиденье. Шмыга ободряюще улыбнулся, и я уже начал подыскивать подходящий к случаю сентиментальный трюизм, когда человек с переднего сиденья обернулся и щелкнул чем-то возле моего плеча, уколов меня в шею.

Машина с ее обитателями сразу поплыла вверх и вправо, превратившись в подобие странной колодезной крышки, внимательно глядящей на меня тремя парами глаз. Я же занялся тем, что стал падать в колодец.

За ресторанным столиком обедали трое. Двое были сумрачными полными людьми с невыразительными лицами. Одеты они были скучно — в дешевый спортивно-летний ширпотреб. Третий, сидящий между ними, был, напротив, весьма ярок — бакенбарды делали его похожим на развратную итальянскую обезьяну, а клетчатый пиджак так и вообще превращал в какого-то наглого Пушкина, который вместо стихов посвятил себя мелкооптовой торговле.

Звука не было, поэтому о разговоре приходилось судить по мимике. Говорил в основном Пушкин, и сначала мне казалось, что я вижу встречу школьных друзей, один из которых пролез в президиум жизни и судьбы, а двое так и остались коллежскими ассенизаторами, и теперь добившийся успеха учит их разуму. Ассенизаторы говорили коротко и односложно, глядя в тарелки, а Пушкин витийствовал вовсю, и одним особо раздольным жестом даже опрокинул на стол бокал с вином.

Но постепенно разговор приобретал странный оборот. Ассенизаторы все чаще поднимали от тарелок тусклые злые глаза, а Пушкин все дольше держал ладонь прижатой к сердцу. И скоро мне стало понятно — он смертельно напуган, и не учит друзей жизни, а оправдывается, но ему не верят. А потом выяснилось, что никакие это не друзья, поскольку друзья себя так не ведут.

В какой-то момент Пушкин совсем потерял апломб, а двое ассенизаторов сделались окончательно похожи на гангстеров, и я вдруг догадался, что их простецкий прикид — это просто дешевая рабочая одежда, которую им не жалко испачкать. Видимо, одновременно со мной это понял и Пушкин на экране: он попытался встать с места, но ассенизаторы оказались на ногах чуть быстрее, и его рот распахнулся в неслышном крике.

Один из ассенизаторов швырнул Пушкина лицом прямо на тарелки с едой. Второй достал откуда-то молоток и гвозди, и они за несколько секунд кощунственно прибили руки недавнего члена президиума к столу — хоть я не слышал его крика, он почти физически давил мне на уши.

Все дальнейшее заняло от силы полминуты.

Оказалось, что стол стоит на колесиках — двое легко двинули его вперед. Камера переехала им за спины, двустворчатая дверь впереди раскрылась, и они быстро повлекли стол по коридору, словно санитары — каталку с больным.

Конец коридора выглядел чрезвычайно неряшливо — казалось, в его тупике шел ремонт, и стены залепили рваными лоскутами полиэтиленовой пленки. Там что-то подрагивало и блестело, и, когда стол доехал до середины коридора, я с содроганием понял, что это вращающийся диск циркулярной пилы.

Когда до нее осталось несколько метров, один из ассенизаторов потянул Пушкина за волосы, чтобы тот поднял лицо и увидел будущее. Затем стол прошел над рамой пилы (видимо, ее высота была отрегулирована заранее) и наехал на диск. Последовавшее было страшно и омерзительно. Особенно меня напугала та столярная сноровка, с которой державший Пушкина за волосы отдернул руку в последний момент.

Очумело глядя на экран, я думал, что моя догадка насчет дешевой рабочей одежды оказалась верна — убийцы, несомненно, не будут ее отстирывать, а просто выкинут. Я еще в детстве заметил, что наш ум, стараясь защитить себя от сцен запредельной жестокости, норовит вцепиться в какую-нибудь мелкую деталь и вдумчиво анализирует ее, пока все не кончится.

К этому времени я уже пришел в себя и понимал, что сижу в темном зале и смотрю фильм, который показывают через проектор. И вот экран погас.

Попытавшись встать, я понял, что не могу этого сделать — на мне была сковывающая движения упряжь, подобие смирительной рубахи, пристегнутой к креслу на колесиках, в котором я сидел. Когда зажегся свет, я увидел, что это кресло стоит в проходе между пустыми рядами. Но я наслаждался одиночеством недолго. На плечо мне легла легкая ладонь. Я вздрогнул и попытался обернуться, насколько позволяло кресло. Но человек, положивший мне руку на плечо, стоял у меня точно за спиной и был невидим.

— Вот так бывает, — сказал назидательный женский голос, — когда много говорят не по делу. Вы поняли, Семен Исакович?

— Да, — ответил я, — я все понял. Я еще в детстве все понял.

Мне на колени упал планшет с пристегнутым к нему листом бумаги. Бумагу покрывал разбитый на множество пронумерованных параграфов текст. Шрифт был очень мелким, и я разобрал только заголовок:

Я даже не стал спрашивать, о неразглашении чего.

— Как же я распишусь, — сказал я, — когда у меня руки связаны.

— Можете поставить крестик, — отозвался женский голос, и тонкие пальцы поднесли к моему рту авторучку.

Я послушно сжал ее зубами, женщина подняла планшет, и я кое-как поставил нелепую кривую загогулину напротив слова «Подпись» — она не поместилась в графе, где были мои имя и фамилия, и залезла на печатный текст. Кажется, женщину это не смутило.

Она убрала планшет, и я почувствовал мягкое прикосновение к голове. Мои глаза закрыла плотная черная повязка. Затем кресло тронулось с места.

Судя по косвенным признакам, мы выехали из зала, довольно долго катили по коридору, потом опустились на лифте, где кроме нас ехали другие люди (я услышал негромкий разговор о футболе). Потом был еще коридор и еще лифт. Наконец, переехав через порог, мы остановились, и с моих глаз сняли повязку.

Я увидел зубоврачебный кабинет.

Но такой, в котором не стыдно было бы вставить ампулу с цианистым калием в зуб самому Генриху Гиммлеру. В его атмосфере было что-то невыразимо мрачное — словно долгие годы тут занимались пыточным промыслом, а затем, чтобы рационально объяснить пропитавшую стены ауру страдания, установили вместо дыбы зубоврачебное кресло. Такое излучение, кстати, часто пронизывает дорогую московскую и особенно питерскую недвижимость — но, к счастью для риелторов, то, что туда въезжает, бывает еще страшнее, чем то, что когда-то выехало.

Стоит ли говорить, что зубной доктор и его ассистент показались мне как две капли воды похожими на убийц из ролика.

Мне на нос нацепили резиновую прищепку с отходящим от нее шлангом, и я провалился в смутное пространство газовой анестезии, где сначала вспоминаешь великую тайну, о которой все люди договорились молчать, а затем так же неизбежно забываешь ее, когда сеанс подходит к концу. Уйдя в созерцание, я даже не заметил, как меня пересадили из передвижного кресла в зубоврачебное.

Врачи ни минуты не сомневались, что им делать. Они залезли мне в рот и стали брутально сверлить верхний шестой зуб с левой стороны. Край моего сознания бодрствовал, и я подумал, что задачей недавнего кинопросмотра могла быть просто подготовка к этой процедуре: перед лицом мучительной смерти как-то перестаешь бояться зубной боли. Это было очень тонко, и я даже начал мычать, стараясь объяснить докторам, что я понял их план и в восторге от него, но один из них погрозил мне пальцем, и я замолчал. Мне показалось, что после этого анестезиолог сильно увеличил процент закиси азота во вдыхаемой мной смеси.

источник

Вам ли, любящим баб да блюда,
Жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
Подавать ананасную воду!
Владимир Маяковский

Когда-то давно Пелевин начался для меня именно с рассказов. Они произвели на меня просто ошеломительное впечатление. Потом я читал его романы, получал огромное удовольствие, но все таки оно было немного отличного от тех восторгов в которые меня приводила малая проза Виктора Олеговича. Новые рассказы (я имею в виду более поздние по дате написания) того эффекта не производили. Сборник «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана» и вовсе оставил «проходное» впечатление. И вот очередная книга, вполне целостная, концептуальная… я даже не могу воспринять ее, как просто сборник – это скорее роман, сотканный из новелл. И именно он воскресил во мне то чувства, которые я испытывал, когда только знакомился с ранним творчеством Виктора Пелевина. И это было здорово.

Пять рассказов, пять удивительных историй об одном и том же, но на разных языках. Сотканные из цитат, аллюзий, намеков, отсылок, обильно сдобренные насмешкой и припудренные социальщиной, с фирменным пелевинском юмором. Такие знакомые темы и под таким милым углом.

Виктор Пелевин еще в ранних своих романах вполне конкретно и четко высказал все, что мог и хотел высказать. Не думаю, что его мировоззрение поменяется. Казалось бы он обречен на самоповторы, но… его стиль и жанр позволяют ему повторять одно и то же так, что каждый раз оно воспринимается иначе. А социально-политическая обстановка в России неизменно будет подбрасывать ему новый материал.

В этот раз доминирующей стала тема Бога и божественной сущности, которая красной нитью проходит через все рассказы сборника (если не через все творчество Виктора Пелевина). Каждая новелла – это новая интерпретация извечной попытки познания человеком непознаваемого.

Книга состоит из двух частей. «Боги и механизмы» и «Механизмы и Боги». И в ней действительно повествуется и о богах и о сложных механизмах, которых человек принимает за Бога (или с помощью которых неумело и низко пытается Бога творить). Другое дело, что четко разделить где боги, а где механизмы не выходит. Божественный посыл разлит по тексту в равных соотношениях с механической стружкой и истину каждому приходится искать самому. Пелевин только выражает многообразие возможностей…

Пять рассказов, пять историй.. Они родили ассоциации с другими книгами Виктора Олеговича, особенно с Generation «П» и «Омон Ра» (с первой благодаря маркетинговому таланту героя рассказа «Зенитные кодексы Аль-Эфсби», со второй, видимо из за специфической службы во имя Родины героя рассказа «Burning Bush»). Местами даже показалось, что Пелевин сам себя слегка спародировал. Те же гебисты, буддисты, маркетологи, юноши, вещества… Такая знакомая рефлексия о потерянном симулякре СССР куда никто не хочет вернуться. То же обилие восточно индуистско-буддистских терминов. И, конечно же, много фирменного юмора, необычного и немного горького. Его у Пелевина во всех произведениях достаточно, но умолчать о нем просто неприлично. Досталось всем – русским, американцам, европейцам, буддистам, гомосексуалистам, либералам, коммунистам, согласным, несогласным… даже «Ладе Калине». Президент вот как-то обмолвился, что читал Т, так вот, видимо, Пелевин это интервью хорошо запомнил.

Читая размышления и оценки Пелевина о вполне объективной реальности и, а потом, пролистывая ленту новостей, невольно хочется бежать от нее куда подальше (и от ленты новостей и от реальности). Именно поэтому, когда в последнем рассказе появляется вполне блоковская прекрасная дама, то ей становится тошно от одного взгляда на этот мир. И она предпочитает проснуться в какой-нибудь иной реальности. И все вышло, как в сказке — прекрасным дамам лучшие миры, блядям — настойка из консервированных ананасов.

П.с.
Кому интересны аннотации рассказов (лучше все таки все прочитать самому) википедия все расскажет четко и ясно.
п.п.с.
Ну и не могу не удержаться, не отметив «находки», что сделал я на страницах романа. Такие вот «интересные факты», выражаясь языком Википедии. Их в «Ананасной воде» много, но особенно запомнилась одна.
Ну Шмыга, который мелькал в П5 и Т, а нынче вот стал одним из героев. Ну скандальные WikiLeaks, о которых, кажется, до сих пор трещат новости (оперативно). Ну обилие игры слов (привет Набоков), цитаты (их нынче даже как-то обособленно выделили)
Но вот история про Джорджа Буша, говорящего с Богом. Я думал, эдак Виктор Олегович загнул.. а тут вот . Перевести может и любой онлайн-переводчик.
Ну а после такого как-то реально подумаешь — а не является ли мой мир, вместе со мной и моими мыслями — фантазией Виктора Пелевина? Или мотылька, которому сниться, что он Виктор Пелевин..

источник

«Война и Мир» эпохи, в которую нет «ни мира, ни войны».

Вечерний высокогорный ветер ворчит.

Ворчит ли вечерний высокогорный ветер?

Чёртов постмодернизм, скажет злобный читатель и бросит книгу в огонь. Рукописи горят. Сказано же: горят! И не поспоришь; возьми любую книгу и попробуй сам. И дело здесь не в Булгакове, Воланде или в самом Мастере, а в современном читателе.

Если оглянуться назад, то читательский процесс довольно мощно эволюционировал за последние две тысячи лет. Начинали люди с Библии, увлекались Кораном, переходили на Гомера, плевались от Сервантеса, не дочитывали Джойса и неожиданно восторгались Донцовой. Просто обратите внимание, какая почва была разработана для Виктора Пелевина, современной светочи русской литературы.

И что сказать? «Ананасная вода для прекрасной дамы», дихотомически созданные и последовательно сложенные произведения на различные по актуальности темы. Не гиперроман, не метатекст; возможно ли, в какой-то момент склеенная особым пелевенским клеем ультрапроза русского пространства? И не проймёшь Пелевина лично, что он написал.

Если выносить из названия частей слова, то легко заметить: сборник прекрасная инсталляция на тему богов и механизмов. Кастанеда, Андреев-младший, Блейк и Блаватская, Платон и Аристотель, стоики, туги-душители, христианство и однополая мораль добра и зла. Если продолжить, то: мессианство, технологическая сингулярность, искусственный интеллект, неодинарная мораль, заповеди, политическая модель мира, и как всегда, дзен, буддизм, мистицизм. Полный набор для частичного погружения в Пелевина. Не забывайте про трансцендентность и ироничную модель потустороннего и неизведанного бытия.

Не взламывая субреалии книги, легко догадаться, что над божественным и трансцендентным Виктор Пелевин смеется. Боги умерли, а шарлатаны остались – вот так легко можно охарактеризовать первые две повести сборника. «Операция «Burning Bush» увлекательная политическая мистерия, как власть подменяется на слепую веру и силу. «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» невероятная мистификация из человека в Боги; без механизмов тут и вовсе не обошлось. Сделать легко и проследить линию мышления самого автора: Боги и есть продвинутые технологии. Так есть и в первой повести и следом во второй.

Во второй части сборника, Пелевин подменяет понятия богов и механизмов. Если первая превращала Бога в механизм, то вторая делает из механизма Бога. Трансцендентный опыт для мозга героев оставшихся трех повестей, является подлинным. Разница опыта отсылает нас к РАУ, Хаксли, Лири и прочих любителей психоделических экспериментов. Отличить трип от реальности для головного мозга в пик активности, и так довольно сложно. Главный герой «Созерцатели тени» погружается в платоновские идеи обуреваемый каким-то злокачественным трансом; «Тхаги» – заодно и лучшее произведение сборника – представляет собой без скромности интеллектуальный трип о культе богине смерти; «Отель хороших воплощений» и вовсе не хочет быть общей картинкой механизма, надламывая суть духовного опыта.

Любопытно в сборнике то, что Пелевин верен себе: постмодернизм у него явный, хоть и немного попсово-клиповый. Фантастическая часть сборника воспринимается скорее как именитый в рецензии трип – быстрый и яркий.

Отличный, симпатичный и увлекательный сборник от ведущего мастера словесности. В очередной раз стоит убедиться, что у Пелевина есть отличный запал и множество снарядов.

Вердикт: остросоциальный, трансцендентный, категоричный и неполиткорректный сборник с чистым незамутненным пелевенским слогом и ярким примером качественной литературы.

Вечерний высокогорный ветер ворчит.

Ворчит ли вечерний высокогорный ветер?

И что сказать? «Ананасная вода для прекрасной дамы», дихотомически созданные и последовательно сложенные… Развернуть

Возрастные ограничения: 18+

Вторая прочитанная книга Пелевина (после «Generation P»). «Поколение» я прочитал лет 15 назад: было модно, и даже один приятель писал по этому произведению школьное выпускное сочинение, чему его учительница литературы была несказнно рада.
В «Ананасной воде» (сборник из нескольких произведений, а не один роман) автор говорит о тех же самых темах: о власти, о спецслужбах, о религии, не забывая добавить сюда и запрещенные вещества. И делает это, как отметила bologna , перевернув всё с ног на голову.
В целом, читается легко и весело, иногда заставляя задумываться. Но следующую книгу Пелевина прочту не скоро.

Про «Ананасную воду для Прекрасной Дамы» удобнее говорить в метафорах, предложенных самим Пелевиным. Можно говорить о взаимосвязи коммерческого и сакрального, торговле высокими идеями, с помощью метафор Воды и Дамы. Можно — о реальности и способах её репрезентации, о войне (Войн@) и мире (Мiр) виртуальности (которая скрыто воинственна и в которой, как заметил ещё Бодрийяр, современная война происходит открыто) и той самой реальности (которая открыто воинственна, но реальная война скрыта).
А можно посмотреть на отношения богов и механизмов. Из текста в текст значения меняют не только сами метафоры, но и собственно слова (речь в первую очередь о «механизме»).

Любые дуалистические метафоры в итоге являются метафорой дуальности как таковой, всё зависит лишь от темы.

Оппозиция вырастает из известного выражения deus ex machina, является результатом его деконструкции и обыгрывания. В каждом тексте есть свои механизмы, свои боги и свои деусы из своих махин.

В «Операции Burning Bush» есть машина, создающая некий образ бога для нужных людей (практически солидный Господь для солидных господ) — бога в широком смысле, сюда же относится Гагтунгр, например — в конце концов, оба этих бога из машины делали одно дело, мало напоминающее что-либо божественное. В отличие от них Левитан познаёт и истинного Бога, который вне машин — это человек заводная машинка скорее. Но и дьявол предстаёт перед ним как арифметическая машина, занятая унылым однообразным счётом. В повести метафора механизма объединяет человека и дьявола в противовес Богу. Появляется там и свой сюжетный deus ex machina в виде неких смутных чуваков из тачки, которым ласково передал Шмыга Левитана. Для Левитана они боги хотя бы потому, что легко и запросто имеют возможность распоряжаться его жизнью, ну а машина машина и есть)

В «Зенитных кодексах Аль-Эфесби» метафора механизма воплощена в дронах, а где метафора бога? А вот, имхо, в отличие от Burning Bush, бог здесь вместе с человеком-Скотенковым этим механизмам противостоят. Если в первой повести показано отличие человека от бога, то во второй — от механизма. Здесь бог делает из машины обломки благодаря своим «кодексам». Внутри же машины есть свой аналог псевдобога — PR-блок, с ним-то и взаимодействует частичка бога истинного, воплощённая в Скотенкове. Ну, а deus ex machina тут вполне себе классический: противостоянию Аль-Эфесби и дронов не было бы конца, если бы тот самый эф-эс-би не спустил своего деуса, причём дважды, второй раз натурально этот деус пришёл из махины — интернета. Другие отсылки к античности тоже есть: по сути Скотенков есть протагонист, противостоящий виртуальному хору PR-блока дронов; ну, и финал весьма похож на наказания в Аиде: Скотенкова лишили Бога, сделав частью примитивного механизма.

В названии второй части книги слова недаром поменяны местами: речь не столько о взаимоотношениях божественного и механистичного, сколько о механизмах (=методах) 1. познания божества (Созерцатель тени); 2. служения божеству (Тхаги) и 3. создания божеством бытия (Отель хороших воплощений).
Грубо говоря, «всё иначе, чем кажется на первый взгляд».
Лично говоря, все три рассказа — предсказуемая водичка

Хочется остановиться лишь на тонком стёбе по поводу deus ex machina в рассказе Тхаги: чисто лингвистический выход богини Кали из Лады Калины 🙂

Любые дуалистические метафоры в итоге являются метафорой дуальности как таковой, всё зависит лишь от темы.

Первые 40 страниц вызвали сомнение, что книгу писал автор Пелевин.

Философично-сюрреалистичная «Ананасная вода…»- книга «насчет того, кто правит миром». Умный скажет: — Бог. Циничный возразит: — Америка. Начитанный — кивнет на Бейдельбергский клуб, национал — патриоты вздохнут: — евреи! Поэт Саади выразит мнение мусульман:- Бог-Лампа Ламп, Сердце Сердец. Индийца уверены, что правят женщины в виде богини Кали, вечно недовольные мужчинами и мироустройством. Автор «текучей ананасности» намекнет: — Стоматологи, за которыми стоят родная ФСБ, правые радикалы из ЦРУ и, естественно, израильская разведка Моссад. Правление стоматологов доказывается тем, что у абсолютного большинства читателей во рту имеются пломбы; так же это абсолютное большинство никуда-без внутреннего голоса, который , по мнению автора, исходит как из приемника, из пломб, а у героя «…воды» Семена Левитана-из 6-го зуба слева сверху … Джордж Буш «рулил» США и миром весь пломбированный…
Короче, все мы ежедневно получаем сеанс сенсорной депривиации, впадаем в странное состояние как бы «утраты» объектов актуальных потребностей (Бог, власть , деньги,машина, пиво и любовь…),а дальше- нам подсказывают как «утрату» восполнить.( Вслушайтесь в московские радиостанции, вещающие на FM!) …
И никого мы не хотим оскорбить никого нашими гипотезами! И, пардон, « Распятие Христа мы считаем внутренним делом еврейского народа!» Добавим (вместе с В.П.):- После своей трагической гибели на кресте Бог изменил завет таким образом, что избранным племенем оказались С…Ш..А…». И согласны, что «Раз Надо-Роснано», и что «Гайдар спасал страну от голода, а Чубайс-от холода», а Бог вроде бы хочет, чтобы мы поклонялись ему «не во мраке соборов», а путешествуя, любя и считая звезды, но — постоянно возвращаясь к мыслям о Нем. Да, не забыта и «классика», представленная «стихотворением Державина про Бога» :
-Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, — я тону.
……………………………………………………….
………………………………………………………….
………………………………………………………..
И верен я, отец мой Дьявол,
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал
И ты меня из бездны спас.

Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю,
И, соблазняя, соблазню.

«Соблазняет» доверчивых читателей тут сам Пелевин, подкидывая автором Державина вместо Федора Соллогуба. «Хулит» Виктор Пелевин таким художественным приемом свои «источники», намекая:-Не нужно ссылаться на Пелевина, он-ху-ла,ла. ( Кстати, Радио Свобода посвятила Ф.Сологубу статью с огромным заголовком «Отец мой дьявол». Заканчивается статья пожеланием нам всем «больше читать»:- Сейчас все его книги переизданы и вполне доступны – нашелся бы только читатель. А ничего, мы уже и хуленые и соблазненные!

Вот такие жутко интересные еретические сюжеты разрабатывает Виктор Пелевин. Но как он смешит рассуждениями о «русском коммунизме» и успокаивает мучающее многих неприятие эволюции «по Дарвину» примиряюще-добродушным:- «Мои предки вообще были волосатыми трупоедами …потом в них вселился демон ума и научил магии слов»… культурно матерится (Это «легкомысленные формулировки») некультурными словами и вообще — чувствует себя раскованно-прекрасно. Хорошо его творчество предъявлять западным критикам, злобствующим на Россию, зажатую тисками цензуры…
— Если у меня и проскальзывают легкомысленные формулировки, то это не от кощунственного образа мыслей, а просто потому, что я не особенно подбираю слова. Я перед вами душу раскрываю…

источник

«Ананасная вода для прекрасной дамы» — сборник рассказов Виктора Пелевина, который увидел свет в 2010 году. Книга состоит из двух неравных частей, меньшая из которых называется «Механизмы и боги», а большая — «Боги и механизмы». В нее входят повести и рассказы. Произведение было высоко оценено литературными критиками и вошло в шорт-лист премии «Большая книга».

По мнению многих литературных критиков, «Ананасная вода для прекрасной дамы» была лучшей книгой Виктора Пелевина за последние несколько лет. Читатели в полной мере могли оценить повести, которые перекликались между собой, и три самостоятельных рассказа, написанные в лучших традициях «Желтой стрелы». При этом хоть рассказы и были хороши каждый сам по себе, критики отмечали, что добавил их автор, скорее всего, для более солидного объема.

В «Ананасной воде для прекрасной дамы» Виктор Пелевин намеренно отказывается от своих старательных, но несколько однообразных гэгов, возвращаясь к тональности, в которой написаны его более ранние произведения, относящиеся к разряду великих творений.

Создается уверенное впечатление, что оба главных героя писателя имеют очень много общего с самим автором. В этой статье подробнее рассмотрим произведения, которые вошли в сборник Виктора Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы».

«Операция Burning Bush» — повесть, которая входит в первую часть книги Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы». Главным героем в ней является Семен Левитан, у которого очень необычное увлечение. С самого детства он пытается пародировать и подражать голосу знаменитого советского диктора, который так часто выступал по радио — Юрию Левитану.

Когда Семен вырастает, он начинает работать в российской столице, недавно пережившей перестройку. У Семена маловостребованная по тем временам профессия — преподаватель английского языка, но трудоустроиться при этом ему удается без особых проблем. Более того, его знания находят непосредственное применение. Его вовлекают в секретную операцию, которую организовывает госбезопасность. Задачей Семена становится изображение голоса Бога, которым он должен сначала смутить, а затем заставить себе подчиняться американского президента тех лет — Джорджа Буша.

Для Семена оперативно организовывают ускоренный курс подготовки по теологии, так как он вырос в Советском Союзе, то несильно разбирается в религиозных вопросах. Эти курсы он проходит на секретной базе, на которой изучает тексты религиозного содержания, параллельно употребляя наркотики. В ходе этого весьма необычного для себя опыта он регулярно испытывает сильные мистические переживания.

Во время операции выясняются неожиданные обстоятельства. Оказывается, что подобную акцию планируют и американцы, рассчитывая воздействовать на лидеров СССР и России, только они ищут человека, который мог бы вещать от имени дьявола. В итоге Семен изображает не только Бога, но и дьявола. Когда операция заканчивается, его талант оказывается настолько востребованным, что его тут же переправляют в Израиль. Так он снова работает на какую-то разведку, до конца даже не понимая, на какую. Скорее всего, это ЦРУ, считает Семен.

Повесть написана от лица главного героя с мрачным юмором, который присутствует во многих произведениях писателя. При этом, в отличие от многих других книг, в этой мистические переживания главных героев укладываются в рамки европейской культуры, которая является монотеистической. В большинстве других своих книг писатель переносит мистический опыт на восточную почву.

Интересно, что идею написать эту повесть Виктор Пелевин почерпнул из реального выступления американского президента Джорджа Буша. Тот не раз заявлял, что Бог говорит через него, даже утверждая, что это именно Бог повелел ему напасть на «Аль-Каиду» и Саддама Хуссейна. Он часто заручался поддержкой Бога в своих выступлениях, особенно когда речь шла о начале войны.

Это вторая повесть, которая входит в сборник Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы». В ней две части. Первая начинается с того, что американцы в Афганистане лишаются своей эффективности из-за разоблачений WikiLeaks. Из-за них мировое сообщество постоянно упрекает их в жестоких и негуманных способах ведения войны. К тому же они принимают решение использовать автономный искусственный интеллект на базе беспилотных летательных аппаратов.

Стоит отметить, что аппараты работают очень эффективно, пока в Афганистан не прибывает агент из России Савелий Скотенков. Он обижен и на Запад, и на Россию, поэтому начинает использовать надежную защиту от дронов. Он пишет на земле лозунги, на которые искусственный интеллект постоянно вынужден отвлекаться. Все это приводит к регулярным авариям этих передовых аппаратов.

Когда отношения между Америкой и Россией ухудшаются, Скотенкова отзывают, а после похищают, когда он возвращается на родину. Эта часть примечательна глубокими философскими рассуждениями о возможности появления в будущем искусственного интеллекта.

Под таким названием выходит вторая часть повести «Зенитные кодексы Аль-Эфесби». В ней снова в центре внимания оказывается Скотенков. Практически вся часть состоит из монолога главного героя, написанного в американской тюрьме ЦРУ, в которой его намереваются превратить в хронического игрока на курсе валют.

В конечном счете выясняется, что сам монолог не является подлинным. Примечательно, что сам рассказ написан по мотивам «Немецкого реквиема» Борхеса.

Особняком в книге «Ананасная вода для прекрасной дамы» стоят несколько рассказов. В небольшом произведении под названием «Созерцатель тени» рассказывается про русского гида Олега, который живет в Индии. Он пытается научиться длительным медитациям у собственной тени.

В результате из-за своих опытов он едва не погибает, а из произведения так и не остается понятным, было ли все, что увидел герой, иллюзией или происходило в действительности.

В рассказе много иронии, посвященной попыткам русского человека проникнуть в индийскую культуру. В этой части сборника «Ананасной воды для дамы» Пелевин возвращается к восточной культуре.

В рассказе «Тхаги» на первый план выходит второстепенный персонаж предыдущего произведения по имени Борис. Он разыскивает членов таинственный секты тхаги, которые считаются поклонниками индийской богини Кали. Они приносят ей человеческие жертвоприношения.

Борис пытается сам проникнуть в эту секту. Ему это удается, но он сам становится следующей жертвой. Этот рассказ из сборника «Ананасная вода для прекрасной дамы» впервые увидел свет в журнале «Сноб».

В заключительном произведении из этого сборника рассказывается о душе, принадлежащей девушке, которой ее ангел предлагает превратиться в дочь олигарха.

После того как она узнает подробности этого перевоплощения, отказывается идти на эту авантюру, а в итоге теряет собственную индивидуальность. Именно в этом рассказе встречается банка с ананасной водой, попавшая в заглавие книги.

источник

Очередное исследование Виктором Олеговичем божественных субстанций. Сборник, состоящий из пяти на первый взгляд не связанных между собой произведений, открывает новую страницу в творчестве Пелевина — повзрослевшего автора, полного грустного лиризма. Юмор его не стал менее острым, а острота не стала менее умной, но в целом литература главного постмодерниста постсоветского пространства стала более вдумчивой и проникновенной. Хотя, казалось бы, куда уж более.

Обозначения: циклы романы повести графические произведения рассказы и пр.

Ну что ж, Виктор Олегович окончательно забронзовел и полностью забил на творчество, в сотый раз повторяя одни те же темы практически одними и теми же словами. Такое впечатление, что он точно знает, чего от него хотят фанаты и уверенно, недрогнувшей рукой дает им это. Мне кажется, таких сборников он мог бы без особенного труда клепать по шесть-семь штук в год, потому что такие рассказы Пелевин может писать совершенно на автомате. Иногда получается лучше («Зенитные кодексы Аль-Эфесби», «Тхаги»), иногда средненько («Созерцатель тени»), иногда совсем неважно («Отель хороших воплощений»). Но в целом обычный пелевинский ширпотреб, которому не откажешь в высоком качестве, но все-таки с которым не поймаешь тех шикарных минут, которых в избытке было во время чтения «Чапаева» или «Поколения П».

Новый сборник привычно проглотил, кое-что даже оценил высокими оценками, однако понимаю, что совершенно точно не захочу этого перечитать. А у Пелевина это у меня лично главный контроль качества, «Чапаев и Пустота» я перечитывал раз семь, «Поколение П» и «Числа» — по пять раз, «Священную книгу оборотня» — четыре. Да я даже не самый удачный «Амон Ра» три раза перечитывал. А тут нет такого. Пустота, не при Чапаеве будь помянута.

Операция «Burning Bush». Вроде и неплохо, но при этом совершенно ничего нового в рассказе нет, ни одной свежей мысли, ни одного нового фирменного пелевинского парадокса. Все уже было, в том числе и у него самого. А ведь я вспоминаю концепцию власти в «Поколении П» и понимаю, что это было шикарно, ярко, неожиданно и при этом не лишено смысла. Тут и близко ничего такого.

Зенитные кодексы Аль-Эфесби. А это хороший рассказ. Правда, хороший, остроумный, тонкий. Наверное, самый удачный в этом сборнике.

Созерцатель тени. Предсказуемо и скучновато.

Тхаги. Забавный рассказ, правда, чем-то напоминает старый пелевинский рассказик про ЙЦУКЕНа, только там было еще лучше. Но в целом прочитал с удовольствием.

Отель хороших воплощений. А это уже совсем никуда не годится. Эдакий рассказ от лица Капитана Очевидность и только в конце с этими ангельскими рогами Пелевин постарался придать ему оригинальности, но было уже довольно поздно.

В общем и целом, не впечатлило.

И еще по названию. Почему «Ананасная вода для прекрасной дамы»? Вообще непонятно.

Примерно по тому же принципу подбирает названия Донцова — чтобы ярко звучало. Кстати, «АВДПД» прекрасно бы подошло для любой ее книги.

Совершенно эпическая антология, окончательная победа сил разума на силами добра. Ну, или наоборот.

Если брать сборник в целом, это произведение из тех, где интонация рассказчика важнее, в широком смысле, даже того, что он говорит.

Это как в кинофильме «Хищник», когда персонаж Арнольда Ш. в какой-то момент окончательно устает от всей этой партизанщины и беготни в чаще леса и пляски лазерных прицелов по корягам и листьям. Берет, обмазывается с ног до головы глиной, вылезает на самую высокую скалу с факелом и принимается со страшной силой орать!

В наблюдении за тем, как простой великий писатель, устав от эзопова языка и тонкой сатиры про текст в тексте, который читает текст, и про фарминг колбасы и водки в пасмурном Петербурге Достоевского, в какой-то момент говорит: «да как же вы достали на самом деле!»

И ему сносит башню, и с характерным шипением активируется джедайский лайтсабер и понеслось.

В этом всегда есть что-то одновременно и немного нелепое, и страшное, и безумное, но это всегда очень величественно.

В такой момент, когда становится действительно не по себе, и мелькает мысль, как при просмотре какого-нибудь русского фестивального кино («они там что с ума посходили совсем?»), в этот момент и понимаешь, и откуда ананасная вода, и сколько во всем этом горькой самоиронии, и почему мы до сих пор не летаем к Поясу Астероидов.

Автор, довольно много времени посвятивший войне с закрытыми из-за недостатка финансирования ветряными мельницами, на лопастях которых читалось еще полустертое «с.с.с.р.», в тот миг, когда от мельниц, кажется, уже ничего не осталось — оборачивается, видит, что происходит вокруг. И занимает на этих мельницах, натурально, круговую оборону с пулеметом, потому что теперь вместо них противостоять надо такой зловещей и всеохватной хренатории, на которую одного сервантесовского копья и тазика будет маловато.

Освежающий, и, я бы сказал, катарсический эффект!

Это как если бы выяснилось, что никакой ядерной атаки «Скайнет» и бунта машин не было и не будет, а все давным-давно захвачено и поделено. В Сити-17 все под контролем, дроны ведут патрулирование по квадратам, зомби и хедкрабы поутихли, народ сыт, Альянс бдит, а Цитадель крепка, и вот вы включаете радио, но вместо традиционного обращения Администратора Брина сквозь шум помех доносится, например: «. this is John Сonnor, and if you are listening to this, you are the resistance. »

В этот момент понимаешь что-то важное про то, что происходит вокруг, и, главное, про себя.

Тишайший преподаватель английского Семен Левитан, в детстве научившийся читать сводки Совинформбюро правильным голосом, но с диким местечковым акцентом, становится инструментом российских спецслужб, персональным Гласом Божьим президента США Джорджа Буша-мл. и разоблачителем страшной тайны кремлевских вождей.

Малоудачливый кремлевский политтехнолог-пропагандон Савелий Скотенков оказывается неуловимым моджахедом Саулом Аль-Эфесби («такое имя связано, скорей всего, с тем, что Скотенков проник в Афганистан по турецкому паспорту», невозмутимо отмечает автор) и принимается Словом Божьим валить с небес американские беспилотники.

Легкомысленный завсегдатай Гоа Олег Петров открывает бездну, смотрящую из его собственной тени, разочаровавшийся сатанист Борис находит выход на адептов полноценного зла, а прекрасная дама Маша под руководством болтливого ангела изучает прекрасный, смешной и по итогам счастливо ускользающий мир гламура, распила и уестествления.

Я стал яростным поклонником Пелевина больше 20 лет назад, с немецко-фашистских рассказов и «Верволков средней полосы». Крупная форма заходила похуже, хотя «Empire V» [URL=http://zurkeshe.livejournal.com/21493.html]понравился очень[/URL] — но почему-то стал поводом для расставания-пока-хорошие. Соответственно, две следующих книги я без сожаления пропустил, так же намеревался поступить и с третьей — но решил рискнуть. Чему очень рад.

Сборник «Ананасная вода» вполне современен, глумливо злободневен и с перебором актуален — и при этом очень похож на обожаемый «Синий фонарь» и вообще на раннего Пелевина. Ранний бодался с несколько иными демонами и вряд ли декларировал бы уже в заглавии альтернативу готовности отдавать жизнь в угоду любящим баб да блюда. Так это мелочи.

Наконец-то верится, что история лузера-препода, вертящего мир на кончике, что характерно, языка, придумана человеком, написавшим «Оружие возмездия» и «Миттельшпиль»» (а песня «Слава психонавтам» тут совсем ни при чем). Что мститель Аль-Эфесби вышел из воющей пурги, породившей программиста Герасимова из «Святочного киберпанка». Что тень – это тот же ухряб в профиль, вечное зло настигает идущего к нему, не разбирая, пешком он или в луноходе, а выход из хрустального мира мало отличается от побега из курятника.

Сборник разделен автором на две части: «Боги и механизмы» и «Механизмы и боги». Первая посвящена проблеме превращения механизма в Бога; в повести «Операция «Burning Bush» эта проблема представлена в буквальном смысле, в «Зенитных кодексах Аль-Эфесби» — как осуществлении власти Слова над машиной, сотворенной человеком по своему образу и подобию, а, значит, в каком-то смысле, и подобию Божию. Первая повесть скорее пародийная, к тому же весьма вторична, напоминая «Generation P» и «Empire V» одновременно. Вторая повесть из первой части сборника значительно интереснее – злобная и вдумчивая сатира на американскую военную машину, обслуживающую западное общество потребления, а также отчасти и на Россию с ее вечным раздолбайством и традиционно запоздалой благодарностью своим героям. Но сатирой она не исчерпывается: это еще и любопытная научно-фантастическая философская фантазия на тему искусственного интеллекта, который, развиваясь, становится мишенью пропаганды, что заставляет взглянуть на проблемы кибербезопасности в довольно парадоксаном ракурсе.

Вторая же часть сборника состоит из трех рассказов, в которых речь идет о механизме богов – о том, собственно, что эти боги из себя представляют «технически», откуда берутся в нашем сознании и что с ними делать. И эта вторая часть послабее – по большей части сводится она к голой философии в духе субъективного идеализма с примесью сомнительного юмора. И «Созерцатель тени», и «Отель хороших воплощений» твердят об одном – мы все есть эманации божества, а зло и демоны существуют только в нашем больном воображении, то есть являются тенью наших же страхов. Метафизическая назидательность оттеняется грубоватым юмором, но положения это не спасает, а даже наоборот. Из общего ряда выделяется прекрасный рассказ «Тхаги» — ударная сатира на модные «темные» культы и тех, кто хочет стать адептами «зла». Судя по цитируемости в Интернете этот рассказ уже сейчас стал классикой.

Итог: сборник – он сборник и есть, хотя и концептуальный. От разнородности и неравноценности составных частей это его не спасло. В целом – вполне достоин прочтения, но особенно хочется выделить «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» и «Тхагов», остальное на любителя.

Сборник, пяти рассказов или повестей, может быть новелл. В зависимости, как кто какой формат понимает. Сборник, не объединенный общей концепцией. Во всяком случае, я ее не почувствовал. Каждый сам по себе безусловно интересен. Пелевин, в моих глазах как минимум, зарекомендовал себя как мастер неожиданных концовок. А уж попытка описания рождения Бога в сознании человека в первом рассказе сильно впечатлила. Тот же прием и в третьем рассказе, но немного слабее. Но идея разговора со своей тенью, это уже не фантастика, а эзотерика. Я, честно говоря, по ходу прочтения ожидал, что там не все чисто, но грешным делом подумал, что герой рассказа обкурился, или грибов объелся, но вышло тоже смешно, хотя и не угадал .

Во всех рассказах присутствует накал. То есть Пелевин очень неплохо готовит читателя к неожиданным поворотам сюжета. Хотя в самом фантастическом из рассказов, а именно «Зенитном кодексе . », концовка выложена в общих чертах в самом начале. Но я в душе аплодирую. У него присутствует та самая «фантастическая реалистичность», как бы парадоксально это не звучало, которая необходима произведению с фантастическим антуражем, в которую можно поверить. Хотя, какой там антураж. Спецура воюет и всегда воевала .

Четвертый рассказ про богиню Кали я прочитал быстрее всех. То есть концовку понял еще с десяти страниц, но КАК это произойдет, мне было очень интересно.

И, наконец, заключительный рассказ у меня вызвал ассоциации с рассказом Натальи Дарьяловой (той самой, которая «У всех на устах», и по стечению обстоятельств, еще и дочка одного из Вайнеров. Это я к тому, что без папы наверняка не обошлось) «Вот и кончилась Вечность». Рассказ маленький, но при первом прочтении лет десять назад он меня поразил. А еще сюда подходит, как нельзя кстати, цитата из столь ненавидимого самим Пелевиным Шендеровича (где-то у него это мелькнуло):

— Ангел, а почему на вышках пулеметы, а на заборе — колючая проволока?

Так что, добро пожаловать в «рай» неполиткорректного Пелевина .

После романа «Числа» я думала, что очень долго не буду читать новые вещи Пелевина. Потому что бандиты, олигархи, проститутки и спецслужбы осточертели (я бы выразилась словом самого Виктора Олеговича, но мат — модераторы не оценят). Но — не прошло и полгода

Увидев на «балке» сборник «Ананасная вода для прекрасной дамы» по спеццене, не удержалась. Сгоряча поставила заранее на продажу, теперь немного жалею, но не сильно — издано не так, что б очень, электронка вполне заменит.

А вот содержанием Виктор Олегович удивил. Не ожидала. Уважаю.

[b]Операция «Burning Bush» (2010) 9[/b]

Невзирая на плаги-, тьфу, постмодернистсткие цитаты как технологии (зубная пломба — передатчик, голоса и фургоны, привет, Глеб Голубев), так и собственно религиозно-философской части (обработка «Розы Мира» и других мистиков), изложено настолько хорошо, что ниже 9-ки не получается. А донести информацию до широкой публики полезно. Вот только цитату из Чичибабина надо было сделать со ссылкой на автора.

[b]Зенитные кодексы Аль-Эфесби (2010) 10[/b]

Тоже отличная вещь. «У вас всё ещё нет демократии? Тогда мы летим к вам!» — тема раскрыта блестяще.На фоне пентагоновских деятелей начинаешь сочувствовать даже моджахедам. Лёгкая ностальгия по несбывшимся мечтам 60-ков, а издевательство над обществом потреблятства, толерастией и фальшивым гуманизмом у Виктора Олеговича давно замечено .

[b]Созерцатель тени (2010) 8[/b]

На этот раз источником вдохновения стан Платон+испытанная идея об иллюзорности нашего мира. Хорошо, но Пелевин на эту тему уже писал.

А вот это просто шедеврально!! Блестящий обзор «идеологий левой руки», если пользоваться терминологией Даниила Андреева. Западный сатанизм — мелкое рогатое животноводство(с), «умри, Денис, лучше не скажешь». Всем адептам чистого и не очень зла горячо рекомендуется

[b]Отель хороших воплощений (2010) 7[/b]

А вот это проходная вещь, не очень интересно. Опять новорусские И ангел какой-то невнятный.

Итого: в целом 9 из 10. Хорошего больше.

Когда вышел «t», я уже понадеялся на хотя бы половинное возвращение прекрасного Пелевина времён «Чапаева и Пустоты». Но нет. В «Ананасной воде» он снова скатился в малоосмысленное политико-мухоморное многословие, замешанное на восточных культурах и не обременённое искромётностью, которой мы привыкли от В.П. ждать. Что раньше он умел выразить в одной фразе, теперь растягивает на целую повесть. Те же «Зенитные кодексы» вписываются в рассказик на три странички, а уж «Операция «Бёрнинг Буш» вообще вторична настолько, что можно было бы и не писать. Пелевин в который раз клонирует сам себя, и это грустно.

Почему: после упоминания товарищем ЗЕНИТНЫХ КОДЕКСОВ в контексте современных боевых робобтов, я перечитал сначала ЗЕНИТНЫЕ КОДЕКСЫ, а следом и весь сборник. Просто потрясающе! За что я люблю Виктора Олеговича, так это за хлёсткую, циничную и злободневную образность и метафоричность.

Нет, конечно, все его буддийские размышления об отсутствии конкретного Я, об Атмане и прочем тоже доставляют удовольствие, но, когда он хлёстко, да с матерком деконструирует какое-то явление, то понимаешь — лучше об этом уже не скажешь.

А ещё он постоянно предвосхищает какие-то вещи. Или просто Реальность согласовывает самое себя с романами Пелевина.

Сборник «Ананасная вода для прекрасной дамы» 2010 года очень похож на сборник «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана» 2008 года. И по формальным признакам (по 5 произведений, два из которых больше остальных и являются практически повестями), и по формам изложения (обычные рассказы + псевдодокументалистика). Но если сборник-2008 можно было охарактеризовать как перепев старых тем на современный лад, то сборник-2010 — нечто совершенно своеобразное и вполне органичное, цельное. Считаю, логичней было назвать книгу не «Ананасная вода для прекрасной дамы», а «Боги и механизмы», которое используется в оглавлении. Ибо в этом вся соль сборника.

Боги и механизмы — их взаимоотношения многогранны и раскрываются Пелевиным с разных ракурсов, с использованием различных художественных и сюжетных средств. Но, что интересно, они остаются ключевой идеей в каждом рассказе-повести всего сборника:

Операция «Burning Bush» — с помощью механизма главный герой становится гласом Господа для сильного мира сего — президента Сша. Прекрасно очерчены фазы и акценты взаимоотношений «Бога» и его избранника, начинаясь испугом от чуда и заканчиваясь искренней взаимной заботой. Здесь прекрасно видно, что и Бог в ответе за того, кого он приручил;)

Зенитные кодексы Аль-Эфесби — люди создают настолько живые военные механизмы, что те фактически обретают подобие сознания, искусственный разум, а люди в свою очередь становятся подобны богам, слепившим из металла и проводников нечто мыслящее. А вот насколько живой этот искусственный разум — предстоит узнать из повести. Возможно, «боги» даже чересчур перестарались.

Созерцатель тени — здесь продемонстрирован механизм соединения с чем-то мистическим, божественным, посредством собственной тени, знающей гораздо больше.

Тхаги — показан механизм работы секты мирового Зла. Каким должно быть настоящее Зло, и какую службу оно ожидает от своих верных подданных.

Отель хороших воплощений — описан механизм появления задатка жизни некоей абстрактной Маши с помощью божественного ангела, осведомляющего Машу, что и как ее ждет. То есть механизм рождения духовного до рождения физического.

Таким образом, красной нитью через весь сборник проходит сопряжение терминов «боги» и «механизмы», что весьма приятно, виден серьезный подход, что бы там кто не говорил о некоем ленивом Пелевине, который стал писать последние книги левой ногой, лишь бы их пустили в печать. Повторюсь, сборник «Ананасная вода. » гармоничней предыдущего аналогичного сборника. Как-то давненько я планировал прочесть лишь один из этих сборников и долго метался, какой же выбрать, ибо, округляя, отзывы были примерно равны в критике. Но теперь я точно убежден, что эта книга сильнее. И это не уменьшая преимуществ «П5», в котором замечательные «Зал поющих кариатид» и «Ассасин». Столь же чудесны в «Ананасной воде. » — «Операция Burning Bush» и «Зенитные кодексы Аль-Эфесби». А последние так вообще лично для меня просто выше всяких похвал, давненько у Пелевина с таким качеством не сталкивался.

А что же с названием сборника всё-таки? Я, конечно, остаюсь при своем мнении, но ход Пелевина тоже весьма интересен: назвать сборник так, что это будет упомянуто всего лишь один раз, в самом последнем рассказе, в третьем абзаце с конца. В какой-то мере остроумно, также в какой-то мере весьма звучное название для сборника, полагаю, обеспечило должный маркетинговый эффект.

Все кто ожидал новую книгу Виктора Пелевина получили именно то, что хотели.

Здесь много слов сказано на абсолютно все острые темы и на все темы, которые сейчас на языке. Тут есть всё, начиная от времени правления американского президента Джорджа Буша младшего и решения вопросов в военными действиями в Ираке и Афганистане, до самого известного и скандального сайта на сегодняшний день WikiLeaks.

Для всех любителей такой литературы с применением фирменного стиля Пелевина — книга на отлично. Для всех остальных — обычная рядовая литература, которая пройдёт мимо.

Достаточно ровный сборник, вышедший в 2010 году, снова породил дискуссии вокруг творческого потенциала Виктора Олеговича. Мол, всё или еще может? Ответ внутри.

Первая повесть сборника, «Операция «Burning Bush», — вещь для Пелевина вполне традиционная, позволяющая в очередной раз переженить постсоветские реалии с мистикой, а актуальную политику — с вневременной иронией. Герой повести — скромный преподаватель английского Семен Левитан. От знаменитого диктора-однофамильца ему загадочным образом достался уникальный голос, обладающий способностью заклинать, пугать или вселять надежду. Дар этот привлекает внимание ФСБ: при помощи хитроумного передатчика Левитану предстоит стать гласом Божьим, звучащим в голове президента Джорджа Буша-мл. и подстрекающим ко всяким глупостям на благо России. Но для того, чтобы убедительно вещать от имени Бога, нужно самому хотя бы отчасти стать Богом, и Семен отправляется в диковинное путешествие по глубинам своей личности.

Вторая повесть, косвенно связанная с первой, — «Защитные кодексы Аль-Эфесби» — история российского Лоуренса Аравийского или, если угодно, барона Унгерна. По заданию разведки молодой интеллектуал Савелий Скотенков отправляется в Афганистан сражаться с американскими беспилотными самолетами. Скитаясь по пустыне в компании моджахедов, выискивая магические слова, способные обрушить на землю смертоносные боевые машины, он обретает мудрость Востока и достигает успеха в своей одинокой войне, однако скоро оказывается не нужен собственной стране и попадает в руки врагов.

Рассказ «Созерцатель тени» служит развёрнутой экспликацией шекспировского «тот, кто тень поймать хотел, счастье тень того удел». Индийский гид Олег Петров выращивает в домашних условиях тень, чтобы та ответила ему на вопросы, касающиеся мироздания. Индийская тема продолжается и в рассказе «Тхаги» — о поиске глубоко законспирированной секты воров-душителей, поклоняющийся богине Кали.

Завершается же всё «Отелем хороших воплощений», в конце которого проясняется и смысл названия: что за ананасная вода и почему для прекрасной дамы. И почему тут — в России, да и вообще в этом мире — лучше не рождаться.

Сложно найти что-то общее между этими историями, кроме разве что некоторой юмористически-иронически-сатирической направленности. В любом случае, «Ананасную воду» нельзя назвать тематическим сборником — это просто те истории Пелевина, что слишком малы для отдельной публикации. Тем не менее, данный сборник обязателен к прочтению абсолютно всем поклонникам автора.

Пять (на самом деле шесть), парадоксальных историй. Конечно, здесь намешано и традиционного пелевинского солипсизма, но внятного остроумия и сатиры куда больше.

Что бы ни говорили, что бы ни писали недруги-завистники, первое десятилетие нынешнего века российской литературы, как и последнее века двадцатого, прошло под знаком «П». За эти годы на «арену» нашей словесности вышло немало хороших авторов и несколько замечательных писателей, но о ком ещё так много писали, а когда-то и рьяно спорили? Чьи книги по-прежнему ждут читатели, чьи книги не могут пройти незамеченными даже у ярых критиков творчества Пелевина? Начав обычно с того, что писатель «пошёл по пути самопародии» и читать его – только разочаровываться, критики не спешат поставить на этом точку, а начинают доказывать своё утверждение. Да так рьяно, что вскоре понимаешь – писать тот хуже не стал и его новую книгу надо обязательно прочесть!

Пелевин и ЭКСМО строят маркетинговую политику так, что не дают возможности забыть о себе. Только отшумели споры по поводу «Т», как вышел сборник новых повестей и рассказов (только один публиковался ранее). Основного внимания заслуживает часть первая – «Боги и механизмы» — о тайной жизни и неизвестных публике подвигах скромных героев наших спецслужб… Всевозможные «органы» Пелевин явно не любит, но пишет о них постоянно… Что делать, если «полковники» так много значат в сегодняшнем российском обществе. Автор и людей-человеков не очень жалует, но не о сусликах же писать!

История Сёмы Левитана из Одессы в повести «Операция “Burning Bush”» выписана «душевно», так что сопереживание «маленькому человеку» будет несомненным у большинства читателей пелевинской прозы. Повзрослев до «лысого еврейского лузера», Сёма – обладатель дара «говорить голосом загробного мира» да ещё и английский знающий — совсем неслучайно через много лет встречается с дружком детства, ставшим за это время генералом ФСБ. Пройдя тренинг в «камере сенсорной депривации», Семён становится «психонавтом» и начинает «работать Богом»! Устанавливает контакт с президентом Бушем, воплощая в жизнь догмат америкосов о богоизбранности Америки – так начинается операция «Палёный Буш». «Божеские» откровения и рекомендации заставляют Буша принимать часто нелепые решения, а что делать – «другого Бога у меня для вас нет…»

По ходу повествования Пелевин даёт краткие зарисовки современной жизни, психологии евреев, замечательно описывает все эти «мистические трипы» (они же путешествия сознания в эзотерических мирах). Сёма действительно «познаёт Бога» — единственную душу в мире… Окончание повествования, как всегда у Пелевина, невесело: оказывается, америкосы управляют подобным методом российскими правителями с пятидесятых годов – причем, от имени совсем не Бога…

Скромный герой «Зенитных кодексов Аль-Эфесби» — Савелий Скотенков, дитя эпохи первоначального накопления капитала, автор «Криптодискурса»,

выявивший основное противоречие ХХI века, противоречие между углеводородными деспотиями и трубопроводными демократиями. Ну куда ему деваться при нашей-то бюрократии, способной освоить даже древнемарсианский культ? При современной экономической реальности, дающей неограниченные возможности расставания с деньгами? Только на курсы Высшей школы ФСБ.

Немало узнав про БПЛА-дроны и программу F.D.O.M. с нейронной связью, Скотенков в зелёной чалме (как Саул Аль-Эфесби) появляется в Афгане и, не очень напрягаясь, уничтожает сразу девять супердронов! Интересно читать даже про производственно-технические детали, уж не говоря о том, что словами Пелевин играет мастерски. Пусть его максимы: «Верховная власть – просто самая сильная волчья стая» или «Высшее искусство лжи не в том, чтобы врать всё время» — никакие не «открытия», но ведь всё это ещё надо точно и кратко сформулировать!

Конечно, заканчивается история невесело… Уничтожив 471 «Freedom Liberator», Аль-Эфесби делает своё дело и …уходит… Оказавшись в деревеньке Улемы, философствует: «Весь двадцатый век мы, русские дураки, были генератором, вырабатывающим счастье западного мира»… А разве не так?

Вторая, меньшая часть сборника – «Механизмы и боги» — лишь «объёмная» поддержка первой. Вполне понимая, что истина недостижима, Пелевин всё равно любит писать о её поисках в «эпоху первоначального накопления, вступившей в фазу нестабильного загнивания». Заклиная собственную тень в «Созерцателе тени», этот скромный «герой» постигает нечто: «Само его тело было мыслью, мир был тенью, бог был светом…» Принесло ли знание хоть капельку счастья? Вопрос риторический…

Короткий рассказ «Тхаги» — для тех, кто мечтает стать адептом чистого зла. И в нём немало примечательных строк, например – о «либеральном дискурсе» в России как последовательности шумовых и визуальных эффектов. Мораль рассказа простовата, зато явственна – не рой другим яму… О рассказе «Отель хороших воплощений» можно бы и не писать, если б не возникающий вопрос – а что это за «ананасная вода»? Читатель встретит упоминание о ней – на самой последней странице крайнего рассказа…

Вездесущий Дмитрий Быков уже успел написать: «Мне очень нравится “Ананасная вода…” – это точный диагноз всей литературной деятельности Пелевина последних лет». Как не согласиться, ведь и мне очень нравится социальная фантастика писателя, его сатира на философской подкладке, «жёсткая, весело-циничная» проза.

Виктор Олегович зарекомендовал себя как талантливый и разносторонний писатель, умеющий поражать воображение и заставлять задуматься. Поэтому от каждой новой книги читатель ждет не просто качественной литературы, а нечто такое, что пробрало до самого «мозга костей» (как до этого пробирали «Чапаев и Пустота» и «Generation П».)

Если читатель начнет знакомство с Пелевиным именно с этой книги — для него это будет что-то вроде откровения. Если он уже читал Виктора Олеговича — то навряд ли сильно зацепит. Нет, автор как всегда держит марку, но и только. Опять тот же буддизм, наркотики, политика, те же самые аллегории. Если так пойдет и дальше, книги Пелевина просто приедятся. Что поделать, суп супом, но и борща иногда хочется!

Что касается содержания сборника — первая часть довольно хороша, вторая откровенно слабовата. Отдельно хочу выделить «Зенитные комплексы» — вот здесь автор постарался на славу. Возможно, что последующие произведения в книге кажутся бледными именно из-за этой повести.

Итог: хорошее чтиво на вечер, но вот только творчество Пелевина не хочется называть «чтивом». Но если автор не придумает что-нибудь совершенно новое, или же не найдет гениальное в старом — думаю, рейтинг его сильно понизится.

Очень неровный сборник на мой взгляд. Включает в себя как отличную «Операцию burning bush» так и явно проходной «Отель хороших воплощений». Однако читать сборник стоит хотя бы ради одних «зенитных кодексов». Вещей такого уровня не появлялось у Пелевина уже довольно давно.

источник