По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей, –
Огнедышащий и бурный
Уносил нас зверь морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Мы на палубе сидели,
Многих сон одолевал…
Все звучней колеса пели,
Разгребая шумный вал…
Приутих наш круг веселый,
Женский говор, женский шум…
Подпирает локоть белый
Много милых, сонных дум.
Сны играют на просторе
Под магической луной –
И баюкает их море
Тихоструйною волной.
В конце 40-х годов XIX века Тютчев все чаще обращается к теме стихии, в которой замечает отражение человеческих дум и страстей. Природа в тютчевской поэзии приобретает человеческие черты:
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой –
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля…
Люди готовы увидеть родство своего мира с миром природы: Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, – // Не светлый день, блестящий при луне, // А эта тень, бегущая от дыма… («Как дымный столп светлеет в вышине. »), – а людские чувства, переживания (чаще эмоции страдания, чем счастья) лирический герой соотносит с явлениями природы (например, в стихотворениях «Когда в кругу убийственных забот», «Слезы людские, о слезы людские…», «Русской женщине», «Вновь твои я вижу очи…»).
Стихотворение «По равнине вод лазурных…», написанное в 1849 году, на первый взгляд мало отличается от названных выше стихов. Главная его тема – отношения человека и природы. Есть в нем и стихия, настроение которой на протяжении стихотворения меняется (спокойное море, лазурная равнина вод начинает волноваться, взрываясь метелью влажной пыли, а потом снова затихает), напоминая об изменчивости человеческих чувств, мимолетности впечатлений и эмоций; есть и ощущение близости между этой стихией и человеком (море будто бы само вступает в диалог с человеком: С неба звезды нам светили, // Снизу искрилась волна)…
Но в действительности сходство «По равнине вод лазурных…» с другими стихотворениями конца 40-х годов не так уж велико. Отношения человека с природой оказываются гораздо сложнее, чем просто родство и возможность описать состояние человека через природу или наоборот. Тем более что в эти отношения включается новый участник – техника (огнедышащим и бурным змеем называет Тютчев пароход). Это придает вечной проблеме современное звучание. Вроде бы, как и в других стихотворениях выбранного периода, море и люди оказываются похожими. Но похожи они в своей изменчивости, на протяжении стихотворения они претерпевают одно и то же превращение: море волнуется и успокаивается, а люди покоряются ему, их разговор постепенно замирает (Приутих наш круг веселый). В стихотворении появляется двойной сюжет.
Вначале море и человек выступают как соперники. Преимущество оказывается то на одной, то на другой стороне. В первых двух строках человек выглядит как покоритель стихии, и море смиряется перед ним; во вторых двух строках главенство человека оказывается мнимым, его победа поколеблена: превосходство на стороне техники, зверя морского, который, конечно, является орудием и союзником человека, но родствен только морю. Первая и вторая строки – торжество рациональности (человек прокладывает по морю верную стезю), в третьей и четвертой иррациональная воля огнедышащего зверя подчиняет себе и море, и людей.
Дальше наступает обманчивое примирение: кажется, именно для человека снизу искрится волна (грамматическая и образная близость пятой и шестой строк заставляет читателя отнести слово нам не только к свету звезд, но и к блеску волны), но море «берет реванш»: метель влажной пыли в седьмой строке – скорее всего ответ на победу огнедышащего и бурного морского зверя, антагониста моря.
Строки Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал вызывают в памяти читателя верную стезю из первого четверостишия.
Наконец наступает полное примирение: и человек, и море замолкают, теперь они гармонично сосуществуют.
Обратим внимание: в последнем четверостишии оба глагола передают действия, совершаемые обычно человеком (играют, баюкает). Но человека уже нет, он будто бы растворился в стихии, передав ей некоторые свои свойства. Перед нами некий гармоничный универсум, с которым готов слиться человек. Может быть, в четвертом четверостишии появляется слабый намек на любовную тему – и тут же исчезает в общей гармонии и красоте.
В этом новом универсуме человеческие чувства, видения существуют будто бы независимо от человека; появляясь в нем, они преодолевают его. Тема сна входит в это стихотворение с фольклорной аллюзией 1 : Мы на палубе сидели, // Многих сон одолевал; продолжается метонимией много милых, сонных дум. Наконец, сон «перерастает» и вытесняет из стихотворения лирического героя: вместо образа человека, грезящего ночью, при свете луны, перед нами некое мистическое действо.
Ощущение волшебства подчеркивается эпитетом магический, которым наделяется луна. Это слово может показаться не совсем уместным рядом с подробными описаниями моря и человеческих ощущений. Однако оно подкреплено читательским ожиданием, ведь мотив волшебства входит в стихотворение уже с первых строк: это и зверь морской, и будто бы беседующие с людьми звезды и волны, и загадочный сон, в который погружаются герои.
Сюжет стихотворения (таинственное слияние бывших соперников) подчеркивается на образном уровне. Сначала перед нами только зрительные образы: равнина вод лазурная, огнедышащий и бурный зверь, светящиеся звезды, искрящаяся волна; потом появляются осязательные (метель влажной пыли), наконец, звуковые (Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал). Примирение противников обозначается исчезновением звука: Приутих наш круг веселый, // Женский говор, женский шум – так сказано о людях, море становится тихоструйным.
Размер – четырехстопный хорей с женскими и мужскими окончаниями – не очень типичен для Тютчева (из его поэзии следующее литературное поколение восприняло прежде всего ямбы, недаром Мандельштам называл Тютчева «Эсхилом русского ямбического стиха» 2 ). М.Л. Гаспаров указывает на частое использование этого размера в песнях (отсюда, вероятно, фольклорный образ в третьем четверостишии тютчевского стихотворения) и балладах 3 (может быть, отсюда в стихотворении тема волшебного сна – вспомним хотя бы «Певца во стане русских воинов» В.А. Жуковского). К Жуковскому же отсылает нас ситуация, описываемая у Тютчева: этим размером Жуковский часто описывает «плавание на жизненной ладье» 4 (см. его стихотворения «Путешественник», «Пловец», «Стансы», «Жизнь: видение во сне»).
У других современников Пушкина, И.И. Козлова и П.А. Вяземского, есть написанные тем же размером стихотворения, где фоном для чувств лирического героя, как и в разбираемом стихотворении, служит «упоительная ночь», есть тема любви и красоты, – это «Венецианская ночь» Козлова и «Петербургская ночь» Вяземского 5 .
Борьба человека с морем (вариация на тему «Пловца» Жуковского 6 ) есть у А.И. Полежаева:
Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.
Наконец, к четырехстопному хорею обращается М.Ю. Лермонтов в «Демоне»: этим размером написана вставная часть в речи Демона – На воздушном океане… (в то время как вся поэма – четырехстопным ямбом):
На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Видимо, по образцу метафор воздушный океан и поля необозримые (= небо) создана лазурная равнина вод (= море) в первой строке стихотворения Тютчева. А к развитию первой лермонтовской метафоры (без руля и без ветрил … плавают … хоры … светил), очевидно, восходит родство между небом и морем у Тютчева: звезды, луна и море действуют сообща.
Таким образом, в художественном мире этого стихотворения есть место борьбе и гармонии, реальности и волшебству; вся природа объединяется в некий универсум, в котором одновременно есть и буря, и покой, и день, и ночь (в первой строке гладь воды лазурная, что бывает только при ярком свете, в пятой – светят звезды), сосуществуют вода и огонь, похожи небо и земля. И в этом мире, сочетающем в себе несочетаемое, вмещающем все, у человека есть поистине безграничные возможности: он может с ним бороться на равных, а может с ним примириться и раствориться в нем.
1 Образ корабля, на котором все моряки заснули, довольно часто встречается в народных песнях. Может быть, этим морякам «родственны» очарованные сиреной гребцы в «Одиссее» (сон, как и очарование, имеет в фольклоре отрицательную семантику).
2 Ронен О., Осповат А.Л. Камень веры // Ронен О. Поэтика Мандельштама. СПб., 2002. С. 119.
3 Гаспаров М.Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М., 2000. С. 193–194.
источник
По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей,—
Огнедышащий и бурный
Уносил нас змей морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Мы на палубе сидели,
Многих сон одолевал.
Все звучней колеса пели,
Разгребая шумный вал.
Приутих наш круг веселый,
Женский говор, женский шум.
Подпирает локоть белый
Много милых, сонных дум.
Сны играют на просторе
Под магической луной —
И баюкает их море
Тихоструйною волной.
Cтихотворение состоит из 5-ти строф (всего 20 строк)
Размер: четырёхстопный хорей
Стопа: двухсложная с ударением на 1-м слоге ( — )
————————————————————————
1-я cтрофа — 4 строки, четверостишие.
Рифмы: лазурной-стезей-бурный-морской.
Рифмовка: AAAB
2-я cтрофа — 4 строки, четверостишие.
Рифмы: светили-волна-пыли-она.
Рифмовка: ABAB — перекрёстная
3-я cтрофа — 4 строки, четверостишие.
Рифмы: сидели-одолевал-пели-вал.
Рифмовка: ABAB — перекрёстная
4-я cтрофа — 4 строки, четверостишие.
Рифмы: веселый-шум-белый-дум.
Рифмовка: ABAB — перекрёстная
Анализ стихотворения сделан программой в реальном времени
Строфа — это объединение двух или нескольких строк стихотворения, имеющих интонационное сходство или общую систему рифм, и регулярно или периодически повторяющееся в стихотворении. Большинство стихотворений делятся на строфы и т.о. являются строфическими. Если разделения на строфы нет, такие стихи принято называть астрофическими. Самая популярная строфа в русской поэзии — четверостишие (катрен, 4 строки). Широко употребимыми строфами также являются: двустишие (дистих), трёхстишие (терцет), пятистишие, шестистишие (секстина), восьмистишие (октава) и др. Больше о строфах
Стопа — это единица длины стиха, состоящая из повторяющейся последовательности ударного и безударных слогов.
Двухсложные стопы состоят из двух слогов:
хорей (ударный и безударный слог), ямб (безударный и ударный слог) — самая распостранённая стопа в русской поэзии.
Трёхсложные стопы — последовательность из 3-х слогов:
дактиль (ударный слог первый из трёх), амфибрахий (ударный слог второй из трёх), анапест (ударный слог третий).
Четырёхсложная стопа — пеон — четыре слога, где ударный слог может регулярно повторяться на месте любого из четырёх слогов: первый пеон — пеон с ударением на первом слоге, второй пеон — с ударением на втором слоге и так далее.
Пятисложная стопа состоит из пяти слогов: пентон — ударный слог третий из пяти.
Больше о стопах
Размер — это способ звуковой организации стиха; порядок чередования ударных и безударных слогов в стопе стихотворения. Размер стихотворения повторяет название стопы и указывает на кол-во стоп в строке. Любая стопа может повторяться в строке несколько раз (от одного до восьми, и более). Кол-во повторов стопы и определяет полный размер стиха, например: одностопный пентон, двухстопный пеон, трехстопный анапест, четырёхстопный ямб, пятистопный дактиль, шестистопный хорей и т.д. Больше о размерах
Рифма — это звуковой повтор, традиционно используемый в поэзии и, как правило, расположенный и ожидаемый на концах строк в стихах. Рифма скрепляет собой строки и вызывает ощущение звуковой гармонии и смысловой законченности определённых частей стихотворения. Рифмы помогают ритмическому восприятию строк и строф, выполняют запоминательную функцию в стихах и усиливают воздействие поэзии как искусства благодаря изысканному благозвучию слов. Больше о рифмах
Рифмовка — это порядок чередования рифм в стихах. Основные способы рифмовки: смежная рифмовка (рифмуются соседние строки: AA ВВ СС DD), перекрёстная рифмовка (строки рифмуются через одну: ABAB), кольцевая или опоясывающая рифмовка (строки рифмуются между собой через две другие строки со смежной рифмовкой: ABBA), холостая (частичная рифмовка в четверостишии с отсутствием рифмы между первой и третьей строкой: АBCB), гиперхолостая рифмовка (в четверостишии рифма есть только к первой строке, а ожидаемая рифма между второй и четвёртой строкой отсутствует: ABAC, ABCA, AABC), смешанная или вольная рифмовка (рифмовка в сложных строфах с различными комбинациями рифмованных строк). Больше о рифмовке
источник
В первом автографе есть исправления: 7-я строка – “И дождем соленой пыли” – исправлена на “И метелью влажной пыли” ; 17-я строка – “Сны летают на просторе” – исправлено на “Сны играют на просторе” . Тютчев усиливал образную выразительность стихов. 1-я строка автографа – “По равнине вод лазурной” . Особенности синтаксиса – обилие тире, поэт и раньше в стихотворениях о волнах, о движении воды заканчивал стихотворные строки этим знаком, возможно, и здесь тире было знаком появления у поэта определенного типа ассоциаций.
В альбомном автографе сверху проставлена дата – “29 ноября / 11 декабря” , но год не указан.
Стихотворение следует за “Гр. А. Д. Блудовой в ответ на книгу… ” с датой “1-ое марта 1867 г.” , а после стих. “По равнине вод лазурной… ” следует “Дым” , тоже с датой “26 апр. 1867 г.” , но и предшествующее и последующее – списки, а не автографы. Альбом заполнялся не по порядку, страница за страницей, а выборочно; до сих пор сохраняются свободные листы или страницы в разных местах альбома. Возможно, на одном из таких свободных листов поэт и записал свое стихотворение. Синтаксис сохраняет те особенности, которые были и в первом автографе. В первом издании стихотворение имело заглавие “Плавание” , оно повторено во всех указанных изданиях.
Роман Федора Тютчева и Елены Денисьевой длился без малого 14 лет. Возлюбленная поэта скоропостижно скончалась от чахотки в 1864 году, оставив на попечении Тютчева троих детей, из которых выжил только один ребенок.
Елена Денисьева была не только музой поэта, но и его последней любовью. Поэтому смерть этой женщины Тютчев переживал очень болезненно. Он признавался, что утратил смысл существования, осознав, что ни успешная карьера, ни высокое положение в обществе лично для него не имеют уже никакого значения.
Автор, покинувший Россию в юношеском возрасте, прожил за границей более 20 лет. Возвратившись из Германии, он заново открывает для себя “грустную и неяркую красоту” родного края и определяет приметы национального характера.
Произведение, созданное 1848 – 49 гг., посвящено собирательному образу русской женщины. Герой сосредоточен на прогнозе, и лирическая ситуация развивается в будущем времени.
Великий писатель и поэт, патриот своей родины, Твардовский Александр Трифонович всю жизнь трудился на благо советского народа. Укротитель слова всегда знал путь к сердцам людей. Александр Трифонович был военным корреспондентом, который много времени проводил на фронте, после чего писал поэмы и стихи на тему отваги, смерти и несправедливости войны. Очень большой объем творчества поэта занимает именно тематика Великой Отечественной Войны.
Отношение к революции у Константина Бальмонта было весьма противоречивым. Поэт предвосхищал ее и поначалу был убежден, что именно такое потрясение нужно современному обществу, которое погрязло во лжи, лицемерии и напускной благочинности. В 1901 году Бальмонт даже был выслан из Санкт-Петербурга из-за того, что активно призывал народные массы к свержению царизма. Поэта не спасло его блестящее литературное прошлое, а также огромное количество публикаций духовного содержания.
Поэзия Ивана Бунина в наше время не так известна широкой публике, как его прозаические произведения, в частности, рассказы о любви. При этом писатель успел выпустить около десятка стихотворных сборников. В поэтическом творчестве Ивана Алексеевича жизнь предстает как череда путешествий в воспоминания. Речь идет не только о личных переживаниях, связанных с прошлым. Важную роль играет всемирная история, выраженная в воспоминаниях классовых, родовых, общечеловеческих.
К военной службе Пушкин никогда прямого отношения не имел. При этом нельзя сказать, что она ему всегда претила или была ненавистна. Напротив – будучи еще лицеистом, он в одно время мечтал пойти в гусары, идеализируя их образ жизни. После завершения обучения Александр Сергеевич передумал, но окончательно к военному делу не охладел. Всплеск интереса к нему возник в период южной ссылки, когда поэт свел знакомство с Александром Константиновичем Ипсиланти – русским генералом.
источник
По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей, –
Огнедышащий и бурный
Уносил нас зверь морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Мы на палубе сидели,
Многих сон одолевал…
Все звучней колеса пели,
Разгребая шумный вал…
Приутих наш круг веселый,
Женский говор, женский шум…
Подпирает локоть белый
Много милых, сонных дум.
Сны играют на просторе
Под магической луной –
И баюкает их море
Тихоструйною волной.
В конце 40-х годов XIX века Тютчев все чаще обращается к теме стихии, в которой замечает отражение человеческих дум и страстей. Природа в тютчевской поэзии приобретает человеческие черты:
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой –
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля…
Люди готовы увидеть родство своего мира с миром природы: Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, – // Не светлый день, блестящий при луне, // А эта тень, бегущая от дыма… («Как дымный столп светлеет в вышине. »), – а людские чувства, переживания (чаще эмоции страдания, чем счастья) лирический герой соотносит с явлениями природы (например, в стихотворениях «Когда в кругу убийственных забот», «Слезы людские, о слезы людские…», «Русской женщине», «Вновь твои я вижу очи…»).
Стихотворение «По равнине вод лазурных…», написанное в 1849 году, на первый взгляд мало отличается от названных выше стихов. Главная его тема – отношения человека и природы. Есть в нем и стихия, настроение которой на протяжении стихотворения меняется (спокойное море, лазурная равнина вод начинает волноваться, взрываясь метелью влажной пыли, а потом снова затихает), напоминая об изменчивости человеческих чувств, мимолетности впечатлений и эмоций; есть и ощущение близости между этой стихией и человеком (море будто бы само вступает в диалог с человеком: С неба звезды нам светили, // Снизу искрилась волна)…
Но в действительности сходство «По равнине вод лазурных…» с другими стихотворениями конца 40-х годов не так уж велико. Отношения человека с природой оказываются гораздо сложнее, чем просто родство и возможность описать состояние человека через природу или наоборот. Тем более что в эти отношения включается новый участник – техника (огнедышащим и бурным змеем называет Тютчев пароход). Это придает вечной проблеме современное звучание. Вроде бы, как и в других стихотворениях выбранного периода, море и люди оказываются похожими. Но похожи они в своей изменчивости, на протяжении стихотворения они претерпевают одно и то же превращение: море волнуется и успокаивается, а люди покоряются ему, их разговор постепенно замирает (Приутих наш круг веселый). В стихотворении появляется двойной сюжет.
Вначале море и человек выступают как соперники. Преимущество оказывается то на одной, то на другой стороне. В первых двух строках человек выглядит как покоритель стихии, и море смиряется перед ним; во вторых двух строках главенство человека оказывается мнимым, его победа поколеблена: превосходство на стороне техники, зверя морского, который, конечно, является орудием и союзником человека, но родствен только морю. Первая и вторая строки – торжество рациональности (человек прокладывает по морю верную стезю), в третьей и четвертой иррациональная воля огнедышащего зверя подчиняет себе и море, и людей.
Дальше наступает обманчивое примирение: кажется, именно для человека снизу искрится волна (грамматическая и образная близость пятой и шестой строк заставляет читателя отнести слово нам не только к свету звезд, но и к блеску волны), но море «берет реванш»: метель влажной пыли в седьмой строке – скорее всего ответ на победу огнедышащего и бурного морского зверя, антагониста моря.
Строки Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал вызывают в памяти читателя верную стезю из первого четверостишия.
Наконец наступает полное примирение: и человек, и море замолкают, теперь они гармонично сосуществуют.
Обратим внимание: в последнем четверостишии оба глагола передают действия, совершаемые обычно человеком (играют, баюкает). Но человека уже нет, он будто бы растворился в стихии, передав ей некоторые свои свойства. Перед нами некий гармоничный универсум, с которым готов слиться человек. Может быть, в четвертом четверостишии появляется слабый намек на любовную тему – и тут же исчезает в общей гармонии и красоте.
В этом новом универсуме человеческие чувства, видения существуют будто бы независимо от человека; появляясь в нем, они преодолевают его. Тема сна входит в это стихотворение с фольклорной аллюзией 1 : Мы на палубе сидели, // Многих сон одолевал; продолжается метонимией много милых, сонных дум. Наконец, сон «перерастает» и вытесняет из стихотворения лирического героя: вместо образа человека, грезящего ночью, при свете луны, перед нами некое мистическое действо.
Ощущение волшебства подчеркивается эпитетом магический, которым наделяется луна. Это слово может показаться не совсем уместным рядом с подробными описаниями моря и человеческих ощущений. Однако оно подкреплено читательским ожиданием, ведь мотив волшебства входит в стихотворение уже с первых строк: это и зверь морской, и будто бы беседующие с людьми звезды и волны, и загадочный сон, в который погружаются герои.
Сюжет стихотворения (таинственное слияние бывших соперников) подчеркивается на образном уровне. Сначала перед нами только зрительные образы: равнина вод лазурная, огнедышащий и бурный зверь, светящиеся звезды, искрящаяся волна; потом появляются осязательные (метель влажной пыли), наконец, звуковые (Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал). Примирение противников обозначается исчезновением звука: Приутих наш круг веселый, // Женский говор, женский шум – так сказано о людях, море становится тихоструйным.
Размер – четырехстопный хорей с женскими и мужскими окончаниями – не очень типичен для Тютчева (из его поэзии следующее литературное поколение восприняло прежде всего ямбы, недаром Мандельштам называл Тютчева «Эсхилом русского ямбического стиха» 2 ). М.Л. Гаспаров указывает на частое использование этого размера в песнях (отсюда, вероятно, фольклорный образ в третьем четверостишии тютчевского стихотворения) и балладах 3 (может быть, отсюда в стихотворении тема волшебного сна – вспомним хотя бы «Певца во стане русских воинов» В.А. Жуковского). К Жуковскому же отсылает нас ситуация, описываемая у Тютчева: этим размером Жуковский часто описывает «плавание на жизненной ладье» 4 (см. его стихотворения «Путешественник», «Пловец», «Стансы», «Жизнь: видение во сне»).
У других современников Пушкина, И.И. Козлова и П.А. Вяземского, есть написанные тем же размером стихотворения, где фоном для чувств лирического героя, как и в разбираемом стихотворении, служит «упоительная ночь», есть тема любви и красоты, – это «Венецианская ночь» Козлова и «Петербургская ночь» Вяземского 5 .
Борьба человека с морем (вариация на тему «Пловца» Жуковского 6 ) есть у А.И. Полежаева:
Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.
Наконец, к четырехстопному хорею обращается М.Ю. Лермонтов в «Демоне»: этим размером написана вставная часть в речи Демона – На воздушном океане… (в то время как вся поэма – четырехстопным ямбом):
На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Видимо, по образцу метафор воздушный океан и поля необозримые (= небо) создана лазурная равнина вод (= море) в первой строке стихотворения Тютчева. А к развитию первой лермонтовской метафоры (без руля и без ветрил … плавают … хоры … светил), очевидно, восходит родство между небом и морем у Тютчева: звезды, луна и море действуют сообща.
Таким образом, в художественном мире этого стихотворения есть место борьбе и гармонии, реальности и волшебству; вся природа объединяется в некий универсум, в котором одновременно есть и буря, и покой, и день, и ночь (в первой строке гладь воды лазурная, что бывает только при ярком свете, в пятой – светят звезды), сосуществуют вода и огонь, похожи небо и земля. И в этом мире, сочетающем в себе несочетаемое, вмещающем все, у человека есть поистине безграничные возможности: он может с ним бороться на равных, а может с ним примириться и раствориться в нем.
источник
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой –
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой…
Солнце раз еще взглянуло
Исподлобья на поля…
Люди готовы увидеть родство своего мира с миром природы: Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, – // Не светлый день, блестящий при луне, // А эта тень, бегущая от дыма… («Как дымный столп светлеет в вышине. »), – а людские чувства, переживания (чаще эмоции страдания, чем счастья) лирический герой соотносит с явлениями природы (например, в стихотворениях «Когда в кругу убийственных забот», «Слезы людские, о слезы людские…», «Русской женщине», «Вновь твои я вижу очи…»).
Стихотворение «По равнине вод лазурных…», написанное в 1849 году, на первый взгляд мало отличается от названных выше стихов. Главная его тема – отношения человека и природы. Есть в нем и стихия, настроение которой на протяжении стихотворения меняется (спокойное море, лазурная равнина вод начинает волноваться, взрываясь метелью влажной пыли, а потом снова затихает), напоминая об изменчивости человеческих чувств, мимолетности впечатлений и эмоций; есть и ощущение близости между этой стихией и человеком (море будто бы само вступает в диалог с человеком: С неба звезды нам светили, // Снизу искрилась волна)…
Но в действительности сходство «По равнине вод лазурных…» с другими стихотворениями конца 40-х годов не так уж велико. Отношения человека с природой оказываются гораздо сложнее, чем просто родство и возможность описать состояние человека через природу или наоборот. Тем более что в эти отношения включается новый участник – техника (огнедышащим и бурным змеем называет Тютчев пароход). Это придает вечной проблеме современное звучание. Вроде бы, как и в других стихотворениях выбранного периода, море и люди оказываются похожими. Но похожи они в своей изменчивости, на протяжении стихотворения они претерпевают одно и то же превращение: море волнуется и успокаивается, а люди покоряются ему, их разговор постепенно замирает (Приутих наш круг веселый). В стихотворении появляется двойной сюжет.
Вначале море и человек выступают как соперники. Преимущество оказывается то на одной, то на другой стороне. В первых двух строках человек выглядит как покоритель стихии, и море смиряется перед ним; во вторых двух строках главенство человека оказывается мнимым, его победа поколеблена: превосходство на стороне техники, зверя морского, который, конечно, является орудием и союзником человека, но родствен только морю. Первая и вторая строки – торжество рациональности (человек прокладывает по морю верную стезю), в третьей и четвертой иррациональная воля огнедышащего зверя подчиняет себе и море, и людей.
Дальше наступает обманчивое примирение: кажется, именно для человека снизу искрится волна (грамматическая и образная близость пятой и шестой строк заставляет читателя отнести слово нам не только к свету звезд, но и к блеску волны), но море «берет реванш»: метель влажной пыли в седьмой строке – скорее всего ответ на победу огнедышащего и бурного морского зверя, антагониста моря.
Строки Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал вызывают в памяти читателя верную стезю из первого четверостишия.
Наконец наступает полное примирение: и человек, и море замолкают, теперь они гармонично сосуществуют.
Обратим внимание: в последнем четверостишии оба глагола передают действия, совершаемые обычно человеком (играют, баюкает). Но человека уже нет, он будто бы растворился в стихии, передав ей некоторые свои свойства. Перед нами некий гармоничный универсум, с которым готов слиться человек. Может быть, в четвертом четверостишии появляется слабый намек на любовную тему – и тут же исчезает в общей гармонии и красоте.
В этом новом универсуме человеческие чувства, видения существуют будто бы независимо от человека; появляясь в нем, они преодолевают его. Тема сна входит в это стихотворение с фольклорной аллюзией 1 : Мы на палубе сидели, // Многих сон одолевал; продолжается метонимией много милых, сонных дум. Наконец, сон «перерастает» и вытесняет из стихотворения лирического героя: вместо образа человека, грезящего ночью, при свете луны, перед нами некое мистическое действо.
Ощущение волшебства подчеркивается эпитетом магический, которым наделяется луна. Это слово может показаться не совсем уместным рядом с подробными описаниями моря и человеческих ощущений. Однако оно подкреплено читательским ожиданием, ведь мотив волшебства входит в стихотворение уже с первых строк: это и зверь морской, и будто бы беседующие с людьми звезды и волны, и загадочный сон, в который погружаются герои.
Сюжет стихотворения (таинственное слияние бывших соперников) подчеркивается на образном уровне. Сначала перед нами только зрительные образы: равнина вод лазурная, огнедышащий и бурный зверь, светящиеся звезды, искрящаяся волна; потом появляются осязательные (метель влажной пыли), наконец, звуковые (Все звучней колеса пели, // Разгребая шумный вал). Примирение противников обозначается исчезновением звука: Приутих наш круг веселый, // Женский говор, женский шум – так сказано о людях, море становится тихоструйным.
Размер – четырехстопный хорей с женскими и мужскими окончаниями – не очень типичен для Тютчева (из его поэзии следующее литературное поколение восприняло прежде всего ямбы, недаром Мандельштам называл Тютчева «Эсхилом русского ямбического стиха» 2 ). М.Л. Гаспаров указывает на частое использование этого размера в песнях (отсюда, вероятно, фольклорный образ в третьем четверостишии тютчевского стихотворения) и балладах 3 (может быть, отсюда в стихотворении тема волшебного сна – вспомним хотя бы «Певца во стане русских воинов» В.А. Жуковского). К Жуковскому же отсылает нас ситуация, описываемая у Тютчева: этим размером Жуковский часто описывает «плавание на жизненной ладье» 4 (см. его стихотворения «Путешественник», «Пловец», «Стансы», «Жизнь: видение во сне»).
У других современников Пушкина, И.И. Козлова и П.А. Вяземского, есть написанные тем же размером стихотворения, где фоном для чувств лирического героя, как и в разбираемом стихотворении, служит «упоительная ночь», есть тема любви и красоты, – это «Венецианская ночь» Козлова и «Петербургская ночь» Вяземского 5 .
Борьба человека с морем (вариация на тему «Пловца» Жуковского 6 ) есть у А.И. Полежаева:
Море воет, море стонет,
И во мраке, одинок,
Поглощен волною, тонет
Мой заносчивый челнок.
Наконец, к четырехстопному хорею обращается М.Ю. Лермонтов в «Демоне»: этим размером написана вставная часть в речи Демона – На воздушном океане… (в то время как вся поэма – четырехстопным ямбом):
На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Видимо, по образцу метафор воздушный океан и поля необозримые (= небо) создана лазурная равнина вод (= море) в первой строке стихотворения Тютчева. А к развитию первой лермонтовской метафоры (без руля и без ветрил … плавают … хоры … светил), очевидно, восходит родство между небом и морем у Тютчева: звезды, луна и море действуют сообща.
Таким образом, в художественном мире этого стихотворения есть место борьбе и гармонии, реальности и волшебству; вся природа объединяется в некий универсум, в котором одновременно есть и буря, и покой, и день, и ночь (в первой строке гладь воды лазурная, что бывает только при ярком свете, в пятой – светят звезды), сосуществуют вода и огонь, похожи небо и земля. И в этом мире, сочетающем в себе несочетаемое, вмещающем все, у человека есть поистине безграничные возможности: он может с ним бороться на равных, а может с ним примириться и раствориться в нем.
источник
По равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей,-
Огнедышащий и бурный
Уносил нас змей морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И метелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Мы на палубе сидели,
Многих сон одолевал…
Все звучней колеса пели,
Разгребая шумный вал…
Приутих наш круг веселый,
Женский говор, женский шум.
Подпирает локоть белый
Много милых, сонных дум.
Сны играют на просторе
Под магической луной —
И баюкает их море
Тихоструйною волной.
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустынеМесяц зеркальный плывет по лазурной пустыне, Травы степные унизаны влагой вечерней, Речи отрывистей, сердце опять суеверней, Длинные тени вдали потонули в ложбине. В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно.
Песня (Я — простая девка на баштане…)Я — простая девка на баштане, Он — рыбак, веселый человек. Тонет белый парус на Лимане, Много видел он морей и рек. Говорят, гречанки на Босфоре Хороши… А я черна.
ПоездНи гневом, ни порицаньем Давно уж мы не бряцаем: Здороваемся с подлецами, Раскланиваемся с полицаем. Не рвемся ни в бой, ни в поиск — Все праведно, все душевно. Но помни.
Гудки паровозовПозабыл свои детские слезы, книжки Купера и Куприна, только помню гудки паровозов, проходящие в оторопь сна. В горький час, в горевой промежуток лишь привстану с постели — привет! — вот.
Быстро дни недели пролетелиБыстро дни недели пролетели, Протекли меж пальцев, как вода, Потому что есть среди недели Хитрое колесико — Среда. Понедельник, Вторник очень много Нам сулят,- неделя молода. А в Четверг она.
На зов друзейК чему ваш зов, друзья? Тревожною тоскою Веселый, шумный пир к чему мне отравлять? В восторженных стихах, за влагой золотою, Давно уж Вакха я не в силах прославлять! Не веселит.
На дорогу!Михаилу Юрьевичу Лермонтову Tu lascerai ogni cosa dilletta Piu caramente. Dante. «Divina Commedia» Есть длинный, скучный, трудный путь… К горам ведет он, в край далекий; Там сердцу в скорби одинокой.
На двойном стекле узорыНа двойном стекле узоры Начертил мороз, Шумный день свои дозоры И гостей унес; Смолкнул яркий говор сплетней, Скучный голос дня: Благодатней и приветней Все кругом меня. Пред горящими дровами Сядем.
У ДнепраЯ свежо доныне помню Встречу первую с Днепром, Детской жизни день огромный Переправу и паром. За неведомой, студеной Полосой днепровских вод Стороною отдаленной Нам казался берег тот. И казалось, что.
О, в эти дни — дни роковыеО, в эти дни — дни роковые, Дни испытаний и утрат — Отраден будь для ней возврат В места, душе ее родные! Пусть добрый, благосклонный гений Скорей ведет навстречу к.
Додо и Белый Кролик— Эй, кто там крикнул «ай-ай-ай»? — Ну я! Я, Кролик Белый. — Опять спешишь? — Прости, Додо, — так много важных дел! У нас в Стране Чудес попробуй что-то.
Веселый балНа лугу веселый бал Был открыт весною: На трубе Комар играл, Шмель мохнатый танцевал С Мушкой голубою. И кружился ветерок, Листьями играя. И качался в такт цветок, Свой зеленый стебелек.
Люблю мужскую добротуЛюблю мужскую доброту. Люблю, когда встречаюсь с нею, Уверенность мужскую ту, Что он, мужик, во всем умнее. Мужчина, статус свой храня, От этой доли не уставший, Недооценивай меня, Прощай как.
Вышел к берегу, а в сердце – яростьВышел к берегу, а в сердце – ярость… Вдруг споткнулся, спички смяв в руке. Что ты там увидел? Это парус? Господи, белеет вдалеке! Среди барж с лиловой крышей дыма и.
ЧукоткаМы стояли с пилотом ледовой проводки, С ледокола смотрели на гаснущий день. Тихо плыл перед нами белый берег Чукотки И какой-то кораблик на зеленой воде. Там стояла девчонка, по-простому одета.
источник