Как зерна хрусталя на лепестках анализ

«ТЕМНЫЙ И ТРУДНЫЙ СТИЛЬ» В ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVII ВЕКА

1. Введение. Барокко в испанской литературе XVII века.

2. Поэзия Гонгоры-и-Арготе. Гонгоризм.

3. Консептизм в прозе Бальтазара Грасиана.

5. Список использованной литературы.

Философской основой стиля барокко (вероятно, от итальянского barocco — причудливый), сложившегося в испанской литературе XVII века, стала идея безграничного многообразия и вечной изменчивости мира. Теоретическое развитие (философское и эстетическое) эта идея получила в сочинениях таких философов XVII века, как Блез Паскаль, Бенедикт Спиноза и др.(1) Если на земле нет ничего постоянного, всё находится в состоянии бесконечного движения, то, следовательно, прекрасное тоже относительно. Понятие о красивом переменчиво, в каждую эпоху и даже у каждого человека оно своё, часто прекрасное и безобразное различаются какой-нибудь малозаметной деталью, пустяком: если бы нос Клеопатры был короче, пишет Паскаль, то вся земля выглядела бы иначе(2). Если мелочи, пустяки имеют такое значение, то внимание к ним закономерно повышается, они наполняют художественный образ — так или примерно так рождается стиль барокко. Этот стиль прежде всего сложился в живописи, скульптуре и архитектуре XVII века, где он воплощался в богатстве пластической отделки фасадов и помещений, в парадных интерьерах с многоцветной скульптурой, лепкой, резьбой, позолотой, живописными плафонами. В литературе «к стилистическим явлениям барочного характера можно отнести экспрессивность, эмоциональность, динамизм, контрастность, метафоричность, плюрализм точек зрения, совмещение предметов и др.»(3), то есть в противоположность ренессансному легкому и ясному стилю барокко отличается «трудностью и тёмностью».

Идея бесконечной изменчивости мира может быть выражена по- разному. Если мир так непостоянен, то человек вряд ли способен понять суть происходящего, постичь истину, человек видит лишь «хаос реальности», состоящий из бесчисленного множества разрозненных событий, предметов, звуков, красок и т.д. Иначе говоря при таком взгляде мир оказывается непознаваемым или почти непознаваемым. В литературе такое мировосприятие будет воплощаться в сложных метафорах, противоречащих логике, в парадоксах, в перифразах и т.п. Однако та же идея изменчивости мира может иметь другое развитие и объяснение: быстротекучесть жизни не должна восприниматься пессимистически, постичь истину возможно, хотя, конечно, крайне трудно пробиться к ней сквозь множество мелких, малозначащих, случайных событий, предметов и т.д., трудно — но всё-таки возможно. При таком взгляде на жизнь в литературе появятся сложные образы, остроумные сравнения, загадки, глубокомысленные парадоксы и т.п. Таким образом, в обоих случаях литература будет написана в «тёмном и трудном» стиле, но содержание похожих стилистических средств будет различно. В первом случае трудность художественной образности выражает пессимистическую по сути идею хаотичности и, следовательно, непознаваемости мира или, по крайней мере, познаваемости мира не для всех, только для избранных, во втором случае более оптимистическую идею — мир имеет внутренний порядок и красоту, он познаваем, но само постижение его крайне тяжело, трудно, требует особых интеллектуальных усилий, разгадывания мира.

В испанской литературе XVII века эти две разновидности «темного и трудного стиля» получили названия соответственно культеранизма (culteranismo), преимущественно развившегося в поэзии, и консептизма (conceptismo) в прозе. Однако «разница между культеранизмом и консептизмом не исчерпывается различием сфер их бытования (поэзия — проза) и распределением по жанрам»(4).

Культеранизм, в отличие от всей остальной литературы XVII века, не вводит новые темы или сюжеты, которые принципиально отличались бы от ренессансной поэзии, зато предлагает их новое стилистическое решение. Мироощущение человека XVII века таково, что он не видит точки опоры во внешнем мире и поэтому ищет её в себе, в своем внутреннем мире, в своей душевной гармонии, при этом ставка делается на способность к интеллектуальному сопротивлению хаосу жизни (неостоицизм), вот почему культеранисты используют в своей поэзии сложный метафорический стиль, как бы пытаясь ухватить с помощью аллегорий, необычных тропов изменчивую суть жизненных событий. Культеранизм не был однородным: у наиболее талантливых поэтов этот «трудный стиль» осознавался как новый способ художественного постижения мира (Гонгора, Тасис), у других авторов превращался в пустой маньеризм (Фарависино). Лучшим образцом культеранизма считается поэзия Гонгоры, название его стиля — «гонгоризм» — стало, по сути, синонимом термина «культеранизм».

Консептизм тоже возник в поэзии, его основателем считается испанский поэт Алонсо Ледесма, автор поэтической книги «Conceptos espirituales» (примерный перевод: «Интеллектуальные загадки», «Духовные озарения», «Духовные зачатки»)(5), однако затем консептизм развивался преимущественно в прозе, в произведениях Кеведо, Гевары, Грасиана и др. Консептизм, в отличие от культеранизма, не стремится намеренно затемнять смысл явлений и специально усложнять поэтический язык — «смысл этот и без того темен, оккультен, сокрыт»(6). Пафос консептизма как раз состоит в том, чтобы понять эту сложность жизни, расшифровать её «темный и трудный» смысл. Далее культеранизм и консептизм рассматриваются на примере творчества наиболее ярко их воплотивших авторов: Гонгоры и Грасиана.

Луис де Гонгора-и-Арготе (1561-1627) является одним из самых известных испанских поэтов XVII века. Известность его выражается, например, в существовании термина «гонгоризм», обозначающего его индивидуальный поэтический стиль и одновременно обозначающего мощное стилевое течение в испанской литературе. Однако поэзия Гонгоры не может быть сведена только к «гонгоризму» (как синониму «культеранизма»), так как творчество поэта имело несколько этапов. В первом периоде творческой эволюции Гонгора увлекался жанрами оды и песни, написанными в далеком от гонгоризма стиле гармоничности, филигранной точности; во второй период его творчества развитие получили жанры сонета и романса, наконец, последний, третий период его творческой эволюции может быть назван собственно «гонгористским».

Уже на ранних этапах творческого развития Гонгора отличался ярким поэтическим новаторством, ясно просматривается зарождающийся «гонгоризм» как поэтический стиль. Например, Гонгора смело развивал жанр сонета, канон которого был создан Петраркой. Гонгора заметно усилил лирический темперамент, усложнил семантико-синтаксическое построение строф, расширил тематический репертуар сонета (сонеты любовные, эротические, бурлескные, сатирические, хвалебные, сонеты-эпитафии, сонеты на случай) и, что особенно интересно, расширил диапазон допустимых стилистических приёмов — теперь он использует неожиданные метафоры, усложненные гиперболы, допускает интимно-разговорные интонации.(7)

Гонгора не нарушает принципов петрарковского сонета, он их преувеличивает, можно сказать, что сонеты Гонгоры отличаются «гипертрофированным петраркизмом». Подобным же образом происходила трансформация других жанров в творчестве поэта: романса, десимы, летрильи.

Произведения, созданные поэтом после 1610 г., то есть в последний период творческой эволюции, принято считать собственно «гонгористскими», к ним относятся «Сказание о Полифеме и Галатее» и поэма «Уединения».

В «Сказании о Полифеме и Галатее» повествуется о любви сына Посейдона, циклопа Полифема, к нимфе Галатее, о том, как гигант Полифем преследовал Галатею, как убил своего соперника Акида, о том, как боги, сжалившись над Галатеей, любившей Акида, превратили убитого Акида в реку («Кровь убиенного речной водою стала»). Этот сюжет сам по себе, конечно, не является оригинальным изобретением Гонгоры, он встречался и в «Одиссее» Гомера, и в «Метаморфозах» Овидия. Новым и необычным у Гонгоры был стиль. Изображается не только поступок героя, но и его сложная, иногда совершенно непостижимая психологическая мотивировка. Испытываемые героями чувства любви, ревности, страданий и т.д. как бы дублируются явлениями в неживой природе, но это не традиционный, например, для фольклора психологический параллелизм — у Гонгоры духовное начало перенесено на природу, но и природное начало перенесено в душевную жизнь героя, в результате возникает совершенно особый «гонгористский» психологический пейзаж.

Поэма «Уединения» прежде всего выделяется тем, что в ней практически нет сюжета: юноша, потерпевший кораблекрушение, достигает острова, обитатели которого устраивают в его честь празднество — вот весь сюжет. Отказавшись от сюжетной событийности Гонгора развил описания, «гонгористские» психологические пейзажи. «Сопоставление примитивности сюжетных ходов с красочностью описаний наводит на мысль о том, что такая диспропорция нарочита, полемична, что именно в ней кроется суть этого своеобразного манифеста культеранистской поэзии. Искусство явно одерживает верх над реальностью — бытием человека и естественной средой. Силой воображения создается новая реальность , незамкнутая реальность искусства»(9). В «Уединениях» конструируется поэтическая утопия, для решения такой задачи поэту понадобились новые стилистические решения: Гонгора нарушает правильные синтаксические конструкции и обычные грамматические связи слов, вводит неологизмы (преимущественно латинизмы), использует метафоры и другие тропы на основе субъективных ассоциаций, заменяет конкретные определения перифрастическими, нарочито сталкивая несовместимые понятия(10).

Вряд ли можно согласиться с противниками гонгоризма, среди которых были, например, Лопе де Вега, Тирсо де Молина, Бартоломе Леонардо де Архенсола и др., утверждавшими, что Гонгора и другие последователи «темного стиля» портят культуру. Поэзия Гонгоры, ориентированная на аристократию духа (gentle culta), не стремится быть общедоступной, но от этого не уменьшается ее новаторство и эстетическая сила. Неясность стиля побуждает читателя к размышлению и вовлекает его в процесс разгадывания текста и самой жизни.

В испанской прозе XVII века большее развитие получил консептизм, наиболее ярким воплощением которого чаще всего называют произведения Франсиско Гомеса де Кеведо-и-Вильегаса, а также не менее известного испанского прозаика (для русского читателя даже более других известного)(11) — Бальтазара Грасиана- и-Моралиса.

Бальтазар Грасиан (1601-1658) был не только практиком, но и теоретиком нового стиля(12). В его трактате «Остроумие, или Искусство изощренного ума» излагается теория остроумия, в значительной мере повлиявшая на формирование консептизма в литературе испанского барокко. Грасиан обращает внимание на то, что древние мыслители разработали теорию мышления (логику) и теорию красноречия (риторику), но теории остроумия до сих пор нет. Суть остроумия, по Грасиану, состоит в «изящном сочетании, в гармоническом сопоставлении двух или трех далеких понятий, связанных единым актом разума»(13). То есть подобно логике остроумие пользуется понятиями, которые вырабатываются разумом, но подобно искусству остроумие пользуется сближением далеких понятий, непосредственно, без всякого логического обоснования сопоставляя их и таким образом открывая истину. Далее в трактате Грасиан рассматривает виды и приемы «простого» и «сложного» остроумия: каламбуры, загадки, намеки, аллегории, метаморфозы, параболы, притчи, эмблемы и мн. др. Историками литературы трактат Грасиана оценивается как наиболее значительное и программное произведение для эстетики барокко. Нас сейчас этот трактат интересует как эстетический манифест консептистской прозы Бальтазара Грасиана.

Грасиан по сути дела спорит с Аристотелем и предлагает новую эстетическую теорию: доминирующим началом в искусстве является не дискурсивное (т.е. рассудительное, рассуждающее, разумное), а ассоциативное. Художественное произведение не подчиняется правилам логики, но вместе с тем не является и «безумным». Эстетическим «регулятором» в произведении является, по мысли Грасиана, вкус (gusto), чувство меры и чутье художника. Это было новым шагом в развитии мировой эстетической мысли(14). Оригинальные эстетические взгляды Грасиана практически воплотились в его произведениях.

Наиболее известны два произведения Грасиана — «Карманный оракул» и «Критикон».

Сама форма афоризмов, которыми написан «Карманный оракул, или Наука благоразумия», является одним из видов остроумия. Чтение афоризмов предполагает размышление читателя, но это размышление уже не регулируется автором произведения, а определяется свободными ассоциациями читателя, которые всегда глубоко индивидуальны. Однако комбинируя афоризмы, расставляя их в определенном порядке, Грасиан пытается добиться предсказуемого результата, иначе говоря надеется, что читатель случайно(!) подумает о том, о чем автору хотелось заставить его подумать. Афоризмы Грасиана являются не замкнутыми самодостаточными сентенциями, а содержат в себе намеки, до бесконечности усложняющие смысл изречения. Эти афоризмы — своеобразные «conceptos espirituales», «духовные зачатки», «зародыши» мыслей.

Рассмотрим пример, случайно выбранный из текста «Оракула», пусть будут первых два афоризма. Вот этот фрагмент: «1. Все уже достигло зрелости, и более всего — личность. Нынче от одного мудреца больше требуется, чем в древности от семерых, и в обхождении с одним человеком в нынешнее время надо больше искусства, чем некогда с целым народом. 2. Натура и культура — два стержня, на коих красуются все достоинства. Одно без другого — полдела. Образования мало, надобно еще дарование. Но беда невежды в том, что он ошибается насчёт своего призвания в жизни, в выборе занятий, места в краю родном, в кругу друзей.»(15) Казалось бы, между этими двумя афоризмами прямой связи нет, однако в размышлениях над первым афоризмом любой читатель рано или поздно сталкивается с темой второго афоризма, «созревая» до его прочтения и восприятия. Попробуем поразмышлять. «Все уже достигло зрелости, и более всего — личность. » Конечно, думаем мы, сегодня у человека гораздо больше проблем, хлопот, обязанностей и они разнообразнее, чем у человека в древности, современный человек усложнился. «. В обхождении с одним человеком в нынешнее время надо больше искусства, чем некогда с целым народом». И всё-таки, соглашаясь с изречением «Все уже достигло зрелости. «, мы испытываем какую-то тень сомнения: а нет ли иронии в этих словах? «. Нынче от одного мудреца больше требуется, чем в древности от семерых. » А разве современные мудрецы в семь раз мудрее древних? Вместе с усложнением человеческой жизни происходит ее измельчание, — думаем мы дальше, — человеку нужно знать много, он становится образованнее, но это образование уводит его дальше от мудрости. В этот момент размышления мы попадаем уже под влияние второго афоризма: «Натура и культура — два стержня. Одно без другого — полдела. Образования мало, надобно еще дарование. Но беда невежды в том. «. Повторимся: ход размышлений, ассоциации у каждого читателя свои, но их случайный ход закономерно подводит к ожидаемому результату. В этом суть стиля «консептизм» — читателю дается лишь «зачаток», концепция, остальное он домысливает самостоятельно.

Роман «Критикон» состоит из трех частей («Кризисов»), которые соответствуют трем периодам человеческой жизни. Потерпевший кораблекрушение Критило, представитель цивилизованного общества, встречает на острове св. Елены «природного человека» Андренио, обитателя пещеры, вскормленного животными. Далее начинается воспитательное путешествие Андренио по цивилизованному миру. Это аллегорическое путешествие очень напоминает хождение Данте в сопровождении Вергилия по кругам ада, только у Грасиана показано обратное: хождение по кругам цивилизованного мира людей. Эта инверсия Дантовой идеи является по терминологии Грасиана одним из видов «сложного» остроумия и призвана пробудит у читателя скрытые в нем самом(!) мысли по поводу цивилизации, натуры и культуры, формирования человека и т.д. Это еще один пример стиля «консептизм».

«Тёмный и трудный стиль» Бальтазара Грасиана рассчитан на избранных читателей, на аристократию духа — также как и культеранизм. Однако от последнего консептизм существенно отличается.

Во-первых, культеранисты, в том числе Гонгора, намеренно усложняли поэтический язык, пытаясь показать хаотичность мира, консептист Грасиан не склонен к усложнению, скорее склонен к простоте: о простом следует говорить просто, о сложном сложно. Однако поскольку в жизни все сложно, то сложно говорится обо всем.

Во-вторых, в отличие от культеранистов, так же часто использовавших сложные парадоксальные тропы, консептизм Грасиана использует тропы не эмоционального, а мыслительного (рассудочного) характера. Например, в последней главе первой части «Критикона» странников, Критило и Андренио, зазывают торговцы: один говорит, что продает редкий товар — «противовес личности», другой — пробный камень «чистопробности». Оказывается речь идет о золоте. Отметим, эти загадки можно разгадать с помощью рассуждений. У Гонгоры тропы построены на эмоциональном сравнении, например:

«Золото волос» — сравнение выражает эмоциональное отношение к предмету (его красота, драгоценность и т.д.) Несмотря на столь серьёзные различия культеранизм и консептизм — две стороны одной медали. Стремление добыть истину побуждает Грасиана прибегать к сложным, парадоксальным, остроумным стилистическим приемам, в результате чего текст становится таким же «темным и трудным», таким же насыщенным невыраженными смыслами, как у Гонгоры.

Тема «темный и трудный стиль в испанской литературе XVII века» не исчерпывается краткой характеристикой культеранизма («гонгоризма») и консептизма («остроумие» Грасиана). Существовало целое движение антигонгористов, сторонники которого (напр., Хуан Мартинес де Хуареги, Эстебан Мануэль де Вильегас, Луперсио Леонардо де Архенсола) в памфлетах против Гонгоры по сути дела пользовались этим стилем, вольно или невольно его развивая и укрепляя(17). Своеобразной разновидностью «темного и трудного стиля» был поэтический язык знаменитых испанских драматургов Тирсо де Молины и Кальдерона, но это уже другая отдельная тема.

Список использованной литературы

1. Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — 632 с.

2. Европейская поэзия XVII века (сер. «БВЛ»). — М.: Худож. лит., 1977.- С.346-379 (Л. де Гонгора-и-Арготе).

3. Артамонов С.Д. История зарубежной литературы XVII — XVIII в. (Учебник) — М.: Просвещение, 1978. — С.64-70.

4. Виппер Ю. Поэзия барокко и классицизма // Европейская поэзия XVII века (Сер. «БВЛ»).- М.: Худож. лит., 1977. — С.5-28.

5. История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.70-97 (глава «Испанская литература» написана Г.В.Степановым и Н.И.Балашовым).

6. Кучиньская А. и Голенищев-Кутузов И.Н. Барокко // История эстетической мысли в 6-ти тт. — Т.2. — М.: Искусство, 1985. — С. 228-245.

7. Менендес Пидаль Р. Темный и трудный стиль культеранистов и консептистов // Менендес Пидаль Р. Избранные произведения / Перев. с испанского. — М., 1961.

8. Пинский Л.Е. Бальтазар Грасиан и его произведения // Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — С.499-575.

9. Плавскин З.И. Гонгора-и-Арготе // Краткая литературная энциклопедия. — М., 1964. — Т.2. — Стлб.252-253.

10. Плавскин З.И. Испанская литература XVII — середины XIX века. — М., 1978.

11. Штейн А.Л. Литература испанского барокко. — М., 1983.

(1) Иногда в этот перечень включают Гоббса, Лейбница и даже Рене Декарта (см., например: Кучиньская А., Голенищев-Кутузов И.Н. Барокко // История эстетической мысли в 6-ти тт. — Т.2. — М.: Искусство, 1985. — С. 229).

(2) Ларошфуко Ф. де. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Лабрюйер. Характеры. — М., 1974. — С.118.

(3) История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.73 (Г.В.Степанов).

(5) См.: Артамонов С.Д. История зарубежной литературы XVII — XVIII в. (Учебник) — М.: Просвещение, 1978. — С.67; Пинский Л. Е. Бальтазар Грасиан и его произведения // Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — С.515.

(6) История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.74 (Г.В.Степанов).

(7) История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.74 (Г.В.Степанов).

(8) Перевод С.Гончаренко. Цит. по изд.: Европейская поэзия XVII века (сер. «БВЛ»). — М.: Худож. лит., 1977.- С.346-379. См. также в библиотеке «In Folio»

(9) История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.75 (Г.В.Степанов).

(10) Характеристика «гонгоризма» как поэтического стиля дана в следующих работах: Плавскин З.И. Гонгора-и-Арготе // Краткая литературная энциклопедия. — М., 1964. — Т.2. — Стлб.252-253. Плавскин З.И. Испанская литература XVII — середины XIX века. — М., 1978. Менендес Пидаль Р. Темный и трудный стиль культеранистов и консептистов // Менендес Пидаль Р. Избранные произведения / Перев. с испанского. — М., 1961.

(11) См. об этом: Пинский Л.Е. Бальтазар Грасиан и его произведения // Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — С.499.

(12) «Кеведо был «стихийным консептистом», тогда как Грасиан — теоретик консептизма» (История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.83).

(13) Цит. по изд.: Пинский Л.Е. Бальтазар Грасиан и его произведения // Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — С.512.

(14) См.: Кучиньская А. и Голенищев-Кутузов И.Н. Барокко // История эстетической мысли в 6-ти тт. — Т.2. — М.: Искусство, 1985. — С. 237.

(15) Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. (Сер. «Лит. пам.») — М.: Наука, 1984. — С.5.

(16) Европейская поэзия XVII века (сер. «БВЛ»). — М.: Худож. лит., 1977.- С.369.

(17) См.: История всемирной литературы в 9-ти тт. — Т.4. — М.: Наука, 1987. — С.76-77.

источник

ГОНГОРА-И-АРГОТЕ, ЛУИС ДЕ (G;ngora y Argote, Luis de) (1561–1627), испанский поэт. Родился 11 июля 1561 в Кордове. Учился в Саламанкском университете, ок. 1585 вернулся в Кордову и принял духовный сан. Юношеская жизнерадостность, иронический склад ума выразились в непритязательных сатирических стихах раннего периода его творчества. В 1617 Гонгора отправился в Мадрид, где в том же году был рукоположен в священники, а позже поставлен капелланом Филиппа III. В Мадриде Гонгора включился в яростную полемику вокруг созданного им усложненного поэтического стиля «культеранизм» (иначе – «гонгоризм»). Среди прочих против него ополчились Лопе де Вега и Кеведо. Гонгора отвечал сатирическими сонетами.
Первое издание поэтических произведений Гонгоры было осуществлено в год его смерти, хотя задолго до этого они широко ходили в рукописях. За язвительностью выверенного стиля различимы если не два периода, то по крайней мере две основополагающие характеристики его поэзии: одна отражает тягу к народному и праздничному началу, другая – стремление средствами «чистой поэзии» достичь предельной красоты словесной структуры, как в признанных крупнейшими памятниками «культеранизма» поэмах ГонгорыСказание о Полифеме и Галатее (La F;bula de Polifemo y Galatea, ок. 1613) иОдиночества (Soledades, ок. 1613).
Поэта не заботит ни содержательная сторона поэмы, ни читательский интерес. Он не стремится сообщить о событиях или поделиться переживаниями: сюжет и слушатель, сами по себе необходимые, уходят в тень перед стремлением создать совершенную форму, полагаясь только на слова и их изобразительную силу. Влияние Гонгоры, поколебавшееся в 18 в., пережило возрождение в 20 в. и сыграло определяющую роль в формировании современной поэзии на испанском языке.
Умер Гонгора в Кордове 23 мая 1627.
Лиус де Гонгора-и-Арготе
Лирика

РОМАНСЫ
«Праздники, Марика. »
«Веселую свадьбу. »
«Рыдала девица. »
«Ах, девушки, что ни делай. »
«Он Первый Знамёнщик мавров. »
Испанец в Оране
«Посреди коней быстроногих. »
«Белую вздымая пену. »
«Невольника злая доля. »
«Где башня Кордовы гордой. »
«Поет Алкиной — и плачет. »
«Кто ко мне стучится ночью. »
«И плюхнулся глупый отрок. »
«Я про Фисбу и Пирама. »
«Здесь, в зеленых копьях осоки. »
«Не свою верность, пастушка. »
«Разочарованье. »
Анджелика и Медор

ЛЕТРИЛЬИ
«Был бы я обут, одет. »
«Коль сеньоры станут слушать. »
Фортуна
«Каждый хочет вас обчесть. »
«Мысль моя, дерзанья плод. »
«То еще не соловей. «

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
«Голубка, ты умчалась. »
На несносные крики ласточки
Даме, которой поэт преподнес цветы

СОНЕТЫ
«Чистейшей чести ясный бастион. »
«Где кость слоновая, где белоснежный. »
«О влага светоносного ручья. »
«Как зерна хрусталя на лепестках. »
«Зовущих уст, которых слаще нет. »
«Пусть твоего не омрачит чела. »
Даме с ослепительно белой кожей, одетой в зеленое
«Я пал к рукам хрустальным; я склонился. »
«Взойди, о Солнце, вспыхни, расчерти. »
«Я выпил из твоих хрустальных рук. »
«Вы, сестры отрока, что презрел страх. »
«Нет ни в лесу, ни в небе, ни в волне. »
«Рои печальных вздохов, ливни слез. »
«Как трепетно, на тысячу ладов. »
«Едва зима войдет в свои права. »
«О дьявольское семя! Род напасти. »
«Моя Селальба, мне примнился ад. »
«Фантазия, смешны твои услуги. »
«Пусть со скалою веры стройный бог. »
«Вы, о деревья, что над Фаэтоном. »
«О Кордова! Стобашенный чертог. »
О Мадриде
«Вальядолид. Застава. Суматоха. »
«Величественные слоны — вельможи. »
«Сеньора тетя! Мы стоим на страже. »
Почитателям Лопе де Веги
«Желая жажду утолить, едок. »
«Пока руно волос твоих течет. »
О скрытной быстротечности жизни
Напоминание о смерти и преисподней
Надпись на могилу Доменико Греко
«В Неаполь правит путь сеньор мой граф. »
Сонет, написанный по случаю тяжкого недуга
О старческом измождении.
Наисиятельнейшему графу-герцогу

ЭПИГРАММЫ
На нимфу Дантею
«Приор, в сутане прея, делал вид. »

Источник: Поэзия испанского Возрождения: Пер. с исп. / Редколл.: Н. Балашов,
Ю. Виппер, М. Климова и др.; Сост. и коммент. В. Столбова;
Вступ. статья С. Пискуновой. — М.: Худож. лит., 1990.
СОНЕТЫ

* * *
Чистейшей чести ясный бастион
Из легких стен на дивном основаньи,
Мел с перламутром в этом статном зданьи,
Божественною дланью сочленен,
Коралл бесценный маленьких препон,
Спокойные оконца, в чьем мерцаньи
Таится зелень изумрудной грани,
Чья чистота для мужества — полон,
Державный свод, чья пряжа золотая
Под солнцем, вьющимся вокруг влюбленно,
Короной блещущей венчает храм, —
Прекрасный идол, внемли, сострадая,
Поющему коленопреклоненно
Печальнейшую из эпиталам!
(Пер. П. Грушко)

* * *
Где кость слоновая, где белоснежный
Паросский мрамор, где сапфир лучистый,
Эбен столь черный и хрусталь столь чистый,
Сребро и злато филиграни неясной,
Где столь тончайший бисер, где прибрежный
Янтарь прозрачный и рубин искристый
И где тот мастер, тот художник истый,
Что в высший час создаст рукой прилежной
Из редкостных сокровищ изваянье, —
Иль все же будет плод его старанья
Не похвалой — невольным оскорбленьем
Для солнца красоты в лучах гордыни,
И статуя померкнет пред явленьем
Кларинды, сладостной моей врагини?
(Пер. М. Квятковской)

* * *
О влага светоносного ручья,
Бегущего текучим блеском в травы!
Там, где в узорчатой тени дубравы
Звенит струной серебряной струя,
В ней отразилась ты, любовь моя:
Рубины губ твоих в снегу оправы.
Лик исцеленья — лик моей отравы
Стремит родник в безвестные края.
Но нет, не медли, ключ! Не расслабляй
Тугих поводьев быстрины студеной.
Любимый образ до морских пучин
Неси неколебимо — и пускай
Пред ним замрет коленопреклоненный
С трезубцем в длани мрачный властелин.
(Пер. С. Гончаренко)

* * *
Как зерна хрусталя на лепестках
Пунцовой розы в миг рассветной рани
И как пролившийся по алой ткани
Искристый жемчуг, светлый и впотьмах,
Так у моей пастушки на щеках,
Замешанных на снеге и тюльпане,
Сверкали слезы, очи ей туманя
И солоня стенанья на устах;
Уста же были горячи, как пламень,
И столь искусно исторгали вздохи,
Что камень бы, наверно, их не снес.
А раз уж их не снес бы даже камень,
Мои дела и вовсе были плохи:
Я — воск перед лицом девичьих слез.
(Пер. С. Гончаренко)

* * *
Зовущих уст, которых слаще нет,
Их влаги, окаймленной жемчугами,
Пьянящей, как нектар, что за пирами
Юпитеру подносит Ганимед,
Страшитесь, если мил вам белый свет:
Точно змея меж яркими цветами,
Таится между алыми губами
Любовь, чей яд — источник многих бед.
Огонь пурпурных роз, благоуханье
Их бисерной росы, что будто пала
С сосков самой Авроры — все обман;
Не розы это, нет, — плоды Тантала,
Они нам дарят, распалив желанье,
Лишь горький яд, лишь тягостный дурман.
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Пусть твоего не омрачит чела
Скорбная мысль о кончившемся крахом
Дерзком полете юноши, чьим прахом
Бездна морей прославлена была!
Ветру подставив нежные крыла,
Ты воспаришь над леденящим страхом
Темных глубин, поднявшись, взмах за взмахом,
К сферам, огнем сжигаемым дотла.
В знойном сиянье золотого шара,
Там, где царь птиц вперяет в пламя взор,
Плавится воск от солнечного жара.
Море — твой гроб — и цепь прибрежных гор
Примут, почтя, что нет ценнее дара,
Имя твое нетленное с тех пор.
(Пер. Вл. Резниченко)

Даме с ослепительно белой кожей, одетой в зеленое

Ни стройный лебедь, в кружевные всплески
Одевший гладь озерного стекла
И влагу отряхающий с крыла
Под золотистым солнцем в перелеске,
Ни снег, в листве соткавший арабески,
Ни лилия, что стебель в мирт вплела,
Ни сливки на траве, ни зеркала
Алмазных граней в изумрудном блеске
Не могут состязаться в белизне
С белейшей Ледой, что, зеленой тканью
Окутав дивный стан, явилась мне;
Смирило пламень мой ее дыханье,
А красота умножила вдвойне
Зеленый глянец рощ и рек сиянье.
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Я пал к рукам хрустальным; я склонился
К ее лилейной шее; я прирос
Губами к золоту ее волос,
Чей блеск на приисках любви родился;
Я слышал: в жемчугах ручей струился
И мне признанья радостные нес;
Я обрывал бутоны алых роз
С прекрасных уст и терний не страшился,
Когда, завистливое солнце, ты,
Кладя конец любви моей и счастью,
Разящим светом ранило мой взор;
За сыном вслед пусть небо с высоты
Тебя низринет, если прежней властью
Оно располагает до сих пор!
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Взойди, о Солнце, вспыхни, расчерти
Узором пестрым вздыбленную гору,
Сменяя в небе белую Аврору,
Спеши по алому ее пути;
Своей привычке верное, впусти
В рассветный мир Фавония и Флору,
Веселые лучи даря простору,
Зыбь серебри и ниву золоти;
Чтоб, если Флерида придет, цветами
Был разукрашен дол, но если зря
Я жду и не придет она, то пламя
Не расточай, в вершинах гор горя,
Вслед за Авророй не спеши, лучами
Луг золотя и воды серебря.
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Я выпил из твоих хрустальных рук
Амура сладкий яд, глоток нектара,
Что сердце мне сжигает, и пожара
Смирить не в силах даже лед разлук.
Как золотой гарпун, которым вдруг
Жестокий мальчик грудь пронзил мне яро, —
Твой светлый взгляд, и рана от удара,
Чем дальше я, приносит больше мук.
Здесь, Клаудия, в изгнанье, в ссылке дальней,
Я потерял дорогу среди мглы,
И ныне слезы — мой удел печальный.
Любовью я закован в кандалы.
Когда ж развяжешь ты рукой хрустальной,
Мой серафим, железные узлы?
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Вы, сестры отрока, что презрел страх,
В долине По укрывшие на кручах
Колонны стройных ног — в стволах могучих
И косы золотистые — в листах,
Вы зрели хлопья пепла, братний прах
Среди обломков и пламен летучих,
И знак его вины на дымных тучах,
Огнем запечатленный в небесах, —
Велите мне мой помысел оставить:
Не мне такою колесницей править,
Иль солнце равнодушной красоты
Меня обрушит в пустоту надменно,
И над обломками моей мечты
Сомкнется безнадежность, словно пена.
(Пер. М. Квятковской)

* * *
Нет ни в лесу, ни в небе, ни в волне
Такого зверя, рыбы или птицы,
Что, услыхав мой голос, не стремится
С участьем и сочувствием ко мне;
Нет, не пришлось в полдневной тишине
Моей тоске без отклика излиться —
Хоть в летний зной живая тварь таится
В пещере, в чаще, в водной глубине, —
Но все же, скорбные заслыша стоны,
Оставя тень, и ветвь, и глубь ручья,
Собрались бессловесные созданья;
Так собирал их на брегах Стримона
Певец великий; верно, боль моя
Влечет, как музыки очарованье.
(Пер. М. Квятковской)

* * *
Рои печальных вздохов, ливни слез,
Исторгнутые сердцем и глазами,
Качают ветви, льются меж стволами
Алкидовых дерев и влажных лоз;
Но ветер, заклиная силы гроз,
Туманы вздохов гонит с облаками,
Деревья слезы жадно пьют корнями —
И вздохи тают, и мелеет плес.
И на моих ланитах слез потоки —
Несчитанную глаз усталых дань —
Благого мрака отирает длань;
Поскольку ангел, по-людски жестокий,
Не верит мне, — где сил для слез возьму?
Напрасны вздохи, слезы ни к чему.
(Пер. М. Квятковской)

* * *
Как трепетно, на тысячу ладов
Рыдает надо мною Филомела —
Как будто в горлышке у ней запело
Сто тысяч безутешных соловьев;
Я верю, что она из-за лесов,
Алкая правосудья, прилетела
Изобличить Терея злое дело
Печальной пеней в зелени листов;
Зачем ты плачем тишину тревожишь —
Ты криком иль пером свой иск изложишь
На то тебе дан клюв и два крыла;
Пусть плачет тот, кто пред лицом Медузы
Окаменел, — его страшнее узы:
Ни разгласить, ни уничтожить зла.
(Пер. М. Квятковской)

* * *
Едва зима войдет в свои права,
Как вдруг, лишаясь сладкозвучной кроны,
Свой изумруд на траур обнаженный
Спешат сменить кусты и дерева.
Да, времени тугие жернова
Вращаются, тверды и непреклонны;
Но все же ствол, морозом обожженный,
В свой час опять укутает листва.
И прошлое вернется. И страница,
Прочитанная, снова повторится.
Таков закон всеобщий бытия.
И лишь любовь не воскресает снова!
Вовеки счастья не вернуть былого,
Когда ужалит ревности змея.
(Пер. С. Гончаренко)

* * *
О дьявольское семя! Род напасти!
Ехидна, скорпион, осиный рой.
О подлая змея в траве густой,
Пригревшаяся на груди у счастья.
О яд, примешанный к нектару страсти;
В любовном кубке гибельный настой.
О меч на волоске над головой,
Лишающий Амура сладкой власти.
О ревность, раю вечный супостат!
Коль сможет эту тварь вместить геенна,
Молю, сошли туда ее, господь!
Но горе мне! Свою снедая плоть,
Она растет и крепнет неизменно,
И, значит, мал ей сам бездонный ад.
(Перевод С. Гончаренко)

* * *
Моя Селальба, мне примнился ад:
Вскипали тучи, ветры бушевали,
Свои основы башни целовали,
И недра извергали алый смрад.
Мосты ломались, как тростинки в град,
Ручьи рычали, реки восставали,
Их воды мыслям брода не давали,
Дыбясь во мраке выше горных гряд.
Дни Ноя, — люди, исторгая стоны,
Карабкались на стройных сосен кроны
И кряжистый обременяли бук.
Лачуги, пастухи, стада, собаки,
Смешавшись, плыли мертвенно во мраке.
Но это ли страшней любовных мук!
(Пер. П.Грушко)

* * *
Фантазия, смешны твои услуги, —
Напрасно тлеет в этом белом сне
Запас любви на призрачном огне,
Замкнув мои мечты в порочном круге, —
Лишь неприязнь на личике подруги,
Что любящему горестно вдвойне:
Как нелюдимый лик ни дорог мне, —
Уж это ль снадобье в моем недуге?
А Сон, податель пьес неутомимый
В театре, возведенном в пустоте,
Прекрасной плотью облачает тени:
В нем, как живой, сияет лик любимый
Обманом кратким в двойственной тщете,
Где благо — сон и благо — сновиденье.
(Пер. Я.Грушко)

* * *
Пусть со скалою веры стройный бог
Златые узы накрепко связали
И ублажают взор морские дали
Спокойствием и мирной негой вод;
Пускай зефиром прихоть назовет
Тот шквал, что паруса вместят едва ли,
И путь суровый на родном причале
Сулит окончить кроткий небосвод;
Я видел кости на песке унылом,
Останки тех, кто доверялся морю
Любви, о вероломнейший Амур,
И с мощными теченьями не спорю,
Когда унять их пеньем и кормилом
Бессильны Арион и Палинур.
(Пер. М.Самаева)

* * *
Вы, о деревья, что над Фаэтоном
Еще при жизни столько слез пролив,
Теперь, как ветви пальм или олив,
Ложитесь на чело венком зеленым, —
Пусть в жаркий день к тенистым вашим кронам
Льнут нимфы любострастные, забыв
Прохладный дол, где, прячась под обрыв,
Бьет ключ и шелестит трава по склонам,
Пусть вам целует (зною вопреки)
Стволы (тела девические прежде)
Теченье этой вспененной реки;
Оплачьте же (лишь вам дано судьбой
Лить слезы о несбыточной надежде)
Мою любовь, порыв безумный мой.
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
О Кордова! Стобашенный чертог!
Тебя венчали слава и отвага.
Гвадалквивир! Серебряная влага,
Закованная в золотой песок.
О эти нивы, изобилья рог!
О солнце, источающее благо!
О родина! Твои перо и шпага
Завоевали Запад и Восток.
И если здесь, где средь чужого края
Течет Хениль, руины омывая,
Хотя б на миг забыть тебя я смог,
Пусть грех мой тяжко покарает рок:
Пускай вовеки не узрю тебя я,
Испании торжественный цветок!
(Пер. С. Гончаренко)

Как Нил поверх брегов — течет Мадрид.
Пришелец, знай: с очередным разливом,
Дома окраин разбросав по нивам,
Он даже пойму Тахо наводнит.
Грядущих лет бесспорный фаворит,
Он преподаст урок не мертвым Фивам,
А Времени — бессмертием кичливым
Домов, чье основание — гранит.
Трон королям и колыбель их детям,
Театр удач столетье за столетьем,
Нетленной красоты слепящий свод!
Здесь зависть жалит алчущей гадюкой,
Ступай, пришелец, бог тебе порукой,
Пусть обо всем узнает твой народ.
(Пер. П. Грушко)

* * *
Вальядолид. Застава. Суматоха!
К досмотру все: от шляпы до штиблет.
Ту опись я храню, как амулет:
От дона Дьего снова жду подвоха.
Поосмотревшись, не сдержал я вздоха:
Придворных — тьма. Двора же нет как нет.
Обедня бедным — завтрак и обед.
Аскетом стал последний выпивоха.
Нашел я тут любезности в загоне;
Любовь без веры и без лишних слов:
Ее залогом — звонкая монета.
Чего здесь нет, в испанском Вавилоне,
Где, как в аптеке, — пропасть ярлыков
И этикеток, но не этикета!
(Пер. С. Гончаренко)

* * *
Величественные слоны — вельможи,
Прожорливые волки — богачи,
Гербы и позлащенные ключи
У тех, что так с лакейским сбродом схожи.
Полки девиц — ни кожи и ни рожи,
Отряды вдов в нарядах из парчи,
Военные, священники, врачи,
Судейские — от них спаси нас, Боже! —
Кареты о восьмерке жеребцов
(Считая и везомых и везущих),
Тьмы завидущих глаз, рук загребущих
И веющее с четырех концов
Ужасное зловонье. Вот — столица.
Желаю вам успеха в ней добиться!
(Пер. М. Донского)

* * *
Сеньора тетя! Мы стоим на страже
В Маморе. К счастью, я покуда цел.
Вчера, в тумане, видел сквозь прицел
Рать мавров. Бьются против силы вражьей.
Кастильцы, андалузцы. Их плюмажи
Дрожат вокруг. Они ведут обстрел —
Затычками из фляжек. Каждый смел —
Пьют залпом, не закусывая даже.
Один герой в бою кровавом слег —
И богатырским сном уснул. Бессменно
Другой всю ночь точил кинжал и пику —
Чтобы разделать утренний паек.
А что до крепости, она отменна —
У здешних вин. Мамора. Хуанико.
(Пер. Вл. Резниченко)

Вы, утки луж кастильских, коих дух
Зловонен, птичник Лопе, чьи угодья
Вовеки не страдали от бесплодья —
Там в изобилии растет лопух,
Вы, кряканьем терзающие слух,
Язык попрали древний: нет отродья
Подлей — кто вырос в жиже мелководья,
К искусству греков, к знаньям римлян глух!
Вы чтите жалких лебедей, без нужды
Предсмертным криком будящих пруды.
А лебеди высокого полета,
Питомцы Агапины, — те вам чужды?
Вам мудрость их претит? Так прочь в болота!
Не загрязняйте перьями воды!
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Желая жажду утолить, едок
Разбил кувшин, поторопясь немножко;
Сменил коня на клячу-хромоножку
Среди пути измученный ездок;
Идальго, в муках натянув сапог,
Схватил другой — и оторвал застежку;
В расчетах хитроумных дав оплошку,
Снес короля и взял вальта игрок;
Кто прогорел, красотку ублажая;
Кто сник у генуэзца в кабале;
Кто мерзнет без одежды в дождь и мрак;
Кто взял слугу — обжору и лентяя.
Не перечесть несчастных на земле,
Но всех несчастней — заключивший брак.
(Пер. Вл. Резниченко)

* * *
Пока руно волос твоих течет,
Как золото в лучистой филиграни,
И не светлей хрусталь в изломе грани,
Чем нежной шеи лебединый взлет,
Пока соцветье губ твоих цветет
Благоуханнее гвоздики ранней
И тщетно снежной лилии старанье
Затмить чела чистейший снег и лед,
Спеши изведать наслажденье в силе,
Сокрытой в коже, в локоне, в устах,
Пока букет твоих гвоздик и лилий
Не только сам бесславно не зачах,
Но годы и тебя не обратили
В золу и в землю, в пепел, дым и прах.
(Пер. С. Гончаренко)

О скрытной быстротечности жизни

Не столь поспешно острая стрела
Стремится в цель угаданную впиться
И в онемевшем цирке колесница
Венок витков стремительных сплела,
Чем быстрая и вкрадчивая мгла
Наш возраст тратит. Впору усомниться,
Но вереница солнц — как вереница
Комет, таинственных предвестниц зла.
Закрыть глаза — забыть о Карфагене?
Зачем таиться Лицию в тени,
В объятьях лжи бежать слепой невзгоды?
Тебя накажет каждое мгновенье:
Мгновенье, что подтачивает дни,
Дни, что незримо поглощают годы.
(Пер. П. Грушко)

Напоминание о смерти и преисподней

В могилы сирые и в мавзолеи
Вникай, мой взор, превозмогая страх, —
Туда, где времени секирный взмах
Вмиг уравнял монарха и плебея.
Нарушь покой гробницы, не жалея
Останки, догоревшие впотьмах;
Они давно сотлели в стылый прах:
Увы! бальзам — напрасная затея.
Обрушься в бездну, пламенем объят,
Где стонут души в адской круговерти,
Скрипят тиски и жертвы голосят;
Проникни в пекло сквозь огонь и чад:
Лишь в смерти избавление от смерти,
И только адом побеждают ад!
(Пер. С. Гончаренко)

Надпись на могилу Доменико Греко

Сей дивный — из порфира — гробовой
Затвор сокрыл в суровом царстве теней
Кисть нежную, от чьих прикосновений
Холст наливался силою живой.
Сколь ни прославлен трубною Молвой,
А все ж достоин вящей славы гений,
Чье имя блещет с мраморных ступеней.
Почти его и путь продолжи свой.
Почиет Грек. Он завещал Природе
Искусство, а Искусству труд, Ириде
Палитру, тень Морфею, Фебу свет.
Сколь склеп ни мал, — рыданий многоводье
Он пьет, даруя вечной панихиде
Куренье древа савского в ответ.
(Пер. П. Грушко)

* * *
В Неаполь правит путь сеньор мой граф;
Сеньор мой герцог путь направил к галлам.
Дорожка скатертью; утешусь малым:
Нехитрой снедью, запахом приправ.
Ни Музу, ни себя не запродав, —
Мне ль подражать придворным подлипалам! —
В трактире андалузском захудалом
Укроюсь с ней от суетных забав.
Десяток книг — неробкого десятка
И не смирённых цензорской рукой, —
Досуг — и не беда, что нет достатка.
Химеры не томят меня тоской,
И лишь одно мне дорого и сладко —
Души спасенье и ее покой.
(Пер. А. Косе)

Сонет, написанный по случаю тяжкого недуга

Я был оплакан Тормеса волною,
И мертвенный меня осилил сон,
И трижды по лазури Аполлон
Прогнал коней дорогою дневною.
Случилось так, что силой неземною,
Как Лазарь, был я к жизни возвращен;
Я — Ласарильо нынешних времен,
И злой слепец повелевает мною!
Не в Тормесе рожден я, а в Кастилье,
Но мой слепец воистину жесток:
Сожжен в огне страстей и втоптан в пыль я
О, если б я, как Ласарильо, мог
За злость слепца и за свое бессилье
Сквитаться — и пуститься наутек!
(Пер. Е. Баевской)

О старческом измождении,
когда близится конец, столь вожделенный
для католика

На склоне жизни, Лиций, не забудь,
Сколь грозно семилетий оскуденье,
Когда любой неверный шаг — паденье,
Любое из падений — в бездну путь.
Дряхлеет шаг? Зато яснее суть.
И все же, ощутив земли гуденье,
Не верит дом, что пыль — предупрежденье
Руин, в которых дом готов уснуть.
Змея не только сбрасывает кожу,
Но с кожей — оболочку лет, в отличье
От человека. Слеп его поход!
Блажен, кто, тяжкую оставив ношу
На стылом камне, легкое обличье
Небесному сапфиру отдает!
(Пер. П. Грушко)

В часовне я, как смертник осужденный,
Собрался в путь, пришел и мой черед.
Причина мне обидней, чем исход, —
Я голодаю, словно осажденный.
Несчастен я, судьбою обойденный,
Но робким быть — невзгода из невзгод.
Лишь этот грех сейчас меня гнетет,
Лишь в нем я каюсь, узник изможденный.
Уже сошлись у горла острия,
Но, словно высочайшей благостыни,
Я жду спасения из ваших рук.
Была немой застенчивость моя,
Так пусть хоть эти строки станут ныне
Мольбою из четырнадцати мук!
(Пер. П. Грушко)

Дантея, перед чьей красой
Уродство — красота любая,
Кощунство — идеал любой,
Упала, нимф опережая, —
Точнее, с легкостью такой
Она божественное тело,
Послушное движенью рук,
На землю опустить сумела,
Как будто, падая, хотела
Опередить своих подруг.
(Пер. В. Васильева)

* * *
Приор, в сутане прея, делал вид,
Что проповедь — нелегкая работа:
Мол, я читаю до седьмого пота
И страшно распахнуться — просквозит.
Ужель он не заметил до сих пор,
Что хоть в одеждах легких мы внимали
Его нравоученьям и морали,
Но утомились больше, чем приор?
(Пер. В. Васильева)

• 26.07.2014. Мачадо-и-Руис Антонио
• 22.07.2014. Павлова Каролина Карловна
• 13.07.2014. Сергей Антонович Клычков.
• 11.07.2014. Гонгора-и-арготе, луис де.
• 09.07.2014. Асеев Николай Николаевич
• 07.07.2014. Жан де Лафонтен
• 06.07.2014. Анатолий Борисович Мариенгоф
• 04.07.2014. Робер Деснос
• 01.07.2014. Гавриил Романович Державин

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2019 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+

источник

В начале XVII века теоретики литературы, опираясь, как тогда было принято, на многочисленные творения древнегрече­ских и римских классиков, единодушно осуждали затемнение смысла произведений, или темный стиль, считая его явным пороком.

/…/ По свидетельству самого Лопе де Вега: «Ни приобретен­ные мною познания, ни долгие годы занятия поэзией, ни напи­санные стихи — ничто не может помочь мне понять хотя бы одну строфу поэтов этого течения».Однако сам Гонгора не пожелал … покорно склониться перед общим мнением, обвинявшим его произведе­ния в серьезном пороке.

Всякий раз, когда он переходил от ядовитых насмешек, ко­торыми любил поддразнивать своих врагов, к теоретическим обоснованиям, он показывал глубину мысли, представляющую собой столь резкий контраст с хваленой бессознательностью, которая, как обычно считают, лежит в основе творческого про­цесса художника.

Когда в Мадриде впервые прочли «Поэмы одиночества», автор одного анонимного письма высмеял их, заявив, что это какая-то тарабарщина, «след вавилонского смешения языков» /…/ Эта первая насмешка возымела более сильное действие, чем все последую­щие язвительные замечания читателей и даже отрицательные суждения специалистов, и заставила поэта выдвинуть в свою защиту серьезные теоретические соображения. В своем ответе на анонимное письмо он хвастливо заявляет, что придал обще­употребительному языку совершенство и сложность латинского, превратив его в «героический язык, который должен отличаться от прозы и быть достойным тех, кто способен его понять, ибо негоже метать бисер перед свиньями».

Для людей, способных понять и оценить искусство, темный стиль полезен, поскольку он будит ум, а кроме того — приятен, потому что «если цель понимания заключается в том, чтобы схватить истину, то для читателя должно быть более приятно, когда, побуждаемый к размышлениям неясностью выражения, он найдет под покровом темноты стиля нечто такое, что соот­ветствует сложившемуся у него представлению».

В этом кредо Гонгора, в противоположность Лопе, считает, что искусство призвано служить немногим, должно быть как бы своеобразным признаком образованности и культуры чело­века. Подобная мысль не нова: ее высказывал еще Эррера, а поэтому апологеты Гонгоры представляли и представляют его как законного продолжателя эстетических идей севильского поэта. Но между Эррерой и Гонгорой есть одно очень суще­ственное различие: первый осуждает темный стиль, второй его приемлет. В этом-то и заключается то новое, что мы видим в упомянутом выше кредо Гонгоры: туманность содержания считается силой, побуждающей читателя к размышлению, хотя бы последнее предполагало поиски не реальных истин (как можно было бы заключить из слов Гонгоры), а прежде всего истин воображаемых, причем, как указывали критики гонго­ризма Хауреги и Каскалес, все спекуляции должны строиться лишь на том или ином понимании поэтического выражения. Именно на этом основании автор «Поэм одиночества» горде­ливо заявляет, что он латинизировал общеупотребительный язык, и не просто латинизировал, как, например, Эррера, а превратил его в язык, изумительный по своей загадочности, настолько же непонятный для народа, как и язык римлян. Обосновывая свою заслугу, Гонгора превозносит ту пользу, которую, по его мнению, извлечет читатель, вынужденный тру­диться над разгадкой того, что скрывается в словах и запу­танной манере выражения автора, напоминающей стиль Овидия.

Следовательно, помимо латинизации словаря, изменения принятого порядка слов фразеологии, Гонгора допускает еще и косвенное выражение мысли, которое беспрестанно колеблется между метафорами и туманными намеками. Он делает это со­знательно, видя в неясности смысла некий эстетический фактор, порождающий интеллектуальное наслаждение спекулятивным процессом и в то же время действующий как возбудительное начало, которое требует от читателя не пассивного восприятия опоэтизированной красоты, а активного сотрудничества с поэтом, поисков в неясном скрытых возможностей прекрасного.

Приведенная выше декларация Гонгоры в свое время не была нигде опубликована, и о ней вскоре забыли. Многочисленные противники поэта не выступали против положений его кредо, а не менее многочисленные сторонники — не отстаивали их.

/…/ Гонгора в своей смелой декларации обнаруживает ясное и глубокое понимание того, чего он хотел добиться, а следовательно, и того, что он воплотил в жизнь в столь непревзойденной манере: поэзии, являющейся беспрестанным уклонением от прямого выражения, завуалированием передаваемой идеи различными метафорами и необычными сочетаниями слов. Как представлял себе автор, душа читателя инстинктивно тянется к неясному и запутанному, жаждет эмоций, связанных с процессом разгады­вания и блуждания по словесному лабиринту с его тупиками; читатель испытывает наслаждение первооткрывателя, которое так привлекает людей к охоте, разгадыванию загадок или к серьезному научному исследованию. Сам по себе этот способ, эта иносказательность свойственна поэзии любой эпохи, но его наиболее частое и последовательное употребление характерно именно для эпохи барокко, и главным образом для гонгоризма. Лопе де Вега, как известно, считал, что Гонгора и его подра­жатели злоупотребляют туманностью стиля, и сравнивал их с женщиной, которая румянит не только щеки, но и уши, нос и лоб.

Концепция темного стиля находила сторонников лишь в лице Гонгоры и его приверженцев; ей противостояла концепция_трудного стиля, выдвинутая Хауреги. Темный стиль, касающийся не­посредственно способа выражения, стали повсеместно считать серьезным пороком; трудный же стиль, относящийся к содер­жанию и передаваемым в произведении идеям, стал, напротив, признаваться положительным качеством, которое следовало защищать и даже ценить. Кеведо нападает на темный стиль, беспощадно высмеивает Гонгору — путаника культераниста — с его «нагромождением всяких странных и непонятных слов». Он стремится не к_туманности, а к вычурности; он не предла­гает, как Гонгора, постоянно прибегать к завуалированному выражению мысли, хотя и не настаивает, как Лопе, что язык все время должен оставаться ясным и доступным. А при случае он и сам не прочь воспользоваться манящей загадочностью, к которой прибегал еще Гонгора, дабы разжечь воображение читателя. Но Кеведо стремится достичь этого не посредством темного стиля, то есть неясностью формы, а путем утонченности или сложности выражаемой мысли.

Консептист Грасиан тоже не выступает в защиту темного стиля, хотя в отличие от Кеведо он в самой решительной форме заявляет о своем отвращении к ясности /. / «игра в от­крытую бесполезна и неинтересна», чтобы вызвать восхищение, нужно постоянно приковывать к себе внимание./…/ «Чем труднее, познается истина, тем приятнее ее постичь; новое, за которое приходится бороться, представляет для нас наибольший интерес и приносит наибольшее удовлетворение; именно на этой основе талант одерживает блистательные победы и завоевывает бога­тые трофеи. Грасиан защищает трудность, а не туманность…

Следующее наставление Грасиана, пожалуй, еще в большей степени, чем гонгористская теория темного стиля, могло бы служить девизом всего искусства барокко: «Делай из всего тайну. загадочность вызывает поклонение; даже в объяснениях нужно избегать доступности». Если какая-нибудь вещь непонятна, ее превоз­носят./…/

Темный и трудный стиль — вот главное в культеранизме и консептизме, представляющих собой в конечном счете родствен­ные течения. К этому сводятся, по существу, и все их остальные характерные черты; только темным и трудным стилем можно объяснить то явление, какое, как нам представляется, сейчас не замечают: гонгоризм, все элементы которого сложились еще в прошлые века, тем не менее путем накопления этих элементов и общего усиления искусственности и вычурности добился того, что стал разновидностью совершенно нового искусства.

Луис де Гонгора

Как зерна хрусталя на лепестках

пунцовой розы в миг рассветной рани

и как пролившийся по алой ткани

искристый жемчуг, светлый и впотьмах,

так у моей пастушки на щеках,

замешанных на снеге и тюльпане,

сверкали слезы, очи ей туманя

и солоня стенанья на устах;

уста же были горячи, как пламень,

и столь искусно исторгали вздохи,

что камень бы, наверно, их не снес.

А раз уж их не снес бы даже камень,

мои дела и вовсе были плохи

я – воск перед лицом девичьих слез.

Дата добавления: 2016-12-06 ; просмотров: 299 | Нарушение авторских прав

источник

Как с язычником-собакой в бою Тристрам … — Имеется в виду последний бой Тристана.

Тристрам, Изота — варианты имен «Тристан» и «Изольда».

…Изоты светлой… — то есть Белокурой.

Стр. 330…на древе вод… — на корабле.

Черная Изота — жена Тристана, иначе называемая Изольда Черная.

Бьярни Йоунссон (1574/1575?—1655) — Крестьянин, первый пыдающийся народный поэт XVII в. Известны его сатирические стихи и «нескладухи» («Ofugmaeli») — этот жанр широко распространен в Исландии.

Стр. 332. Челн троллей, божественный мед, песенная лодка — метафорические обозначения поэзии.

Хадльгримур Пьетурссон (ок. 1614–1674) — Выдающийся исландский поэт. Был священником. Основоположник исландской профессиональной поэзии. Писал эпиграммы, светские и сатирические стихи, стихи на темы из национальной истории, но особенно известен как автор псалмов, которые неоднократно переиздавались и переведены на несколько языков.

Стр. 333. Нравы века. — Самое знаменитое сатирическое стихотворение Пьетурссона.

Стр. 334. Валъкирии — в германской мифологии воинственные девы, определявшие, кому из воинов предстоит пасть в битве, и уносившие павших в Вальгаллу — роскошный дворец, где пируют боги.

Стр. 335. Конь троллей — волк.

Стр. 339. О неправедном суде Пилата. — Этот псалом интересен не столько переложением евангельского эпизода, сколько чисто исландскими реалиями и отношением автора к современной ему жизни.

Стр. 340. Ахан — воин Иисуса Навина, укравший из добычи при взятии Иерихона золото, заповеданное богу (Книга Иисуса Навина).

Стр. 343. Пивная песня — жанр, традиционный для Исландии.

Стефаун Оулаффсон (ок. 1620–1688) — Священник и поэт. Перевел на исландский язык псалмы Т. Кинго (см. раздел поэзии Дании и Норвегии), но больше известен как автор лирических и сатирических стихов.

Луис де Гонгора-и-Арготе (1561–1627) — Один из крупнейших поэтов Испании. Родился и вырос в эпоху глубокого национального кризиса, ощущавшегося тем более остро, что всеобщий упадок последовал за эпохой расцвета испанской государственности и культуры. Гонгора первым откликнулся на вопросы, поставленные эпохой, и предложил свою реформу поэтического стиля, получившую название «гонгоризма». Под его непосредственным влиянием или в полемике с поэтической практикой и теорией Гопгоры протекала целая эпоха в развитии испаноязычной поэзии.

Студент Саламанкского университета, затем священник (с 1585 г.), он провел значительную часть жизни в родном городе Кордове. Первые его стихи были опубликованы в 1580 г.; современники хорошо знали творчество Гонгоры по многочисленным спискам произведений, ходившим по рукам. Первый сборник гонгоровских стихов — «Собрание в стихах испанского Гомера» — вышел в год смерти поэта, а полное собрание поэтических произведений осуществлено в 1633–1634 гг. Устоявшаяся точка зрения, согласно которой творчество поэта отчетливо делится на два периода — «ясного стиля» до 1610 г. и «темного стиля» позднее, была отвергнута в XX в., поскольку исследования показали, что сознательное смешение поэтических стилей, проблематизация собственного художественного решения, смелое увеличение словаря поэзии за счет латинизмов и неологизмов, решительное преобразование синтаксиса присущи поэзии Гонгоры на всех этапах, а его пристрастие к традиционным формам стиха — романсам, летрильям, сонетам — легко отметить и после 1616 г. Есть, правда, основания считать, что некое принципиальное изменение в творчестве Гонгоры связано с жанром большой поэмы («Полифем», «Уединения») и произошло в 1612–1613 гг.

Поэтический авторитет Гонгоры был очень велик. Среди его поклонников мы находим Сервантеса, который с похвалой отозвался о нем в «Галатее» (1584). Множество эпигонов разрабатывали провозглашенные Гонгорой принципы, доводя их порой до абсурда. Среди литературных его врагов мы находим Лопе де Вега и Франсиско Кеведо, которые, однако, и сами не вполне избежали влияния гопгоровской поэтики. Критика со стороны Лопе и Кеведо, а также вырождеиие гонгоризма привели к тому, что с начала XVIII в. Гонгору считали «темным», «заумным» поэтом элитарного толка, и влияние его преодолевалось в рамках испанского классицизма. Активный интерес к творчеству Гонгоры пробудился лишь в конце XIX в. во Франции, а в начале XX в. — и в Испании. Отмечая трехсотлетний юбилей со дня смерти поэта, испанские литераторы младшего поколения (X. Диего, Ф. Гарсиа Лорка, Д. Алонсо) призвали к новому осмыслению опыта Гонгоры.

Стр. 346, «Ты, что целишься так метко…» — романо 1580 г.

… Мстишь за мать свою, богиню … — То есть богиню любви Венеру.

Стр. 347…Десять лучших лет ей отдал… — Строка показывает, что романс — чисто литературное упражнение и никакой биографической основы не имеет, поскольку поэту в момент его создания было всего девятнадцать лет.

Башню в пустоте возвел я… — Намек на библейский миф о строительстве Вавилонской башни и последовавшем затем «смешении языков».

Стр. 347. «Где башня Кордовы гордо й…» — Романс 1581 г.

Алкион влюбленный. — Имя «Алкион» выбрано поэтом, вероятно, в связи с тем, что оно означало чайку (или зимородка), которая в греческой мифологии считалась символом постоянства в любви.

Стр. 349. Пасха девушкам мила, да прошла! — Романс 1581 г.

…словно гарпии, уносят // наши яства со стола — Гарпии — первоначально богини вихря в греческой мифологии; позднее их стали изображать в виде крылатых чудовищ, птиц с девичьими лицами — такими они являются в сказании об аргонавтах, где мучают слепого фракийского царя Финея, похищая и оскверняя его пищу.

Стр. 351. Испанец из Орана. — Романс написан в 1585 г. и посвящен, наряду с другими произведениями Гонгоры, походам испанцев в район нынешнего Алжира. Там в 1509 г. ими был завоеван город Оран.

Стр. 352. Вождь флотилии корсарской, // Мой отец погиб в сраженье… — На протяжении всего XVI в. испанцам пришлось вести изнурительную борьбу с пиратами, основавшими при поддержке Турецкой империи несколько баз на побережье, откуда они совершали рейды на города Пиренейского полуострова.

Тлемсен — крупный торговый город неподалеку от Орана, в сорока шести километрах от побережья.

Мелионезцы. — Так называли население долины Мелиано между Тлемсеном и Ораном. Считалось, что жители Мелиано — потомки мавров, изгнанных из Испании во время Реконкисты.

Золотой стрелой во мне он… — Золотая стрела — обязательный атрибут Амура. От этих стрел не был защищен никто, даже боги (римск. миф.).

Стр. 353. Романс об Анхелике и Медоро (1602). — Написан по мотивам известного эпизода о любви китайской принцессы Анжелики и пастуха Медоро пз XXIII песни поэмы Ариосто «Неистовый Роланд». Фрагмент из этой же сцены позднее выбрал для перевода А. С. Пушкин.

Стр. 354…доняла алмаз Катая. — То есть Анхелику; под именем «Катай» Китай был известен европейцам со времен Марко Поло.

Стр. 355…первой страсти Адониса // и второй тщеты Арея. — Имеется в виду богпня любви и красоты Афродита (Венера).

Стр. 356…от Орландовой десницы… — То есть от гнева графа Роланда, влюбленного в Анжелику, который в поисках ее набрел на хижину и поляну, где обнаружил свидетельство взаимной страсти Анжелики и Медора.

Стр. 357. «Поет Алкиной — и плачет…» — Романс написан в 1602 г.

Гвадиана — река в Андалусии.

Стр. 357. «Девица, и статью и ликом краен а…» — Романс 1580 г.

Стр. 359. Фортуна. — Стихотворение написано в 1581 г. в жанро летрпльи, то есть послания. Примыкает по теме к весьма давней традиции описания судьбы, ее изменчивости и превратностей.

Санбенито — в данном случае доска, которую инквизиторы выставляли подле храма; на ней писали имя грешника и присужденное ему наказание.

Стр.363. Был бы в сытости живот… — Летрилья 1581 г.

Стр. 364. «Куль я видел у менялы…» — Летрилья 1593 г.

Стр. 366. «Над рекой горянки пляшут…» — Романс 1603 г.

Стр. 368. «О влага светоносного ручья…» — Сонет написан в 1582 г. и считается подражанием Тассо.

…с трезубцем в длани мрачный властелин. — Имеется в виду античный бог морей Посейдон-Нептун.

Стр. 368. «Как зерна хрусталя на лепестках…» — Сонет паппсан в 1582 г.

Стр. 369. «От горьких вздохов и от слез смущенных…» — Сонет написан в 1582 г.

Алкид — Геракл; ему посвящены были олива, серебристый тополь (часто упоминается в стихах Гонгоры) и плющ.

Лучшие электронные книги в формате fb2
Наш портал – это библиотека интересных электронных книг разнообразных жанров. Здесь вы найдете произведения как российских, так и зарубежных писателей. Все электронные книги, представленные на нашем сайте, можно скачать бесплатно. Наша библиотека содержит только лучшие бесплатные электронные книги, ведь каждую электронную книгу мы тщательно изучаем перед добавлением в базу. Мы выбираем интереснейшие произведения в удобном формате fb2, все они достойны вашего внимания. Чтение электронных книг наверняка принесет вам удовольствие. Всё что, что вам нужно сделать, — найти и скачать книгу, которая понравится вам по заголовку и описанию.
Библиотека fb2-электронных книг – полезнейшее изобретение человечества. Для того чтобы, читать книгу, вам нужно просто загрузить ее с нашего сайта. Вы можете наслаждаться чтением, не совершая лишние траты. Электронная книга, в отличие от бумажной, обладает множеством преимуществ. Вы экономите время и силы, не совершая утомительные походы по магазинам. Вам также не нужно обременять себя ношением тяжеловесной макулатуры. Скачать и читать электронную книгу легко и просто . Мы позаботились о том, чтобы вам всегда было что почитать. Электронная книга fb2 принесет вам море положительных эмоций: она способна поделиться с вами мудростью, поднять настроение или просто скрасить досуг.

источник